РУКОПИСЬ АЛЕКСАНДРА ДЮМА

Якобы найденная в домашнем архиве И.Г. Бежо

- Remember, - недовольно буркнул король.

- Мне девяносто лет, - прохрипел д’Артаньян, - но я ещё крепко держусь в седле и недурно владею шпагой.

Мы не рассчитываем, что эта публикация привлечет внимание широких кругов читателей. Этот небольшой труд предпринят нами ради тех немногих чудаков, кто любит и кто хорошо помнит содержание не только «Трех мушкетеров», но и романов «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон». Во всяком случае, все, кто захочет прочесть эту книгу, должны сначала прочесть «Виконта» до середины третьего тома, поскольку публикуемая рукопись – вариант окончания этого романа.

Каждый кто читает этот не в меру растянутый роман, не может не испытывать досады не только на погрешности и неряшливости, неизбежные у автора плохо знающего собственный текст и забывающего целые эпизоды, но, главным образом, на те печальные метаморфозы, которые претерпевают характеры любимых героев. Совершенно очевидно, что автор идет по пути наименьшего сопротивления, т. е. по пути гиперболизации одной из двух черт персонажа. Портос разбухает до размеров ярмарочного великана и демонстрирует в основном обжорство и глупость; Атос, несравненный пьяница Атос, наоборот, иссыхает до полной бесплотности. Нервная отвага д`Артаньяна и его живое хитроумие вырождаются в солдафонство, сочетающееся с угодливостью. Но хуже всего обстоит дело с Арамисом. Сужаясь подобно воронке, этот характер теряет всю свою грацию, превращаясь в ходячую формулу. И вдруг это воплощение сухого расчета, этот супериезуит делает глупость, недостойную просто здравомыслящего человека, и при том без всякой необходимости. Мы имеем в виду эпизод романа, где Арамис открывает Фуке тайну обмена королей. Помимо того, что здесь он доверяет судьбу великого дела и жизнь многих людей. человеку с артистической натурой, т. е. непредсказуемыми поступками, он еще и разглашает орденскую тайну, что уже не может быть оправдано никакими соображениями

Эта глава, являющаяся поворотным пунктом, после которого все герои дружно устремляются к своей гибели, всегда вызывала наше недоумение. Это недоумение недавно разрешилось самым неожиданным образом. Публикуемая рукопись, случайно найденная нами среди бумаг нашей покойной бабушки Ирины-Берты-Марии (Ирины Генриховны) Бежо, и как бесспорно доказано, принадлежащая перу самого Александра Дюма, излагает события совершенно иным образом.

Постараемся вкратце изложить все, что нам удалось узнать относительно происхождения и истории этой рукописи.

Как известно, Александр Дюма был человеком исключительно занятым. Он торопился передать в своих романах все сколько-нибудь замечательные моменты истории Франции, притом в своей интерпретации (которая, заметим в скобках, кажется нам не хуже любой другой). Затем, он стремился заработать все деньги, какие есть на свете, и истратить эти деньги, но не как-нибудь, а с блеском. Такие великие деяния не совершаются в одиночку. У Дюма были помощники, как в литературном труде, так и в прожигании жизни. Впрочем, вторые нас в данном случае не интересуют. Обратимся к первым.

Литературный метод Дюма был таков. Ощутив в себе новый замысел, он несколько дней занимался созданием интриги и расстановкой сил, т. е. разнесением характеров по враждующим лагерям. Это исключительно интересный труд, напоминающий раскладывание пасьянса, только гораздо более азартный, затем следовала детальная разработка сюжета, развитие основных и побочных линий, в результате чего первоначальная концекция могла претерпеть значительные изменения. На этом этапе отдельные эпизоды записывались на листочках бумаги, причем запись могла быть самой различной степени краткости, от, например:

Д`Арт. + Порт. = Рюэйль

Или: Лавальер!!!

До почти полностью законченных глав, с диалогами и описаниями костюмов и обстановки. На эту работу, в зависимости от объема романа и загруженности автора другими делами, уходило от 3 дней до месяца. К концу этого срока весь кабинет писателя был завален листиками, исписанными его характерным почерком. Дописав последний эпизод (в готовом романе он мог быть первым), Дюма собирал листки и раскладывал их по порядку, сверяя со схемой, которую он имел обыкновение набрасывать в самом начале работы. Затем листки скреплялись канцелярскими скрепками, и план будущего произведения вручался секретарю, который уже самостоятельно раздавал отдельные главы для обработки литературным помощникам, так называемым неграм. Они заканчивали роман в среднем за месяц. Иногда Дюма прочитывал готовую вещь. Понятно, что при таком методе степень талантливости каждой главы обычно прямо пропорциональна числу строк, написанных лично Дюма.

Роман «Три мушкетера» был любимым детищем Дюма. Он был искренне привязан к своим героям, он восхищался ими и никак не мог с ними расстаться.

