Вернуться на главную страницу

СТАРАЯ ЛЮБОВЬ НЕ РЖАВЕЕТ Забыть ли старую любовь И не грустить о ней? Друзья! За старую любовь! За дружбу прежних дней! Самим смешно вспомнить! Можно не рассказывать, чем были для многих Стругацкие лет 40-30 назад. Одни сами знают, другие не поймут. Когда юная дева мечтательно произносит: он ищет для меня «Трудно быть богом»… почитать, не в подарок, какое уж там! На пару дней – и читает вся семья, включая бабушку! Как же мы переживали, когда «Знание-сила» начала публиковать «Жука в муравейнике», и от одного номера до другого – целый месяц – фанаты гадали, как же будет развиваться эта история. Там такие заявки были, помимо кроманьонцев в зачаточном состоянии, Голованы, планета «Надежда» с явной дырой в подпространство, могучая организация Комкон с многозначительным оттенком… ожидали, что публикация растянется больше чем на год, потом выйдет книга, и мы будем с наслаждением перечитывать чуть подзабытые детали… хотя настоящие любители ни одной детали «подзабыть» не могли, разумеется: каждого – утверждаю, что каждого, самого второстепенного персонажа, знали по имени-отчеству. Очень гордились, что наш однофамилец – начальник ракетодрома Мирза-Чарле. В это время Катя была где-то там, поблизости, в экспедиции. Журналы там получали раньше, чем мы могли их здесь достать. И вот… получаем их Хайдаркана письмо, всё в восклицательных знаках: братья Стругацкие убили Лёвушку Абалкина!!! Мы тут, в Москве, не могли этого вынести. С трудом достали журнал, прочли и ещё больше расстроились. И написали письмо как бы Братьям как бы от студентов, но послали конечно Кате (см. ниже, ниже, ниже…) Раньше, my best beloved, хоть в это трудно поверить, люди писали друг другу длинные письма на бумаге. А почта работала так, что письмо из Москвы в Алма-ату попадало через неделю, в Эстонию и того быстрее, а на Памир, в геологическую экспедицию, чуть дольше. И если кто-то оставался без писем дня три, он уже расстраивался и скучал. И если письмо было короткое – тоже. Летом 81 года Катя была в экспедиции. Мама жила в Эстонии с младшей внучкой, а мы с Таней в Москве работали. А Ира жила в Алма-ате. Мы получали от них от всех письма, про разное и интересное. А нам приходилось писать три одинаковых письма про свою довольно однообразную жизнь? И мы стали придумывать необыкновенные случаи. Написали Ире, что не можем открыть почтовый ящик и достать её письмо, потому что к нам в Метрогородок забрёл лось из леса, из Зоопарка приехали его ловить, он от них спрятался в наш подъезд, зацепил рогом за наш почтовый ящик и сломал замок. Маме мы написали, что её брат с женой решили обрызгать свою дачу средством от плесени и нечаянно обрызгали раствором клея БФ. И теперь они не могут туда попасть – а может даже чайник на газу оставили, не помню. Кате мы написали вот что: …Надеюсь, что все твои огорчения все кончились, что твоя начальница приехала и... и что она привезла тебе зубило. У нас с Таней вышла небольшая коллизия, и все из-за альтиста Даннлова (чуть не написала «прямо на Пятницкой»). Не помню, мы при тебе говорили или нет, что там упомянут наш знакомый художник Коля Еремченко. Зря ты все-таки не прочла. Так вот, этот Коля странный вообще человек. Никто, ну никто из Старых знакомых никогда на улице не встречается, а он почему-то встречается. По-моему, я его видела в Вильнюсе последний раз. Вот забыла спросить, был он там или нет. Словом, я не выдержала, позвонила и спросила, он это или не он. Он говорит, что он. Ну, поболтали, и он приглашает приехать к нему смотреть кино. «Самодельное?» - говорю (ишь, думаю, наснимал небось жену в Коктебеле, а я как дура попрусь смотреть). «Нет,- говорит,- старые ленты кой-какие, не пожалеете. И голос такой с намеком. И живет около Красных ворот. Мы и соблазнились. Приезжаем. Квартира коммунальная. Открывает незнакомый человек, видно что не просто человек, а тоже вроде художника. Смотрит почему-то так, «Только вас, говорит, и ждем, хозяин аппарат устанавливает. Сейчас посмотрим. А вы бы пока чайку не приготовили? Уже кипит. Как-то приятней женскими ручками»... и ведет мимо комнаты на кухню, и все так игриво, этак несколько приобнимает. Мы смущаемся, но идем. Проходя, видим: большая комната, занавески задернуты, народу человек десять, все мужики. Коли не видно. Я тогда решительно заворачиваю в комнату - не варить же чай неизвестно кому. Нет, Коля есть, кинопроектор тоже. Положили сумки, пошли на кухню. Этот тоже за нами. Показал Колин стол, Колин чайник. И все как-то странно веселится. Непприятно. Ну, Таня чай заваривает, я чашки мою. Вдруг звонок, резкий такой - и сразу суета. Кто-то разговаривает громко, кто-то Колю зовет, Коля выбежал, тоже что-то говорит - а этот тип вдруг прямо бледнеет. «Милиция, говорит, девочки, линяем». Мы не понимаем. «Вы что, говорит, не знаете? Фильмы-то какие? Вам разве Коля не сказал?» И так смотрит многозначительно. Ну, тут мы догадались, почему он при виде нас чуть не хихикал, и ужасно на Колю обиделись. Но при том растерялись и так и стоим с этими чашками в руках. А в кухне уже полно народу: все из комнаты перебежали и страшно трусят. И все говорят про чемодан с пленками: чтобы его быстренько из комнаты вынести и где-нибудь тут спрятать. А проекторы? - Да пусть покажет что-нибудь дачное. - Да нет у него ничего, он же не снимает. - Давайте кто в сортир, кто в ванну, кто в чулан, а то ведь сюда придут. (Нас уже никто не замечает). Тут пробегает еще один, машет рукой, шепчет: в комнате они, и дверь закрыта! – и все гуськом на цыпочках просачиваются в коридор и за дверь. И нам бы тоже от греха подальше, а я сумки в комнату закинула! А тут входит Коля, очень весело здоровается и зовет смотреть кино. Мы мнемся: да как же ... Пошли, говорит, пошли, все в порядке. И приводит нас в комнату, а там один толстый с бородой у проектора и два милиционера. Оба сидят, оба очень смущены. Коля говорит: вот девочки у соседей в гостях были, пусть тоже посмотрят. А где, говорят милиционеры, те другие товарищи, которые тут были? А это так, говорит, они по делу приходили, и ушли уже. А кино мы собирались смотреть вдвоем, да вот кстати вы пришли и вот девочки. Давай крути, Гена. И гасит свет. Что тут быхо1 Выло семь фильмов, каждый на 5-10 мин. Четыре с Гарольдом Ллойдом, один с Бастер Китоном очень неразборчивый, к сожалению, и два с Чаплиным. Ты не помнишь, нам Юра крутил - не то Шарло-боксер, не то Шарло-массажист, не то оба. Вот в этом роде. Я не знаю, кто громче вопил - мы или милиционеры. Я уже потом лежала на полу. Милиционер помоложе от восторга прыгал вместе со стулом. Не помню, смеялись ли Коля с Геной - мы по-моему слегка оглохли. Мы все это посмотрели два раза и уже собирались третий, но тут постучала соседка и сказала, что мы очень шумим и что уже двенадцатый час. Вообще это кино - это что-то мистическое. И видно плохо, и мелькает, и темп для нас слишком быстрый - и как будто какой механизм в тебе включают: хохочешь ну прямо чуть не до обморока. До слез - это что. Теперь так не умеют, теперь юмор интеллектуальный. Мы все были счастливы. Милиционеры так просили, что мол ребята, если будете еще что смотреть, так уж не забудьте, прямо звоните в отделение. Потом уж Коля, когда нас провожал, объяснил: собрались-то они смотреть в самом деле совсем не такие фильмы, да Гена перепутал коробку с пленками - Гена и есть хозяин пленок. Коля нас сначала пригласил просто по доброте, т.е. конечно уже когда выяснил насчет пленок, а потом решил: скажу, что из-за дам пришлось срочно сменить репертуар - потому что кое-кто за обманутые ожидания и Гарольда Ллойда мог бы и обидеться. Ну, а как милиционеры об этой затее узнали - сие покрыто неизвестным мраком. Во всяком случае, намерение проверить, что тут собираются смотреть, у них было самое серьезное. А потом мы с Таней в метро очень старались не смеяться. Т.е. мы не смеялись, а просто сидели очень счастливые, как дуры прямо, и все на нас глядели несколько странно. Вот такие пироги. Ну, спокойной ночи. Дорогие Братья! Мы не верим, что вы совсем убили Абалкина. Во-первых жалко. (Мы - это ваши читатели и почитатели). Потом вы такие экономные хозяева, у вас даже вот Борис Фокин второй срок служит, а здесь такой богатый персонаж: и супермен, и ниндзя, и кроманьонец, и еще с извращенными наклонностях и с привычками имперского офицера. Такая, казалось бы, перспективная фигура! И вдруг бац! Конечно, технически его оживить ничего не стоит: ведь и Каммерера в свое время расстреляли в упор, и ничего, и Горбовский погиб на Радуге. Как мы вам благодарны, что он опять жив! Может вы когда-нибудь напишете, как это получилось - или эти волны взаимно аннигилировались или они оказались несмертельные? И что было с остальными с Ламондуа с тем же, хотя его-то как раз не жалко. Вообще у нас к вам очень много посторонних вопросов. Например, кто Алена? как-то не совсем ясно. Если жена, то где Рада? Если вы ее как Киру убили, то это жестоко и потом нехорошо повторяться. А если дочь, то чья и опять же где Рада? Но это все к делу не относится. Мы только хотим сказать, что очень неожиданный конец, как будто до конца еще долго, и вдруг все. Хоть плачь. Прямо как будто кусок хлеба изо рта вырвали. И ничего непонятно. Не в том дело, что непонятно, чего хотят Странники. Может это и не нужно понимать. И еще непонятно, что будет с теми остальными десятью зародышами и особенно с Корнеем Яшмаа, потому что интересно, не зря же он встретился с Абалкиным, может, они знаки друг другу показали? Их что, тоже всех убьют? Но это ладно, это еще можно пережить. И даже про Тристана, хотя у нас некоторые думают что он жив, и уж конечно никто не верит, что Абалкин его убрал и тем более пытал, тем более что пытать прогрессора наверно все равно не имеет смысла, она наверно обучены по системе йогов отключаться, а еще кое-кто думает, что Тристан сам все рассказал, потому что ведь иезуитство так поступать с человеком, вы же сами сказали, что они были друзья, а потом покончил собой в состоянии, как бы сказать, этического стресса, но вообще-то мы думаем что он жив. Представляете, какое выражение лица будет у Экселенца, когда он увидит на экране живого Тристана! Но самое главное, непонятно, что вы этим доказали. Чья позиция правильная, Бромберга или Странника? Вроде из чисто литературных соображений должен быть прав Бромберг, раз он такой смешной и глупый. Потому что хотя наверно правда науку надо придерживать, но тогда начинается засекреченность и вот как выяснилось кровью пахнет. Но это вообще-то спор умозрительный и не очень важный. Но вот как будто у вас наметилось как в «Обитаемом острове» противопоставление Максима и Странника, и оно тоже никак не развивается. Это трудно сформулировать. Ну скажем, с одной стороны железный разумный Гуманизм, а с другой такая расплывчатая, неопределенная интуитивная человечность, и она тогда победила, и в это было легко поверить. Значит, теперь вы так не думаете? Значит теперь прав Странник? Конечно вам неинтересно писать всегда про одно и то же, но мы уж как-то привыкли, что в хорошей фантастике иррациональные человеческие страсти ценятся выше железной логики и всеобщей пользы. Конечно никто никому не запрещает идти против течения. Может хватит уже надеяться на интуицию и слабости. Но нам просто жалко. Что мы видим в вашем романе? Мы видим могучую организацию с чрезвычайными полномочиями. И агентов этой организации, замечательных парней с правом на убийство. И мы видим, как эта система исковеркала жизнь человеку и потом вовсе его раздавила на том основании, что он может якобы вдруг перестать быть человеком? На что это похоже?! Человек страдает, он думает что он робот, ему говорят что еще того хуже, он не верит, он хочет правды, а получает пулю в живот. Это жестоко, так в литературе не должно быть - ну во всяком случае в фантастике. Вот так мы все подумали и решили, что обязательно должно быть продолжение. И мы очень обрадовались. Потому что когда долго нет ваших книг, то скучно. Да, и потом ведь есть же Дверь. Вот которая «стояли звери около двери». Раз в романе есть дверь, то нам кажется, она должна открыться. Мы будем очень ждать продолжения, только мы боимся, вдруг мы ошиблись? Мы знаем, что писатели люди занятые. И нам неудобно просить вас ответить, но если мы угадали, вас не затруднит опустить нашу открытку в почтовый ящик? Мы вас заранее очень благодарим. А если нет, то нет. Студенты геологического факультета МГУ. Нам еще вот что непонятно: Экселенц ведь должен был по идее отловить Абалкина, посадить в бронированный бокс и мерить ему температуру и снимать энцефалограмму, и сравнивать с другими десятью. А он его пустил в музей! Что он мог увидеть, раз все равно он не мог дожидаться, пока он достигнет своего кружочка и начнет проходить сквозь стены. А может он назло пошел в музей. Дескать, раз я для вас программа, так нате, жрите! Понимаете, это и так можно понять. Это мы к тому, что все так неожиданно кончилось и не совсем понятно. С глубоким уважением и благодарностью Студенты. … Ты, выходит, даже не знаешь, когда приедешь? Билета у тебя еще нет? Так как же вы решили – самолетом или поездом? Просвети нас как-нибудь. Вообще-то я по тебе очень соскучилась, но только в Москве ничего хорошего нет. Холодно и странно. Мы с Таней так устали от однообразной работы и жизни, что уже, как видишь, давно не сочиняем смешных происшествий, а я так даже Стругацким писать перестала. Совершенно истощилась фантазия. Только сего дня у нас было происшествие, какие мы с Таней в начале лета нарочно придумывали. Перед нашими окнами остановилась пожарная машина. Вся сверкала, как новенький леденец. Видно, какой-то доброжелатель вызвал, потому что на асфальтовом пятачке что-то горело. Но подъехать к этому чему-то они не могли, в кустах стоял чей-то желтый жигуль. И вот они развернули свои боевые действия прямо перед нами. Лихо выскакивали из машины, волочили шланги, и все бегом. Подключили воду, но прежде чем тушить костер, они полили все кругом – от живота веером – а потом на костер чуть-чуть брызнули. От костра повалил белый пар клубами, и они мужественно кинулись в этот пар, размахивая баграми и лопатами, а инструмент у них роскошный, так весь и сверкает, а сами в касках, в цепях, поясах и чорт-те в чем. И вот их мужественные фигуры смутно выступают из зловещих клубов, и оттуда во все стороны летят спинки от кроватей и все такое прочее. Мы хохотали у окна, но на улице тоже останавливались люди и тоже хохотали. По-моему, эти ребята тоже веселились. Я все думала, что сейчас они вынесут на руках пострадавшего товарища. Но нет, огонь погасили без жертв и побежали к машине, а машина стала разворачиваться, и они на ходу убирали инструмент, скатывали шланг и заскакивали