Начиная новую эпопею о похождениях д`Артаньяна и его друзей, писатель каждый раз мечтал плюнуть на все и написать самостоятельно весь роман от первой до последней строчки, переживая все его причудливые перипетии вместе с героями. Но его намерениям как-то не удавалось осуществиться. Упустив из-под своего контроля роман «Двадцать лет спустя», он решил наверстать упущенное в новом большом произведении. Однажды, читая мемуары времен войны за испанское наследство, он наткнулся на сообщение о таинственном узнике в железной маске. Замысел еще неясный, но блистательный, поразил его как молния. Он отправился в издательство и заключил договор на трехтомный роман под условным названием «Виконт де Бражелон, или десять лет спустя». Он приступил к работе с невероятным подъемом, но, приберегая «железную маску», так сказать, на сладкое, начал издалека, то есть с реставрации Стюартов, приписав ее Атосу и д`Артаньяну. (Он не счел нужным вовлекать в это небольшое мероприятие всю великолепную четверку). Тут он увидел, что, при всей своей работоспособности не уложится в сроки. Он вынужден был раздать работу своим неграм, решив контролировать их строже, чем обычно. Вскоре он с ужасом убедился, что ничего не может поделать. Его сотрудники, при всем своем усердии, не отличались творческим темпераментом. У них было легкое перо и мещанская фантазия. У него на глазах они наполняли книгу жуткой тягомотиной дворцовых праздников, галантных бесед, мадригалов, вышитых чулок, фиалковых саше и прочих подробностей, которые казались им чрезвычайно аристократичными, но которые можно обозначить метким современным выражением «сладкие слюни». Герой, чьим именем был назван роман, который должен был воплотить лучшие боевые качества всех четырех мушкетеров – Виконт де Бражелон витал по страницам бледной тенью, не способной вызвать ни малейшего сочувствия. Злодей де Вард, выдвинутый первоначально автором на роль второго Мордаунта, завял, не успевши расцвесть, и роман остался без злодея. Все это нужно было просто выбросить и написать заново, но, как уже было сказано, сроки поджимали. Дюма решил спасти то, что еще можно было спасти, засел за третий том и написал несколько энергичных сцен. Тут он получил приглашение от своего друга, маркиза де..., поехать на охоту в Африку. Скрепя сердце, Дюма набросал план окончания романа, гораздо более подробный, чем обычно, отдал его секретарю и уехал стрелять львов. До сдачи в набор оставалась неделя.

Нам удалось проследить дальнейшую судьбу рукописи. Секретарь, пытаясь после отъезда Дюма навести порядок в его кабинете, положил рукопись (довольно объемистую) в пустую корзину для мусора, чтобы она не потерялась среди других бумаг, которых было очень много, кое-как разложил раскиданные по всему кабинету листки по стопкам, папкам и конвертам и ушел. У него был тяжелый день. Побывав в нескольких редакциях, навестив нескольких юристов (он вел также финансовые и судебные дела), навестив нескольких литераторов и литературных дам, он собрался на дачу, где работали негры, и тут обнаружил отсутствие рукописи «Виконта». Секретарь ни на секунду не усомнился, что потерял ее в разъездах. Положение было катастрофическим. Явившись на дачу, он собрал негров и объяснил им ситуацию. Отважные молодые писатели, каждый из которых втайне мнил себя, по меньшей мере, равным великому патрону, приняли отчаянное решение: в недельный срок закончить роман, как бог на душу положит. Это решение они осуществили. Плод их совместного творчества известен теперь каждому читателю. Дюма, вернувшись из Африки к моменту выхода в свет третьего тома, читать роман не стал.

Но вернемся к рукописи. Вечером в кабинет пришла уборщица и, увидев бумаги в мусорной корзине, отнесла их, как обычно, консьержке. Консьержка уже много лет топила печку исключительно макулатурой, перепадавшей ей от литературных занятий великого жильца, но, будучи дамой грамотной и любознательной, предварительно все перечитывала. Таким образом она экономила и на дровах, и на книгах. Обычно ей доставались разрозненные листки, обрывки сцен и разговоров. Теперь же она держала в руках целое произведение. Прочитав его с необычайным интересом, консьержка решила сохранить рукопись, чтобы время от времени перечитывать. Незадолго до смерти она подарила рукопись вместе с несколькими другими любезными ее сердцу пустячками одной из своих внучек.

Французы – народ бережливый, и рукопись сохранилась в семье, переходя по наследству, в основном по женской линии. Иногда ее даже читали, но, очевидно, те, кто читал рукопись, не знали печатного текста романа, и наоборот. Супруг одной из очередных владелиц рукописи попытался продать семейную реликвию, и неудачно. Антиквар, к которому он обратился, сказал ему, что рукописей Дюма очень много и они почти ничего не стоят, к тому же, как известно, именно «Виконт де Бражелон» почти целиком написан литсотрудниками, так что вряд ли имеющийся у клиента автограф принадлежит руке Дюма. Разочарованный владелец даже не стал показывать рукопись специалистам. Рукопись в конце прошлого века была привезена в Россию семьей некоего Анри Бежо, который поступил мастером-красильщиком на фабрику Арманд. После революции семья Бежо вернулась на родину, за исключением его дочери Ирины Генриховны, в замужестве Доброхотовой-Майковой, нашей бабушки. Мы знали о существовании рукописи, но не придавали ей значения, полагая, что кто-то из каких-то соображений переписал от руки несколько глав известного романа. Если ее не выбросили в макулатуру, то только потому, что, как мы полагали, это всегда успеется. Она могла бы пролежать еще сто лет или, что вероятнее, все-таки оказаться на помойке, если бы не совершенно случайное стечение обстоятельств. Наш дядюшка, полковник Юрий Алексеевич Герн, случайно оказался у нас в гостях, когда мы разбирали старые бумаги и семейные альбомы, увидел французскую рукопись, развернул в середине и стал читать вслух, а затем переводить с листа (полковник замечательно хорошо декламирует). Никто в нашей семье не знает французского языка, полковник же Герн, знающий этот язык в совершенстве, если и читал «Виконта де Бражелона», то в ранней юности, и, разумеется, не помнит его настолько, чтобы обнаружить разночтения. Но мы-то их обнаружили, причем с первых же нескольких фраз. Мы очень любим Дюма, мы считаем «Три мушкетера» одним из лучших романов в мире, и как раз незадолго перед этим взяли у соседей Калмыковых все три тома «Виконта» и перечитывали всей семьей. Так что первую проверку мы произвели на месте и сразу обнаружили, что рукопись не имеет ничего общего с печатным текстом.

Вскоре удалось установить подлинность автографа Дюма. Дальнейшие розыски, в результате которых была установлена вышеизложенная судьба рукописи, были гораздо сложнее и заняли довольно много времени, но о них мы здесь рассказывать не будем. История этих поисков подробно изложена нами в статье, которая скоро будет опубликована в журнале «Вопросы литературы». Скажем только, что в этих поисках очень существенную помощь нам оказала одна из наших дальних родственниц, Мари–Жан Биркель, проживающая в предместье Парижа Монтморийон. Пользуемся случаем выразить ей свою сердечную благодарность.

ГЛАВА I Арамис и Филипп наблюдают за Людовиком в покоях Морфея. Арамис отводит Филиппа обратно в Бастилию, дает ему последние наставления и освобождает Сельдона.

ГЛАВА II Д`Артаньян идет к королю и проваливается под пол.

ГЛАВА III Арамис и Фуке. Фуке едет освобождать короля.

ГЛАВА IV Д`Артаньян блуждает в подземелье и встречает Портоса. Они ищут выход и не находят.

ГЛАВА V Людовик ждет д`Артаньяна. Малый прием. Приезжает Фуке объявляет о заговоре Арамиса, думая, что Арамис бежал. Арамис в это время прячется в потайной комнате, общается в Филиппом.

ГЛАВА VI Атос и Рауль в Блуа. Атос несет ахинею. Рауль в ужасе думает, что Атос сходит с ума. Решает начать новую жизнь, посвятив ее отцу. Чувствуя в себе необходимую твердость, решает повидать Лавальер и предложить ей свою помощь и защиту. Тайно уезжает в Во. Атос утром не находит Рауля, думает, что он уступил своей страсти, боится, что Рауль покончит с собой, едет в Во.

ГЛАВА VII Во, день второй. Филипп в парке объясняется с Лавальер, предлагает помирить ее с Раулем. Рауль, спрятавшись в гроте, слышит этот разговор. Оскорбленный, выходит и нападает на Филиппа. Бурная сцена. Лавальер в обмороке. Рауля арестуют, Филипп освобождает его. Рауль уходит. Лавальер тайно бежит из замка. После ряда приключений оба решают скрыться среди бродячих актеров – и неожиданно встречаются в труппе Мольера.

ГЛАВА VIII Атос приезжает в Во. Он хочет найти д`Артаньяна. Встречает в воротах Портоса. Тот рассказывает о происшествии и о том, что Лавальер и Рауль исчезли. Атос думает, что Рауль бежал с Лавальер. С горя запирается с Портосом в винном погребе и запивает.

ГЛАВА IX В замке переполох из-за всех этих событий. Все хотят подкрепиться, а погреб заперт. Арамис тайно проникает к д`Артаньяну и просит добиться от короля помилования. Д`Артаньяна вызывают, чтобы он освободил погреб. Д`Артаньян догадывается, что это штучки Атоса. Уговаривает его выйти из погреба. В награду просит милости для Арамиса, король прощает Арамиса и приближает к себе. Все потрясены величием короля. Атос и Портос уезжают.