в машину. Так и уехали. Потом сказали, что машины было две, но другая в это время где-то заправлялась. А морды у них были замечательные. Еще то приятно, что ЖЭК оштрафуют. Я не помню, я тебя поблагодарила за японскую книжечку или нет. На всякий случай большое спасибо… Дальше получилось то, что Катя вернулась в Москву и немедленно заболела профессиональной болезнью геологов – желтухой. Кажется, весь отряд и с начальницей тоже. Её уложили в больницу, и переписка продолжилась даже более интенсивно – письмо в день как минимум. Включая ответы от великих людей. Донечка моя! …Едучи от тебя, приключилось со мной происшествие. Вот не поленилась бы пройти по 8-й Соколиной, и ничего бы не было. Ну и так собственно ничего не было, но только я до сих пор переживаю. Уж очень я, гадючка зеленая, чувствительная. Короче, решила я ехать на 86 до Преображенки, а там что бог даст. Села около вас на конечной, народу еще мало. Сижу у окошка. На следующей остановке, садится рядом со мной здоровый мужик и так это плотно садится, на две трети дивана, а меня так и сдвинуло на остальную треть. Я, конечно, там помещаюсь, но не люблю я такого. Вижу, мужик мордастый, одет плоховато. А у меня и книжки нет, чтобы отвлечься. Впереди старушка и еще такая же могучая спина. И вот эта спина поворачивается и говорит моему соседу - не спина, конечно, а уже морда и тоже здоровая - и говорит: - Так что делать будем? - Стихи писать, - говорит мой сосед, и я даже удивляюсь: нетипичный разговор, правда? А тот отвечает: - Стихи печатать невыгодно. - А совсем ничего не печатать и вовсе невыгодно. - А если писать нечего? - Да подожди, придумается что-нибудь. Не впервой. - Да вот не придумается. - Ну брось. У тебя там сюжетика какого не возникло средневекового? - Да есть вроде один... - Ну? - Понимаешь, один самурай пошел в нужник... - Слушай, достал ты меня с этими нужниками! Нас же дамы читают! Вместе же подписываемся! Представь себе, Катерина, тут я начинаю прозревать, и одновременно с этим входит контроль и объявляет: граждане, предъявите билеты! Я, конечно, пугаюсь, но вспоминаю, что билет у меня зажат в кулаке, успокаиваюсь и приготовляюсь слушать дальше литературную беседу. Но тот, кто впереди, шепчет: «Борька, ты билет брал?» - «Нет, а ты?» - «А я думал, ты брал». - «А я думал, ты». - «Так что делать будем?» - Да мы-то ничего, а они нас оштрафуют» - «А два рубля у тебя есть?» - «Ты что, сдурел? Были бы два рубля, мы бы ехали на такси. А у тебя?» - «Что спрашиваешь?» И тут эта баба приближается, и я через Борю этого протягиваю свой билет, а сама вспоминаю, как я в свое время Толю Гусева спасла от контролера и еще весь трамвай развеселила. Но это был совсем не тот случай: контролер был не профессиональный, парень молодой, и я тогда моложе и лучше кажется была, и вообще. А еще, главное, два рубля-то у меня есть! Что бы мне сказать весело и шутливо: я, мол, ваша читательница и почитательница, позвольте мне вас выручить - а они в это время уже объясняются с контролером, ну и ты сама знаешь, Катечка, никто не может сохранить лицо, объясняясь с контролером, будь он хоть трижды брат Стругацкий и дважды Дюма-пер. Словом, они просят их в отделение не везти, и показывают свои писательские удостоверения, но это, конечно, все зря. А мне бы тут так небрежно протянуть свои два рубля, а растерявшимся братцам улыбнуться кокетливо и сказать «за вами будет», но тут я вспоминаю, что ты говорила, что мне моя беретка не идет. А вдруг они пожелают вернуть деньги и спросят адрес, и выяснится, что я и есть великая Доброхотова, такая некрасивая. А эта тетка уже ухватилась за перила и моего Борю животом притиснула, чтобы не убег. И кричит напарнице: «Эти двое вместе!» А я соображаю, что кто же мне помешает назваться Муравьевой А.М., но уже момент упущен, и уже очень глупо будет. И тут я от стыда начинаю вставать и выходить, выдвигаю Борю, Боря выдвигает тетку, я протискиваюсь к выходу и выхожу на улицу на следующей остановке после метро «Электрозаводская», т.е. ни туда ни сюда! И вместо того чтобы сесть на следующий автобус и ехать куда мне надо, я конечно потащилась пешком до Электрозаводской, и ехала до Семеновской, и ждала трамвая - ужас! И только около дома сообразила, что все это чепуха и мне просто было жалко два рубля. Вот такие пироги. Мама …А еще звонил Стругацкий Аркадий, один. Сказал, что звонит один из автомата, потому что к Борьке баба пришла, и что ему очень важно именно наедине со мной поговорить. Что он чувствует, что мне их последний роман не нравится, и что он сам понимает, что роман слабый, но что сам он бы его совсем иначе написал, но приходится считаться с Борькой, а Борька теоретик, и у него главное всякие идеи, а ведь главное изобразительная сторона, чтобы все выходило пластично и осязаемо, чтобы самая немыслимая ситуация выглядела убедительно, а Борька не понимает и где только можно шпарит открытым текстом философию, а философия-то стареет, и вот ему, например, просто стыдно сейчас перечитывать «Трудно быть богом», потому что там написано прямо так, что свобода духа нужна для технического прогресса, потому что ученому нужно после работы и романчик почитать, и живопись посмотреть. И мне бы хотелось, чтобы этот роман молодежь теперь не читала, потому что засмеют, а роман-то лучший. А в «Жуке» Борька нагородил целый номер совершенно скучнейших объяснений, так что по второму разу его все просто пропускают, и я ему говорил, что так и будет, а он смеется: а ты, говорит, вставь, что весь разговор происходит стоя по колено в мокрых лопухах, вот и получится осязаемо, ну прямо Л. Толстой, кто тебе мешает? Я говорю, что идея должна проявляться через сюжетные повороты, а он говорит, что на одну идею много поворотов надо, не даст же им «Знание - сила» весь год печататься. И вообще, говорит, почитай «Бесов». А я говорю: при чем тут «Знание - сила»… простите меня тут очередь гонит... Вот так вот поговорили. А я переживаю. Потому что и в моем романе это слабое место: слишком много открытым текстом. Ну, что поделаешь. НЕ СКУЧАЙ! Твоя мама Уважаемая Наташа! Извините, что не знаю вашего отчества. Очень Вас прошу никому не говорить про это письмо, кроме Вашей семьи, конечно. Я сказал Аркашке, что ко мне придет женщина, он ушел, а я пишу Вам. Совершенно необходимо объясниться. Только, пожалуйста, не говорите Аркашке, в нем все дело. Вы как-то сказали, что будущее, которое мы придумали, это физкультурный рай, о котором совершенно нечего писать, и поэтому мы придумали всякие Гиганды и Саракши, где настоящие мужчины могли бы геройствовать. Вы правы, но только отчасти. Я, например, лично считаю, что в таком раю и жить толком нельзя. Вы, конечно, со мной не согласитесь (из-за линии доставки), но это ведь просто мы очень устали все. А я убежден очень серьезно, что природа человеческая сильно не меняется, и всегда будут рождаться потенциальные герои и преступники, и не всегда их можно различить помимо обстоятельств. И не всех можно убедить воспитанием, что совершенная радость - это найти полиномиальную операцию над Q-полем. И даже служба в китовых пастухах не исчерпает всех человеческих возможностей, и непременно кто-нибудь да пожелает странного, прямо не отходя от линии доставки. И вот тогда у меня возникла идея. Мы в общем ведь так работаем: идея моя, а Аркашка все больше по части характеров, деталей, ну там сюжет вместе сочиняем, но как-то получается, что дальше он все больше сам пишет, он же на вольных хлебах, что ему стоит не взять лишний перевод, а я работаю, сами знаете, ведь я астроном, по ночам, и на работе у нас писать нельзя, потому что темно, а приду домой, надо же поспать, проснусь, а он уж еще одну главу написал, и все, ну буквально все не в ту степь ! Он все искажает, а говорит, что иначе нехудожественно. Он знаете что сделал с «Обитаемым островом»? Ну да, я ведь не объяснил, в чем идея. Понимаете, в космосе мы одни. Я так в этом убежден, что даже в романе другого писать не стану. Это мое кредо, ну разве нельзя? А все эти планеты они сами построили для всяких лиц, кому просто так неймется. Сначала Пандору. Этим и занималась Ком. по конт., следопыты. Это была гениальная идея Горбовского - не демонтировать свои вспомогательные установки, ничего не прятать, а еще придумать и Странников. А там, на этих планетах, большинство конечно роботы, но есть и люди. Дон Рэба, например, был с такими потенциями, что ему никак бы не удалось внушить, что он свирепствует из гуманизма, так что таких просто гипнотизируют. А кто и правда из гуманизма, те могут потом, как перебесятся, даже и вернуться на землю, ну или там на Венеру. Оператором на хлебозавод-автомат. Но, конечно, вся эта система больших игрушек должна рухнуть, и тогда люди задумаются о себе всерьез, и тут даже должно быть что-то Достоевское - понимаете, мы одни перед лицом вечности, и с такими задатками... может даже катастрофа почти произойти, раз кого-то уже научили отличать своих от чужих. И вот Аркашка мне ничего этого не дает сделать уже который роман! Ему, понимаете, такие лица ужасно нравятся, это ему все бусидо: и дисциплина, и аристократическое хамство, и вся эта казарменная вонь, и я ничего не могу поделать! Я такого героя придумал - это мой любимый герой, Максим, дурак-дураком, он должен был на Саракше от большой простоты, как вольтеров Кандид, все разоблачить, а он, Аркашка то-есть Простите, дорогая Наташа, я посмотрел на часы. Он сейчас вернется, а мне еще надо выпить бутылку портвейна из двух стаканов, а то он не поверит. Я вам еще скоро напишу. Уважаемая Наташа! Я уже не помню сейчас, что я Вам успел рассказать из наших с Аркадием разногласий. Так что если буду повторяться, извините. Зато теперь могу писать Вам, сколько угодно, с работы. Как я раньше не догадался! Ведь в туалете у нас светло! Я притащил машинку и пишу. А звезды пусть меркнут и гаснут. Тем более облачно сегодня и голова у меня болит - плохо я стал переносить портвейн. Только вот на чем я остановился? Кажется, что-то про Максима. Но это началось гораздо раньше, со «Страны багровых туч». У меня была идея сделать Юрковского ужасно противным. Он очень талантливый, прямо гениальный, энтузиаст до самозабвения, но в то же время эгоист сплошной и весь противный. Фат, позер - это все оттуда, но как все обернулось! Мне хотелось, чтобы мы делали настоящую литературу, чтобы были проблемы, а не одно преодоление трудностей. Мне хотелось написать мучительную фигуру и противопоставить Быкову. Ну да что вспоминать! Или вот еще в «Возвращении»: я придумал, что Сидоров очень благородный, но совершенный неприспособленный, а Комов - все что надо, но беспринципный и жестокий. Но что поделаешь, если у Аркаши из всех в конце концов получается Иван Жилин! А уж про главную мою идею, про этот внегалактический блеф, что уж говорить! Ему хочется, чтобы его любимое самурайство было всерьез, и я ведь понимаю, что и читатель этого только и ждет, но ведь что получается, что мы думаем, как тетя Вайна, что без армии нет мужчины. Нельзя же потакать своим и читательским слабостям! Тогда я придумал Майку, потому что мне кто-то сказал, что женщины меньше склонны искажать инстинкт цели и более чутки к фальши. У меня было все здорово придумано: они промахнулись и сели на планету, из которой готовили какую-нибудь Гиганду или Надежду, сели преждевременно, и конечно не было там никакой зацикленной цивилизации, были просто установки, а Малыш пробный робот. Я хотел, чтобы Майка все разоблачила, но потом решил придержать ее до следующего романа и чтобы там она встретилась с Максимом, а здесь догадался Комов, и его пришлось пригласить в Комкон и посвятить во все, и он конечно согласился. И вот я стал сочинять новый роман и очень долго ничего не говорил Аркашке. Я хотел все сам. У меня был Абалкин очень опасный сексуальный маньяк. Ему никак нельзя было жить на земле. Для него специально придумывали развлечения, апример Голованов сконструировали, но он все равно сбежал и преследует Майку. Максим спасает ее и женится на ней, и они начинают докапываться до правды вместе со старым сумасшедшим Бромбергом, потому что может быть Вы заметили, я на стороне чудаков и неудачников против суперменов. Но тут меня пригласили на конференцию на Арагац, а там немножко слишком весело, чтобы работать, и я подсунул рукопись Аркашке, чтобы он написал пару глав чисто детективных, но когда я вернулся, я слегка заболел, а он написал конец, договорился с журналом, прибежал ко мне в больницу и пристал с ножом к горлу, чтобы я сочинил мотивировку! Ну я и придумал этот инкубатор. До сих пор самому стыдно. А что я мог придумать, если я только что с Арагаца и у меня приступ стенокардии и обострение язвы! Честное слово, брошу я все это дело. А знаете, по-моему он мне вчера не поверил. Придется мне следующий раз накидать в пепельницу длинных бычков с помадой. У вас не завалялась случайно какая-нибудь старая помада? А то как-то глупо, если я пойду покупать, никогда не покупал. Пожалуйста, пишите мне на главпочтамт (если, конечно, захотите еще написать после моих признаний. Может Вам как раз Аркашкина линия нравится). Искренне Ваш Борис Дорогой Борис! Благодарю Вас за Ваше доверие и Вашу искренность. Теперь я обязана ответить Вам тем же, и сразу признаюсь, что Ваши письма меня очень огорчили. И ответить сразу я не могла, мне пришлось о многом подумать. Я не знаю, во всем ли вы правы. Наверное, когда люди пишут вдвоем, ни один не может осуществить своего замысла, и может быть Арк. Нат. испытывает такие же чувства, как и Вы. Но, знаете, то же самое бывает у тех, кто работает в одиночку. Мне трудно представить, лучше было бы или хуже, если бы удалось до конца провести свою линию, Это были бы совсем другие книги. Может быть, их любили бы не меньше, чем сейчас, но во всяком случае совсем за другое, и наверное даже другие люди. Я думала, за что ваши книги и вообще фантастику и приключенческую литературу любят не только дети, но и такие люди, как я? И знаете, я пришла к очень грустному выводу. Такие книги дают временную иллюзию благополучия. Чего только в них не происходит - галактики лопаются и т. д. - но все это при условии абсолютной надежности человеческого материала. А это главное. Пожалуйста, пусть меня унесет ветром и занесет песком, только бы знать, что мой друг - все таки именно друг блондин, а не сволочь и что он на меня не наступит, чтобы самому вылезти. А в жизни и в скучной литературе, т.