ГЛАВА X Англия. Монк умирает и окрывает своему сыну тайну ящика. Молодой Монк решает отомстить д`Артаньяну и заодно всем на свете.
- Это он! Больше некому – воскликнул Атос, останавливаясь.
- О чем это вы, граф? – вздрогнув, спросил он.
- Об этой истории с подменным королем. Я знаю, кто это сделал.
- Разве вы получили какие-нибудь известия?
- Нет, мой друг, я просто догадался.
- Возможно ли это?
- Дорогой мой, если кто-нибудь из близких друзей - д`Артаньян, например, Арамис или я – пришлет вам письмо без подписи, вы ведь догадаетесь, от кого оно?
- Конечно.
- Каким образом?
- По почерку, разумеется.
- Вот так же, дорогой Портос, я узнал автора этого фантастического плана – по почерку.
- Но я все-таки ничего не понимаю.
- Кто во всей Франции – вернее, во всем мире настолько терпелив, чтобы четверть века хранить подобную тайну? Настолько циничен, чтобы создать подобный замысел? Потому что рядовой заговорщик устроил бы гражданскую войну, а тот единственный, о ком я говорю, обошелся с двумя монархами величайшей в мире державы, как трактирный шулер с картами – одного короля он смахнул под стол, а другого вынул из рукава и сдал. Кто, наконец, настолько дерзок, чтобы осмелиться сохранить живую улику – вашего опасного гостя, Портос?

Глаза и рот Портоса широко раскрылись от изумления и тревоги, и он вместе с креслом отъехал к стене. - Неужели, Атос, вы думаете, что это…
- Вот именно, и мне страшно за него. Он очень рискует сейчас. Боже, как он рискует! Он между двух огней, и неизвестно, который опаснее. А мы не имеет права предупредить его.
- Да, - задумчиво сказал Портос, - это было бы предательством по отношению к… и он снова запнулся, не зная, какой употребить титул.
- Мне кажется… - нерешительно сказал Атос,- мне хотелось бы на всякий случай быть сейчас поближе к нему.
- Там есть д`Артаньян.
- Да, и это беспокоит меня больше всего.
- Но почему? Они ведь друзья, как и мы все?
- У них слишком много общего, и они всегда, вы помните, - соперничали и задирали друг друга. Они слишком азартны, чтобы упустить случай помериться силами. Они заиграются до того, что погубят себя и многих других.
- Значит вы, считаете, что положение очень опасно?
- Так опасно, как не было еще никогда в нашей жизни, дорогой Портос. Я еду сейчас же.

Актеры труппы, разумеется, угадали в своих новых товарищах (чьи подлинные имена знал один Мольер) людей знатного происхождения. Вскоре мадам Бельер получила дружеское прозвище Терезы Маркизы, а Рауля прозвали Барон.

Это имя, как известно, вошло в историю французского театра, переменив, однако, своего носителя. Вскоре после того, как Рауль и Лавальер оставили труппу, произошла знаменитая история с магическим клавесином. Когда мальчишку отмыли, кто-то из актеров воскликнул: - Смотрите, какой красавчик! Вылитый Барон! – Так он и остался на всю жизнь Бароном.

Мишель Барон был одним из величайших актеров Франции, тем трагиком нового типа, каким хотел и не смог стать Мольер. Мольер любил Барона, как свою воплощенную мечту. Прожженный профессионал, выросший в ярмарочном балагане и воспитанный в театре Мольера, виртуозный, как Скарамуш, Барон обладал темпераментом героя трагедии и внешностью первого любовника. И, тем не менее, король Франции терпеть не мог великого актера. Увы! Что королям талант! Они считают, что им по праву принадлежит все прекрасное, что они видят вокруг себя, они не чувствуют никакой благодарности к людям, украшающим их царствование, и не прощают этим людям их промахов и недостатков. Филипп (мы иногда будем называть короля настоящим именем) испытывал к Барону непреодолимую антипатию, которая послужила причиной известного скандала при слиянии труппы Мольера с актерами Бургундского отеля.

ГЛАВА II. ТЕНЬ ГОСПОДИНА ФУКЕ.

Под впечатлением разговора, происшедшего у него только что с королем, д`Артаньян не раз обращался к себе с вопросом, не сошел ли он с ума, имела ли место эта сцена действительно в Во, впрямь ли он - д`Артаньян, капитан мушкетеров, и владелец ли господин Фуке того замка, в котором Людовику XIV было оказано гостеприимство.

«Теперь, говорил он себе, покидая королевские апартаменты, - мне предстоит сыграть историческую роль в судьбах короля и его министра; в анналах истории будет записано, что господин д`Артаньян, дворянин из Гаскони, арестовал господина Николя Фуке, суперинтенданта финансов Франции. Мои потомки, если я когда-нибудь буду иметь таковых, станут благодаря этому аресту людьми знаменитыми».

Тут чело д`Артаньяна омрачилось из сострадания к несчастьям Фуке.«Мне кажется, - сам себе говорил д`Артаньян, - что если я не последний подлец, я должен поставить Фуке в известность о намерениях короля. Но если я выдам тайну своего государя, я совершу вероломство и стану предателем, а это преступление, предусмотренное сводом военных законов».