е. в реалистической, все ходят по твердому полу и ездят по твердому асфальту и все предают друг друга, и даже не из страха или корысти, а обычно просто так чтобы не разучиться. Вот это и есть настоящий страх, прямо сюр: опираешься на человека, а он у тебя под рукой вдруг расползается, расплывается... Вот мне и кажется, что приключенческая литература - вроде маленького теплого одеялка: съежился в уголке, угрелся, знаешь, что скоро вставать и идти по делам под дождь, но не думаешь об этом... Надеюсь, Вы поймете, что я не стала бы так открыто и жестоко говорить об этом, если бы сама не писала в таком утешительском стиле. А вообще мне это пришло голову еще раньше, летом, когда я прочла Данилова и он мне очень, очень понравился, но в то же время начались даже угрызения совести: что это мне все такое нравится, где все хорошие? И что вообще это неправдоподобно, чтобы в наше время человек, даже и демон, был такой благородный. Все равно должен скурвиться. И напрасно я утешалась тем разговором с Н.Трауберг, когда я ей сказала, что зло неинтересно изображать, потому что оно не имеет ни глубины, ни качеств, а она сказала, что и у Аквината так, только без отношения к литературе. Все равно мне кажется, что и вы, и я, и В. Орлов разрабатываем какую-то тупиковую жилу. Простите, дорогой Борис, что так грустно получилось. Такова собачья се ля ви. Желаю вам обоим творческих успехов. Наташа. Следующее письмо имеет реальную основу, я страшно обиделась на одного из авторов (мы тогда иллюстрировали очередную энциклопедию), и расправилась с ним на манер фильма «Великолепный». Дорогая Наташа! Что же Вы не велели Володьке нас разбудить? Тем более он вам, кажется, что-то не подписал. Попробовал бы он при нас не подписать . Ну, да это дело поправимое. А то я просыпаюсь и слышу спросонья, как он говорит в передней: извините, что не угощаю вас кофе. Мои гости весь вчера выпили. И слышу, дверь хлопает. Ну, думаю, посетитель удалился, выхожу в трусах и говорю, мол, ты, жадаба, хорошему человеку кофе пожалел, а на нас валишь, как на покойников. Когда это мы у тебя кофе выпили? Ну, хлопнул его по пузу, проследовал в санузел. Тут и Аркашка встал. Вот садимся мы на кухне закусывать. Этот жалоб, по своему обыкновению: извините, ребята, за колбасой не успел сбегать, работал с сотрудником... Мне аж тошно стало: что он все одно и то же лепит? А Аркадий, он же не слышал ничего, так небрежно осведомляется: и кто же это у тебя, Володя, был? И этот так же небрежно: да так, художница одна, Доброхотова. Ну, что я тут испытал! Как говорится, счастье было так возможно! Только бы знать! Мы бы сейчас Володьку послали за бутылкой, а сами бы так хорошо обо всем поговорили! Ведь у него даже довольно уютно, а мамашу можно задвинуть какой-нибудь тумбочкой. Но не успеваю я даже как следует сокрушиться по этому поводу, как вижу: Аркадий бледнеет, весь вытягивается, глаза у него косеют, прямо самурай, лысины только нет, и осведомляется самым что ни на есть великосветским тоном: я так понял, дорогой Володенька, что ты принимал даму вот а этом самом тренировочном костюме? - Ну да, говорит, а что? - Тут Аркаша вздыхает так безнадежно, берет Володю за складку на животе, которая в белой майке выпирает из тренировочного костюма, и говорит ласково: неуместность такого туалета, дорогой друг и любезный родственник, в некоторых жизненных ситуациях, я тебе сейчас продемонстрирую на наглядном примере. Ты, милый, сейчас прямо так выйдешь из дома, пересечешь Беговую улицу, войдешь в кассу ипподрома и возьмешь нам с Борей два билета на воскресенье… Понял? - Без пальто? - Вот именно. - А если я... - А если ты больше двух минут будешь колебаться, то через две минуты я отправлю тебя за билетами в театр на Таганке. А если ты по какой-нибудь причине туда не сможешь отправиться, то я сейчас возьму в коридоре эти столь тебе любезные подарки к сорокалетию и для начала поступлю с ними очень оригинально... ну, скажем, этим мундиром с медалями мы тебя отшлепаем... а потом выброшу в мусоропровод... Ну, короче, билеты он нам купил. А мне все-таки очень жаль, что мы не увиделись. Ваш Борис. Дорогая Наташа! (Извините, не знаю Вашего отчества). Как глубоко Вы правы в Ваших словах о предательстве! Как они поразили меня, когда я прочел их в тот самый момент, в который я узнал о предательстве самого мне близкого человека и другого, еще не знакомого, но уже занявшего значительное место в моей жизни. Да, Вы не ошиблись, я имею в виду Вас. Я давно уже почувствовал, что мы с Вами поймем друг друга, как никто, что мы с Вами будем говорить, как не говорили даже друг с другом, потому что, думал я, нам с Борисом говорить давно уже не надо - мы почти одно. Я мечтал о встрече с Вами, но не торопился, я хотел, чтобы не надо никуда торопиться, чтобы было весело и просто, я мечтал, как только сдам перевод и получу гонорар, пригласить Вас в то кафе «Курва», которое собираются открыть около вас и где будут давать курицу Луизу-Марию под соусом Марешаль. Даже, какой позор, я говорил об этих планах Борьке! И вот я держу в руках Ваше письмо! Да, я мог бы и не читать его, как только понял ошибку, не свою а девушки на почтамте. Борис не сообразил, что я тоже могу получать письма до востребования, но это совсем другое дело. я знаю, что поступил некрасиво, но судите сами: я одновременно увидел, что письмо от Вас, что оно от Вас, что оно Борьке, и прочел слово «предательство»! Вы и Борис втайне от меня обсуждали наши с ним общие проблемы! Может быть, вы даже встречались - я уже тогда подозревал, что он врет, когда он сказал что к нему придет женщина. Но все это меня не касается. Сейчас он придет с работы, и я отдам ему ваше письмо. Он, конечно, волен писать кому угодно и встречаться с кем угодно. Я, разумеется, извинюсь перед ним, что прочел предназначенное ему письмо. Дальнейшее меня не интересует. Однако есть в этом деле один момент, который никак нельзя оставить без последствий. Вам угодно было поставить нас на одну доску с неким В. Орловым, автором «Альтиста Данилова», который, говорят, вовсе даже не он, а Вася Аксенов, но Вася уехал. Так вот, этого мы так оставить не можем, в данном случае говорю за себя и за Борьку в полной уверенности, несмотря ни на какие обстоятельства. Вы - женщина и пользуетесь своим правом оскорблять мужчин безнаказанно. Ничего, за все ответит этот хмырь. Даже лучше. С глубочайшим уважением Аркадий Стругацкий. Тут кажется что-то происходило на самом деле – не при мне, а кто-то рассказал, как С. Куняев кого-то бил, кажется фокусника Кио, от патриотизма. …Как раз после того, как мы с тобой побеседовали, позвонила Марченко и позвала в дом литераторов - говорит, у них всегда этот день концерт бывает хороший и кино совершенно не подходящее к случаю, нарочно чтобы приходило побольше, потому что про этот сюрприз все давно знают. И так мне вдруг захотелось в кино, что сил нет выразить. Вот я надела Танино вязаное платье и поехала. Приезжаем, а там торжественная часть. Ну, мы пошли в буфет. А в буфете говорят, кино будет чуть ли не «Джульетта и духи». Взяли мы кофе, сигарет и миндальных пирожных и только хотели сесть тихонечко с краю, поговорить о детях, как вдруг входит Дина Калиновская и приходит от нас такой в восторг, как будто мы ей три года назад жизнь спасли и с тех пор не видались. Ну и пришлось нам идти в самую середину ресторана, где они сидят с Корниловой и Башкировой (ну и мерзкая баба!). Ну сидим, говорим, натурально, о верховой езде. Я смотрю по сторонам и никого, конечно, не знаю. И вдруг Корнилова нагибается и шепчет мне через столик: «Наташка, помнишь ты хотела увидеть В. Орлова? Вон он сидит, вон видишь, где двое только что ушли?» Я, конечно смотрю туда. Ну, мне уже говорили, что он маленький и безобразный. А в ресторане теснота ужасная, а тут сразу два места опростались. И конечно на эти места сразу плюхаются два здоровенных мужика. О Ужас - это они! Аркаша и Боря. Только я не узнаю, кто из них кто. И вот один начинает таким вкрадчивым голосом: - Ты знаешь, Боря, каких писателей я больше всего не люблю? И между прочим громко, на весь зал. - Каких, Аркаша? - говорит Боря. - А вот таких, Боря, которые пишут про синих быков. - Ну что ты, Аркаша, разве такие бывают? - Быки-то? - Да нет, писатели. - А-а, эти? Бывают, друг мой. Бывают, но редко. Ты вот, Боря что сделал бы, если бы тебе пришло в голову написать про синего быка? - Я? Не знаю. К психиатру бы пошел... - Ну-у, что психиатр... разве он тут поможет... И все опять-таки громко, на весь зал. На них все смотрят. В. Орлов хочет встать, но они вдруг оба сразу нагибаются к нему, как будто надо срочно сказать ему что-то на ухо (на оба уха) и хватают его за руки и прижимают к стулу. В. Орлов начинает вырываться, но куда ему! Он дрыгает ногами, и стол не то чтобы опрокидывается - опрокинуться ему некуда - но отъезжает и наезжает на компанию за соседним столиком, и даже кое-что с него в эту компанию падает. И те люди вскакивают и начинают обращать внимание, что тут происходит. А два Стругацких просто держат одного Орлова и не дают ему вырваться. Вот когда он, наверно, пожалел, что он не демон на самом деле! Их уже вроде обступили, но никто пока не разнимает. И в этот момент в ресторане появляется целая толпа русистов (их сразу можно узнать) во главе со Станиславом Куняевым. Они пришли, потому что торжественная часть кончилась. Куняев становится в позу и вопрошает взволнованно: «Кого бьют?» - «Орлова» - отвечает кто-то. - «Сережу?!» - восклицает Куняев и бросается в толпу. Перед ним все расступаются, и он с криком «Бей жидов, спасай Россию!» достигает наконец главных действующих лиц, а всех остальных распихивает, и вот, изо всех сил размахнувшись, попал бы бедному Орлову прямо в нос, если бы попал, но он промахнулся и чуть и свалился все на того же Орлова, но один брат Стругацкий (опять уже не помню который) заорал: «Ты чего на нашего тянешь?» и отпихнул его на тот столик, который еще в начале отъехал. Тут мы быстренько ушли. Про кино я тебе другой раз напишу. Целую. Мама. Другие письма. Это мы писали вместе с Валей. Дорогие друзья! Вам, наверно, интересно будет узнать, что мы начали писать новый роман. Он называется «Динозавры на Луне». Содержание романа такое: В подземном научном городе на Луне, который называется Лиура, есть школа. В ней готовят ученых и космонавтов. В этой школе преподает Иван Константинович Жилин. Ему 120 лет. Юрий Павлович Бородин тоже там. Ему 106 лет. Он справляет день рожденья. Жилин у него в гостях. Они пьют вино и вспоминают прошлое. И вдруг у них в двери рог. Дверь выпадает, перед ними динозавр. Извините, мы спешим в редакцию. Всего хорошего. Братья Стругацкие. Дорогие друзья! Продолжаем наш роман. Динозавр повёл рогом и схватил со стола маринованный огурец. Затем схватил яблоко. Затем высунул нежно-розовый язык и слизнул из вазы землянику со взбитыми сливками. Тут послышался звонок видиофона. На экране возникло лицо пилота Пиркса, командира отряда космонавтов. - Инженер Бородин, - сказал Пиркс. - Здесь! - Коммунист Жилин! - Здесь! - Здравствуйте. - Добрый вечер, командир. - Вы помните, что сегодня в восемь субботник в библиотеке? Назначаю вас на переборку карточек. - Может быть лучше на подклейку книг? – робко сказал Бородин. - Вы нужнее на переборке, - сказал Пиркс и отключился. - Интересная беседа, - сказал Жилин. - Куда динозавра-то денем, - спросил Бородин. – Попробовать разве на аварийную лестницу? - Идея, - сказал Жилин и выглянул в коридор. При его появлении двое мальчишек, которые вертелись у двери, бросились бежать. Но Жилин узнал их: это были его любимые ученики Ленька Горбовский и Рудька Сикорски. На этом мы пока заканчиваем. Дальше нам пока не все ясно. Если бы вы подсказали нам какой-нибудь сюжетный ход, мы были бы очень благодарны. Прилагаем к этому образец фольклора Голованов. Проегат оашньрк лпронлшщзе: оргумоу….. (13 строк) ……..апролджргног л роголшепо С уважением Аркадий и Борис. …Надеюсь, ты уже приготовила мне записочку, чтобы выбросить из окна. … Еще мы можем тебе из своей библиотеки пожертвовать насовсем что-нб не очень ценное, скажем «Эволюция китайского романа» или «Средневековую философию ближнего востока». Ей-богу, можем. А журналов никаких ни у кого нет... Еще звонили братья Стругацкие. Поделились творческими планами. Они сказали, что не смогли закончить свой роман «Динозавры на луне», потому что у них наступил упадок сил и они могли только делать свои астрофизические графики и японские переводы. Аркаша уговаривал Борю с первой получки купить Ундевит, а Боря говорил, что они этого себе не могут позволить. Но теперь, кажется, Борю удалось уговорить, и если поможет, то они сразу приступят к сочинению огромной эпопеи. Нас они обязательно будут держать в курсе, потому что после тех писем, которые они получили от тебя и от Васи, конечно без нас не решатся опубликовать ни одного слова... … Валя в субботу согласилась поехать с бабушкой в Зоомузей. Приехали, а он закрыт на капремонт. Не здания, конечно – что с ним сделается, а там целая история произошла: вызвали чучельника ремонтировать бабуина, из которого что-то стали сыпаться опилки (Мы эту историю узнали от Андрея Вигилева, ты не помнишь, он там работает, мама ему позвонила вчера узнать, когда музей откроется). Чучельник вынул бабуина, и ах - у него весь другой бок аккуратно вырезан бритвой. Схватили соседнего павиана – тоже самое. Тут уж бросились всех проверять. Так и вышло: У каждого пушного зверя с той стороны, которой не видно из зала, вырезан кусок на воротник, а то и на шапку. А что? Мех-то нынче – дифисит? Спицифисский! Конечно, этот мех не годится, у него мездра еще до революции пересохла, но страдать-то будут покупатели, и поделом: нечего носить на своем теле трупы убитых, хотя и до революции, животных? А жуликам чистый навар. Короче, музей заперли, позвонили на Петровку. Приехал инспектор. Посмотрел чучела, покачал головой и попросил сводить его на второй этаж – давно мечтал посмотреть бабочек, да все служба не позволяет. И только пришел, сразу же с первого взгляда увидел, что половину раковин, кораллов и морских звезд украл еще в середине шестидесятых годов левый художник Дима Краснопевцев. Еще звонили братья Стругацкие, поделились планами, но я уже сейчас не успею написать. А бабушка с Валей тогда не растерялись и пошли в Исторический музей, и попали очень удачно: там была выставка реставрированных работ, и они увидели ту самую табакерку с бриллиантовыми буквами «Екатерина Великая дорогому Гришеньке». Еще видели саблю Наполеона, портрет Пугачева, бирюзовую чернильницу Гончарова и бисерный подстаканник, который вышивала Мария Волконская во глубине сибирских руд. …Так вот, относительно бр. Стругацких. Замысел у них такой: приключения в подпространстве. Поскольку в этом самом ПОТпространстве ни времени, ни пространства нет, то единожды попавши туда, человек уже там и остается, хотя он и вышел куда ему надо и потом хоть сто раз входил и выходил, но параллельно он продолжает существовать как бы в вечности. В данном случае для удобства