Д`Артаньян дернул себя за ус и добавил: «Я пришел к заключению, что ни король, ни кто-нибудь другой не должен влиять на мое личное мнение. Вместо того чтобы грубо войти к Фуке, взять его под арест и упрятать куда-нибудь в укромное место, я постараюсь действовать так, как подобает порядочным людям». И, вскинув перевязь на плечо особым, свойственным ему жестом, д`Артаньян отправился прямо к Фуке, который, простившись с дамами, собирался спокойно выспаться после своих шумных дневных триумфов.

(Д`Артаньян приходит к Фуке и дает ему понять, что он арестован. Располагается ночевать в комнате Фуке. Тронутый несчастьем и благородством Фуке, решает оказать ему любезность и привести Арамиса. Уходит, взяв с Фуке слово, что тот останется в комнате. За время отсутствия д`Артаньяна Фуке успевает сжечь кое-какие бумаги, д`Артаньян безуспешно стучит в комнату Арамиса (читатель уже знает, почему Арамиса там нет). Вернувшись, д`Артаньян по запаху гари узнает, что Фуке жег бумаги и радуется, что дал ему эту возможность. Фуке очень расстроен, что не может видеть Арамиса. Некоторое время он ведет с д`Артаньяном печально-ироническую философскую беседу о бренности всякого величия, затем ложится в постель, д`Артаньян устраивается в кресле, и оба притворяются, что засыпают).

Но изображать сон было занятием весьма утомительным, и поэтому, как только рассвет окрасил голубоватым сиянием роскошные лепные карнизы суперинтендантской спальни, д`Артаньян поднялся со своего кресла, поправил шпагу, пригладил рукавом смявшуюся одежду и почистил шляпу, как караульный солдат, готовящийся предстать перед своим разводящим.
- Вы уходите? – спросил Фуке.
- Да, монсеньер; а вы?
- Я остаюсь.
- Вы даете слово?
- Да, даю.
- Отлично. К тому же я отлучусь совсем не надолго, лишь затем, чтобы узнать об ответе, вы понимаете, что я имею в виду.

С этими словами, произнесенными самым ласковым тоном, капитан покинул Фуке, чтобы отправиться к королю. Он успел уже переступить порог комнаты, когда Фуке обратился к нему.
- Окажите мне еще один знак вашего расположения.
- Пожалуйста, монсеньер.
- Господина д`Эрбле! Дайте мне повидать господина д`Эрбле!
- Хорошо, я сделаю все, чтобы доставить его сюда.

У д`Артаньяна и в мыслях, разумеется, не было, что его обещание исполнится так легко и без всякого участия с его стороны.
Д`Артаньян подошел к дверям королевской спальни, вытянулся, поправил перевязь, щелкнул каблуками провалился сквозь пол.

ГЛАВА III. ДРУГ КОРОЛЯ. Когда Фуке, вместо д`Артаньяна, увидел входящего к нему Арамиса, радость его была беспредельна: она сравнялась с мучившим его беспокойством.
Прелат был бледен и серьезен.
- Монсеньер, - сказал он, - король просил меня известить вас о том, что он ваш друг больше, чем когда-либо прежде, и что ваше прекрасное празднество, которое вы с такой щедростью устроили для него, тронуло его сердце.- Произнеся эту фразу, он так церемонно поклонился Фуке, что тот, неспособный разобраться в тончайшей дипломатической игре, проводимой епископом, замер на своем месте.
- Дорогой д`Эрбле, - произнес он наконец, - пришло, как кажется, время, когда я вправе рассчитывать, что услышу от вас объяснения по поводу происходящего.
- Сейчас все разъяснится, - сказал Арамис. – С чего начать?
- Прежде всего, почему король выпустил меня на свободу?
- Спросите лучше, почему он велел вас арестовать.
- Почему же?
- Помните ли вы о расписках на тринадцать миллионов, которые были украдены у вас по распоряжению Мазарини? Вас объявили вором.
- Боже мой!
- Помните ли вы о письме, написанном вами мадмуазель Лавальер? Вас объявили предателем и соблазнителем.
- Увы!
- Король – ваш смертельный враг, враг навсегда.
- Но ведь он прощает меня.
- Неужели вы верите в это? – сказал епископ, смотря на Фуке испытующим взглядом.
- Вы что-то скрываете от меня, я вижу, - сказал Фуке.
- Догадайтесь.
- Я все еще суперинтендант финансов?
- Да, и будете им, пока захотите.
- Но какую необыкновенную власть приобрели вы над волей его величества! Ведь он не любил вас, я знаю.