принимается, что если кто посетил подпростр., скажем, N раз, то он не оставляет там N своих отпечатков, а они совмещаются друг с другом, да это и понятно, места там ведь тоже нет. Ну и конечно они не умирают – с чего бы? Так что в подпростр. уже накопилась большая хорошая компания. Трудно себе представить, конечно, как они там общаются, поскольку никакой процесс там протекать не может, но это можно обойти, сочинить какой-нб парадокс четырехмерного Риманова континуума. Одним словом, они там беседуют. Но поскольку времени все-таки нет, то кто бы ни попал туда, хоть бы зеленым стажером, уже всю свою дальнейшую судьбу знает, если конечно он после тоже летал. Ну и так далее. Еще там полным-полно странников, но они как-то не воспринимаются. Ну тут возможны коллизии. Скажем, некто отправляется спасать какую-то гуманоидную цивилизацию и нечаянно совсем ее потом загубит, но он этого не знает, а его вечная тень знает, что загубит, и знает, как спасти, и порывается все спасти себя молодого и ту планету разнесчастную, но не может конечно. А странники всех смущают, но никто того не знает, что Странники все поголовно больны инфекционной желтухой, которую занес в подпростр. Саул Репнин, но людям она не страшна, у них биоблокада, а Странники все заболели да еще занесли болезнь на планету «Надежда», где от нее все гены посбесились, и Странники заняты проблемой эвакуации жителей «Надежды» не через это заразное подпр., а через какое-нб. другое, и в ходе решения достигают такого интеллектуального взрыва, что люди в подпр. вдруг осознают, что они всегда ощущали странников и всегда общались с ними. Ну и так далее. Я сказала, что мне это не очень и что, по-моему, одного ундевита мало. Они сказали, что водку они тоже пили. Я сказала, что я имела в виду талант. По-моему, они обиделись… Потом, когда все вернулись и все поправились и немножко успокоились, я написала маленькую пьесу в домашний журнал Ретрополь. Его издавала Таня. Пьеса называлась «Воспоминания о настоящем» - потому что тогда всех достали «Воспоминания о будущем» Деникина. Но некоторые верят в них до сих пор. ВОСПОМИНАНИЯ О НАСТОЯЩЕМ А. Стругацкий. Б. Стругацкий. Фантастический роман. Продолжение. Начало в №№ 1-7, 9-13, 17, 18, 19, далее везде. 2002-02-07 Москва, открытое шоссе ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. Выбор. Я стоял у окна, насвистывая песенку. На озере резвилась какая-то компания. По неисповедимому капризу моды в этом Сезоне скромный курорт «Малинушка» пользовался бешеным успехом. Но переносить совещание было поздно. Кое-кто из Великих Могикан мог обидеться, а кое-кто просто заблудился бы. Впрочем, девица на первом плане была вполне. Сложность нашей профессии в том, что, принимая решение, способное определить будущее, мы должны учитывать столь разные понятия, как законы и золотое правило термодинамики: «поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой». А впрочем, не все ли равно, что я решу предпринять? Быть может, все мы уже обречены... - Хо, хо, хо! - раздалось за моей спиной.- Наступили минуты волшебства! Я обернулся. Индейка, конечно не дикая, а домашняя, зато фаршированная, а к ней белый луковый соус, зеленый горошек, картофельное пюре с подливкой из потрохов, брусничное варенье, горячие булочки, кусочки свежего сельдерея, маслины, орехи, сладкий тыквенный пирог. От бананового торта, к сожалению, ничего, кроме жестяной формы, не осталось: его проглотил ненасытный ураган. Боковое зрение у меня уже не то. Все же, поворачиваясь к столу, я успел заметить на тропинке знакомую крепкую фигуру. Тем более ребята не могли его не заметить. Лю бросился к окну. -Левка! - заорал он. - Лев! Гурон! Кончай дуться, вали сюда! Ноль внимания. Мне даже оборачиваться не надо, я и так знаю: недоступный, как пандейский дервиш в трансе, прошествовал в дачный нужник, выполненный в виде кабины нуль-Т. Лю, смущенный, вернулся к столу. Лю шао-ци, атмосферный физик, отличный работник, но большой фантазер. В прошлом году впервые прочел «Гендзи», страшно увлекся, объявил себя потомком грешного принца и потребовал, чтобы впредь его именовали Рю. Отказать было нельзя - свобода личности, но в агентурных списках произошла путаница, и Лю - то есть Рю - вместо Пандоры угодил на Пангею. Выдрался оттуда только месяц назад, весь в сиреневых лишаях, готов на все, согласен на любую работу и охотно откликается на прежнее имя. - Маленько шибко серчает, - сказал Расул Айтматов. Русский он учил на Цифзе, а там в библиотеке из всей могучей русской словесности имелся только «Дерсу Узала». ДЕНЬ ВТОРОЙ. Показания. Я не сразу врубился, где я. Живые ящерицы, картины французских художников, сердцевидные матрацы, паюсная икра... Рядом спорили два голоса. - Здесь! Я буду спать здесь! Под столом! - И ты думаешь, что это здоровое желание? Нормальное? - Я не знаю, что значит это слово нормальное. - Куда интереснее спать под яркими звездами... - По какому поводу? - По случаю лютого мороза. Тут я сообразил, что заснул прямо за столом, но уже пять минут как проснулся и тупо созерцаю экран видеофона, с которого на меня смотрит загорелое твердое лицо с каким-то болезненным выражением. Лицо было незнакомое, но все-таки я сразу узнал, кто это. Должно быть, потому что все эти дни я ожидал встречи именно с этим человеком. - Каммерер слушает, - сказал я. - Вы знаете, почему я здесь? - сказал он. - Понятия не имею, - ответил я, лихорадочно соображая, должен ли я дать ему понять, что я знаю, кто он. - У меня язык не поворачивается сказать то, что я собираюсь сказать, - продолжал он, и я понял, что ему безразлично, узнают его или нет. Похоже, он и сам никого не узнавал. - Я хочу сказать вам правду! Всю правду! - почти выкрикнул он. Я подумал, что это стремление к правде может избирать, пожалуй, не может не избирать неожиданные, интересные и поражающие нас пути. Словно по колено в патоке пробираться сквозь длинный и темный туннель. - Лоффенфельд, - сказал я, - почему вы дали ему секретный канал? - Я не давал, - сказал он, нетерпеливо отмахнувшись. - Не в этом дело. Я и сам знал, что он не давал и что дело не этом: начиная с Горбовского и кончая дежурным на Спупять, каждая собака в космосе знала секретный канал Экселенца. Просто об этом не принято было говорить. В это время мои помощники, которые все-таки решили ночевать под столом, заспорили снова - на этот раз о деле. - Я не знаю. - Не знаешь? - Я толком нечего не слышал. - Не слышал - чего? - Того, что он сказал. - Значит, он что-то сказал? - Я не знаю. - Ты только что сказал, что он сказал. - Я не слышал. - Тихо! - крикнул я, хотя мне-то, как-никак, важнее, чем Расулу, было знать, что он сказал. Но тот, на экране, продолжал с виноватой улыбкой: - Земля-то осталась на своем месте, только мы предпочитаем на ней не жить. Мы уже почти не в состоянии проводить границу между фактами и моральными ценностями. «Нужно уважать женщин, флаг своей страны и собственное достоинство!» Поймите, у нас есть только один критерий: пока у тебя есть чувство юмора - ты человек, ты землянин. В этом и состояла проверка. Мы встретились, как всегда, в джунглях. Я рассказал ему про коммивояжера на верхней полке. Он посмотрел на меня, как на незнакомого. Я ввел поправку и рассказал про президента и старую деву. Он слушал с вежливым нетерпением. Я нащупал в кармане пистолет с транквилизатором и рассказал про вдову, у которой не стене росли грибы. Он начал чистить ногти. Я выдал про пьяного межпланетника и девочку из колледжа. Но, кажется, не успел дорассказать. Проснулся я на полярной базе. Видимо, он воспользовался моим пистолетом... Лицо Тристана задрожало. Он смотрел мне в глаза чуть ли не заискивающе. Но я ничем не мог ему помочь. Кажется, я сам стал плохо понимать шутки. Во всяком случае, шутки определенного сорта. ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Показания. - Н-ну? - грозно спросил я на следующий день за завтраком. Мои орлы молчали. - Ну так что? - повторил я. - Ничего, - мрачно ответил Лю. - Ничего? Тогда в чем дело? И почему все молчат? - Мы едим. Расул, тот даже не отвечает. Жует бекон и смотрит телевизор. Японский классической балет. Одна танцовщица похожа на Майку. Ну вот, с каких это пор она мне Майка? Ах, да не в том дело, как говорит Тристан. А в том дело, товарищи, что если бы не Майка, я бы горюшка не знал, и не сидел бы в «Малинушке», и было бы мне в высокой степени наплевать, что он сказал, и в какой тональности, и с каким акцентом. А теперь я должен вытрясти это из своих сотрудников, потому что сам вчера заснул прямо за столом. А если бы не заснул, все равно ничего не понял бы. А ведь я и правда чего-то вчера не понял. Не уловил какой-то детали. Только позже, в разговоре с Тристаном. Какое-то слово он сказал... Ладно, это позже. Так вот, Майка. В ней вся загвоздка. Свобода личности, ничего не попишешь. - А жаль, что ее тогда взорвали, - мечтательно произнес Расул, отрываясь от экрана - Кого ты имеешь в виду? - осведомился Лю. - Массачузетскую машину, - сказал Расул. - Может, хоть она бы что-нибудь придумала. - Отставить треп, - твердо сказал я. На самом деле никакой твердости во мне не было. Что это? Расул думает о том же, о чем и я, либо он принял мою телепатему, либо я незаметно для себя заговорил вслух? А есть с чего. Да-а... если бы не Майка... Или если бы железный Рудольф не забыл старого ковбойского правила, что нельзя убивать мужчину в присутствии женщины... Лев Абалкин, естественно, ничем не рисковал. Я хотел только избавить Экселенца от конфуза. Боевые патроны в его «Герцоге» я заменил еще шесть лет назад по личному приказу Комова, которого тогда только что назначили начальником Комкона-2-бис. А произошло это потому, что начальник Комкона-2 перешел в номинальную номенклатуру. Ведь в соответствии с принципом свободы личности человек может быть освобожден от занимаемой должности, только когда он сам этого захочет. А если, в силу каких-либо обстоятельств - ну, скажем, преклонного возраста или отсутствия способностей, его пребывание на этом посту становится бесполезным, а то и опасным? Тогда совершенно секретно создается дублирующая организация, которая перехватывает все функции первой, а та продолжает существовать чисто декоративно. Да, но Горбовский? Как же так? Разве он не знал, что Странник уже давно номинал? Всю эту историю он затеял по всем канонам учения Славина об интеллектуальном хулиганстве как существенном антиэнтропийном факторе, чтобы отучить Старого Руди от его панического страха перед проклятыми блямбами. Но это имело бы смысл, только если бы Экселенц оставался на действительной службе. Значит, Леонид Ильич не знал? То есть... Тьфу! Как же его? Леонид Андреевич! Что это со мной? Засыпаю за столом, думаю вслух... Да, жалко Горбовского... Значит, и он... А ведь он не знал, что это кончится ничем, что Экселенц никого не может убить. Ведь он послал Абалкина на верную смерть... А интересно все таки, зачем он тогда потащился в музей? То есть зачем - это понятно., Еще когда Бромберг ввалился в кабинет, я понял, что Абалкин идет за ним следом. Разыгрывался классический вариант «Шляпа на палке», Далее, как говорится, «во все время разговора он стоял позадь забора», услышал все что нужно, а когда мы ушли, вошел и взял свою блямбу. Наверно, он ждал, что произойдет. А почему что-то должно было произойти? И почему это должно было произойти только оттого, что он взял ее в руки? Может, ее надо съесть? Впрочем, ладно. Он ее унес, а наутро принес обратно, Экселенц шарахнул в него из своего безвредного «Герцога», а Майка... Всего, что тогда сделала и сказала Майка, я даже вспомнить не решаюсь. Но в частности она поклялась, что «с этим выжившим из ума подонком» на одной планете не останется. А это уже не шуточки. Клятва должна быть исполнена. На то и свобода личности. И вот теперь мировой совет (не тот, конечно, который решал вопрос о тринадцати; тот весь состоит из номиналов. Кстати, Комкон-2-бис теперь тоже номинальная организация) решает, как быть: Майе Тойвовне Глумовой категорически запрещено пребывание в космосе после печально известной операции «Ковчег», Рудольфу Сикорски запрещено покидать Землю по состоянию здоровья, а тут еще прогрессор Абалкин, которого к солнечной системе не велено подпускать ближе чем на мегапарсек, разгуливает по Земле и желает между прочим жениться на Майке Глумовой, а со мной разговаривать не желает... Поневоле пожалеешь о М ассачузетской машине и начнешь обращаться за советом к негуманоидам. Я вот, как гуманоид, честно признаюсь: я не знаю, как быть. Я вообще, похоже, многого не знаю. Не знаю, например, почему он не желает со мной разговаривать. Я не верю, что он не понимает шуток. Судя по тому, как он поступил с Тристаном... Стоп! Тристан говорил о транквилизаторах. Патроны в пистолете Экселенца я заменил ампулами с транквилизатором. Абалкин должен был, как Тристан, получить порцию снотворного и проспать трое суток, что ему при его нервном истощении было бы только полезно. Он же, как показала экспертиза, от выстрела отскочил назад, поскользнулся, упал и заработал легкое сотрясение мозга. А это скорее напоминает эффект от «Хлопушки» - патрона с адским грохотом и слепящей вспышкой. Почему в пистолете шефа оказались «Хлопушки»? Зачем Абалкин понес блямбу обратно в музей? Что, она ему мешала? Или он думал, что Майка за них материально ответственна? А зачем он сначала зашел к Экселенцу? Что, это проявление психологии странников или психологии кроманьонцев? Почему мои ребята скрывают от меня, чем кончился вчерашний (то есть позавчерашний, конечно), разговор? И где они сами? Ах, вот они. На озере. Флиртуют с той девицей. ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Решение. Я не стал углубляться ни в психологию, ни в субординацию. Просто, когда мы сели за стол, я вынул свой маленький старый «Барон» и навел его на своих орлов. - Выкладывайте, - приказал я. Расул уронил кусок бекона на тарелку. Лю не дрогнул. - Что выкладывать, шеф? - Все. Что он сказал? - Видите ли, шеф. Лучше бы он ничего не сказал. Дело в том, что в языке... - Без филологии. Просто повторите, что он сказал. - Просто повторить не могу. При любом повторении останется только один смысл, а их два. И я не знаю, какой правильный. В языке Голованов порядок слов не имеет значения. Он сказал «старый хрен» или «хрен старый», я не знаю, что именно. Может, он пожаловался, что хрен к столу подали не свежий. А может, это был личный выпад, но мы все равно не узнаем, против кого. Во всяком случае... - Можете быть свободны, - прервал я. Они бодро вышли из коттеджа и направились к озеру. А я открыл магазин «Барона» и высыпал патроны на ладонь. Собственно, что я ожидал увидеть? Разумеется, это были хлопушки.

Вернуться на главную страницу