- Но теперь он будет любить меня.
- Между вами произошло нечто особенное?
- Да.
- Может быть, у вас тайна?
- Да, тайна.
- А! - Сказал Фуке, подчеркивая своею сдержанностью, что, как воспитанный человек, он не хочет расспрашивать.
- И вы сами будете судить, - продолжал Арамис, - ошибаюсь ли я относительно важности этой тайны.
(Здесь Арамис рассказывает Фуке историю двух сыновей Людовика XIII). - Не продолжайте, - вскричал Фуке, охваченный благородными мыслями. – Вы пошли к королю, вы просили обо мне, он не захотел вас выслушать; тогда вы пригрозили ему раскрытием тайны, и Людовик XIV в ужасе согласился на то, в чем раньше отказывал. Я понимаю!
- Ничего вы не понимаете, - отвечал Арамис, - неужели вы допускаете, что, раскрыв королю подобную тайну, я все еще был бы жив?
- Но вы были у короля не более как десять минут назад.
- Пусть он не успел бы распорядиться убить меня, но у него хватило бы времени приказать заткнуть мне глотку и бросить навеки в тюрьму. Рассуждайте же здраво, черт возьми!
И по этим мушкетерским словам, по этой несдержанности человека, который никогда не позволял себе забываться, Фуке понял, до какого возбуждения дошел спокойный и непроницаемый ваннский епископ. И поняв, он содрогнулся. Арамис прошелся по комнате, чтобы успокоиться и собраться с силами. Наступал решительный момент. Он собирался поднести ошеломляющий вымысел издерганному, отчаявшемуся, смертельно усталому человеку, и от того, как этот человек будет реагировать на его откровения, зависела сейчас судьба Франции. Но странная вещь: не о Франции думал сейчас Арамис и даже не о себе, а о том молодом человеке, который, поверив, изображал сумасшедшего в камере второй Бертодьеры. Малейший просчет – и несчастный принц, назвавший его своим отцом, обречен разыгрывать безумца, пока не обезумеет в самом деле…
- Я забыл упомянуть, - продолжал Арамис, - что Бог создал этих братьев до того похожими, что только он и сумел бы отличить одно от другого. Их собственная мать не сделала бы этого. Черты лица, походка, рост, голос…
- Но сердце? Но ум? Но знание жизни?
- О, в этом они не равны, монсеньер, ибо бастильский узник несравненно выше своего брата.
Фуке уронил на руки голову, отягощенную столь великой тайной. Подойдя вплотную к нему и продолжая дело соблазна, Арамис произнес:
- Между этими близнецами есть еще одно существенное различие: второй не знает Кольбера.
Фуке вскочил на ноги, бледный и взволнованный.
- Понимаю вас, - сказал он, - вы предлагаете заговор.
- Допустим.
- Вы предлагаете заменить сына Людовика XIII, того самого, который спит сейчас в покоях Морфея, тем сыном Людовика XIII, который томится в тюрьме?
Арамис усмехнулся, и зловещий отблеск зловещий отблеск зловещих мыслей промелькнул на его лице.
- Я сделал это, - сказал он.
- Что? – вскричал Фуке, ставший белее платка, которым он вытирал себе лоб. – Вы говорите…
- Подите в королевскую спальню, - продолжал с прежним спокойствием Арамис, - и даже вы, знающий теперь тайну, не заметите, уверяю вас, что королевское ложе занимает бастильский узник, а не его царственный брат.
- Но король!
- Который еще вчера был королем? Успокойтесь – он занял место в Бастилии, которое слишком долго было занято его братом.
- Вы свергли короля? Вы заключили его в тюрьму? Но каким образом?
- Вас интересуют технические подробности? Извольте.
Арамис повернулся к Фуке спиной и отошел к столу. Он нервничал, потому что время шло, и д`Артаньяна могли хватиться каждую секунду. Правда, доктор Вало, приготовлявший вчера освежающее питье для короля, заверил Арамиса, что король проснется не раньше одиннадцати. Кроме того, было совершенно необходимо дать господину Фуке хоть несколько опомниться. Арамис присел к столу, взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и принялся что-то чертить. Фуке напряженно следил за ним, ничего не понимая.
- Господин Фуке, - спросил вдруг Арамис самым веселым тоном, - вы читали арабские сказки?
- Читал, - машинально ответил Фуке.
- Вы, значит, помните, что царь Соломон повелевал духами и чародеями при помощи перстня, на котором было начертано некое таинственное имя?
- Помню, - ответил Фуке. Он подумал, что ваннский епископ сошел с ума, и почувствовал облегчение: значит, все, что, он себе слышал, было бредом сумасшедшего. Но тогда нужно было предположить, что с ума сошел и д`Артаньян который ушел и не возвращался, и король, который забыл об арестованном министре.
- А вы никогда не задумывались, - продолжал Арамис тоном светской беседы, - что это было за имя?
- Нет.
- А я вот задумался и, представьте себе, отгадал. Это имя было – ФУКЕ.
- Вы шутите, господин д`Эрбле, а мне не до шуток.
- Я вовсе не шучу. Конечно, я тут же проверил столь великое открытие на практике, и оказалось, что я не ошибся: с тех пор я только и делаю, что творю чудеса этим магическим словом.
- Вот как?
- Я прихожу к чародею по имени Персерен и говорю ему: ФУКЕ. И Персерен тут же предъявляет мне королевские костюмы, сшитые для вашего праздника, и образцы тканей, а этого, можете мне поверить, он не сделал бы даже под страхом смерти. Я прихожу к волшебнику по имени Мольер,тот отворачивает манжеты и в один присест сочиняет комедию-балет с разверзающимися скалами, каскадами, нимфами, тритонами и прочими занятными вещицами. Комедия называется «Докучные». Я подозреваю, дорогой Фуке, что «докучные» - это мы с вами, потому что любезные нашему сердцу наяды и каскады отвлекают господина Мольера от одной очень серьезной работы…. Но далее. Я прихожу к магу по имени Вигарани и произношу все то же всемогущее имя. Вигарани приезжает в Во с толпой рабочих, чтобы подготовить дворец к постановке прелестной фантазии господина Мольера. И в очень короткий срок устанавливает в подвале и на чердаке свои знаменитые театральные машины, с помощью которых потолки вращаются, полы опускаются, стены раздвигаются… вот таким образом:
и Арамис протянул Фуке чертеж.
Фуке долго смотрел на чертеж, почти ничего не понимая, наконец, он глухо спросил:
- Коменданта Бастилии вы тоже заклинали моим именем?
- Комендант Бастилии не маг и не чародей, - презрительно сказал Арамис, - ему было достаточно моего.
- Кто же вы? – спросил Фуке, в ужасе.
Огромные глаза епископа смотрели ему прямо в душу, прожигая ее до дна. Фуке почувствовал, что у него шевелятся волосы на голове. Вдруг лицо прелата озарилось насмешливой молодой улыбкой, и он, размашисто, по-мушкетерски, поклонившись, ответил:
- Ваш покорный слуга.
Фуке без сил повалился в кресло. «Черт побери, не хватало только обморока», - подумал Арамис.Фуке пошевелился, и взгляд его упал на чертеж, который он только что уронил на пол. Одна мысль потрясла его.
- И это совершилось здесь, в Во?
«Наконец-то» - подумал Арамис. Он почувствовал облегчение и вместе с тем смертельную усталость, как человек, который долго и тяжело трудился и вдруг увидел, что труд его подходит к концу. Но он не мог позволить себе даже перевести дыхание, и он спокойно ответил:
- Да, здесь, в Во, в покоях Морфея.
- Значит, преступление совершилось в моем доме?
- Преступление? – проговорил Арамис с видом крайнего удивления.
- Это – потрясающее, ужасное преступление, - продолжал Фуке, возбуждаясь, все больше и больше. - Преступление, опозорившее мое имя навеки, предательство, злодеяние над моим гостем. Над тем, кто спокойно спал под моим кровом. О, горе мне!
- Вы сударь, бредите, - сказал Арамис неуверенным голосом, - не следует говорить так громко, тише!
- Я буду кричать так громко, что меня услышит весь мир.
- Неужели я имею дело с безумцем?
- Вы имеете дело с порядочным человеком. С человеком, который предпочтет скорее умереть, предпочтет убить вас своей рукой, чем позволит обесчестить себя.
- Подумайте, монсеньер, - сказал Арамис, - обо всем, что ожидает вас. Восстановлена справедливость, король еще жив, и его заключение спасает вам жизнь. «Только бы мне его не переубедить, в самом деле», - подумал он при этом.
- Да, - ответил Фуке, - вы могли действовать в моих интересах, но я не принимаю этой услуги. При всем этом я не желаю губить вас. Вы свободно выйдете из этого дома. Вы покинете Во, вы покинете Францию: даю вам четыре часа, чтобы вы могли укрыться в надежном месте.

Арамис предвидел этот момент, он вычислил его с математической точностью, он сделал этот разговор краеугольным камнем заговора, какой мог породить только вечно взбудораженный ум поэта. Фуке, с его доведенной до абсурда идеей порядочности, был только слепым орудием в руках Арамиса. Но одно дело – рассчитать, а другое дело – видеть, как твой друг стоит перед тобой в позе крайнего благородства, и читать в его глазах: «Я убиваю тебя, но я в высшей степени честный человек». Холодный, бессердечный Арамис, умевший притворяться даже во сне, потерял голову. Презрение ослепило его. Своими тонкими изящными руками он схватил Фуке за отвороты камзола, встряхнул его, как тряпочную куклу, и отшвырнул прочь. Фуке схватил шпагу, которая лежала у изголовья кровати, и обнажил ее. Но Арамис уже пришел в себя. Он повернулся к Фуке спиной и пошел к двери, бросив через плечо:
- У меня нет с собой оружия.
Фуке устремился на потайную лестницу, которая вывела его во внутренний двор. Он велел заложить лучших лошадей, какие у него были, и вскоре его карета уже неслась по дороге в Париж. Арамис по еще более потайной лестнице спустился в комнату, находившуюся, по-видимому, в подвале замка – так долго он спускался. Войдя в комнату, он первым делом устремился к небольшому окошку в стене, и некоторое время смотрел в него. То, что он увидел, вызвало легкую улыбку на его выразительном лице. Потом он бросился на стоявшую в комнате узкую кровать и мгновенно заснул. Он хорошо поработал.

ГЛАВА IV. КАК В БАСТИЛИИ ИСПОЛНЯЛИСЬ ПРИКАЗЫ. Фуке приезжает в Бастилию. Безмо не пускает его в камеру Марчиалли, который продолжает безумствовать (Арамис предупредил его, в какой именно час надо будет особенно стараться). Тогда Фуке пишет приказы:
«Приказ господину купеческому старшине собрать ополчение горожан и идти на Бастилию, чтобы послужить его величеству королю»
«Приказ герцогу Бульонскому и принцу Конде стать во главе швейцарцев и гвардии и идти на Бастилию, чтоб послужить его величеству королю».
Безмо ведет его в камеру. Чрезвычайно трогательная сцена, во время которой Филипп смущен, но выдерживает свою роль. Фуке освобождает его и везет в Во.

ГЛАВА V. «ДОКУЧНЫЕ» ГОСПОДИНА МОЛЬЕРА. Собеседники надолго замолчали. Арамис рассеянно глядел в окно. Холодный утренний свет, отраженный морем, озарял его лицо, и оно казалось простым и ясным. Должно быть, впервые в жизни Арамис никуда не спешил, ничего не задумывал, ничего не скрывал, не строил планов. Он просто думал. Несвойственное ему выражение искренности и сосредоточенной мысли совершенно преобразило его, но он и не подозревал, потому что меньше всего он думал сейчас о том, какое впечатление он производит. Атос любовался своим другом. Невысокий и тонкий, тот казался юношей-подростком, но Атос отлично знал, что немногие из тех, кто годился Арамису в сыновья, могли бы помериться с ним силой, а выносливостью – никто. Манерная грация бывшего мушкетера сменилась свободой и точностью движений, его руки, прежде несколько женственные, стали худыми и нервными, как у музыканта. Атос любовался подвижным лицом Арамиса, его легкими бровями и твердым маленьким ртом. Он думал о поразительном гении Арамиса, гении хитрости и интриги, воспитанном Фрондой и гражданской войной. Солдат, священник и дипломат, любезный, жадный и хитрый, Арамис никогда в жизни не творил ничего хорошего без того, чтобы не смотреть на это хорошее как на подножку, которая поможет ему подняться к дурному. Благородный ум, благородное, хотя, быть может, и не безупречное сердце, Арамис творил зло лишь затем, чтобы добавить себе еще чуточку блеска. В конце своего жизненного пути, в момент, когда он, казалось достиг поставленной цели, он не чувствовал ни малейшей усталости, ни малейшего желания отдохнуть, наслаждаясь плодами своих трудов.

Анна Австрийская догадывается, что король – Филипп. Монк узнает о некоем секретном арестанте, отправленном из Во неизвестно куда, и связывает это с похищением железной маски из сент-Маргерит. Он ищет дружбы А. Австр. и рассказывает ей эту историю. Он знает, что она ненавидит Арамиса и не любит д`Артаньяна. Госпожа де Шеврез где-то здесь же, но ничего не знает. (Анна ненавидит Арамиса, потому что до сих пор все премьеры за ней ухаживали, а Арамис пренебрег). Анна догадывается, что с сент-Маргерит бежал Людовик. Она чувствует, что он на Бель-Илле, потому что там происходит нечто загадочное. Рауль приезжал повидаться с Монтале. Потом Арамис разговаривал с Монтале (просто так, она ему нравится. Тут разговор о женщинах–интриганках). Анна и Монк подозревают, что здесь заговор и Арамис общается с заговорщиками на Бель Илле, хотя Монк не знает о короле. Ему вообще на короля плевать, но он видит, что линия сент.М. – Б.И. очень волнует Анну, и играет на этом, чтобы погубить Арамиса.
Составляется контр-заговор. Им нужно:
а) взять Арамиса, причем тайно.
б) Получить приказ короля о заточении Арамиса в самый тайный каземат Бастилии, но так, чтобы король не знал, кого он сажает. Они хотят иметь его под рукой, чтобы выяснить нити заговора и выловить сообщников.
План осуществляется так:
а) М-м де Шеврез назначает Арамису свидание и заманивает его в ловушку.
б) Анна приходит к королю и ведет с ним чрезвычайно дипломатический разговор. Она говорит о человеке, знающем ужасную государственную тайну. В этой тайне она дает ему узнать его собственную тайну, хотя сама якобы ни в чем не признается. В то же время она дет ему повод думать, что она его узнала. Этот человек, как она дает понять, опять-таки намеками – де Лек, муж м-м де Шеврез. Он, как она якобы подозревает, намерен злоупотребить тайной. Какие-то связи, говорит она, существуют между этим человеком и Б.-И. Под конец она, как будто между прочим, сообщает, что некий арестант бежал с.-М. Король страшно взволнован. Королева предлагает до выяснения обстоятельств изолировать опасную личность. Она знает, как его можно тайно схватить, не вмешивая в это дело полицию, и просит приказ для Безмо. Впрочем, не настаивает, если король хочет подождать и посоветоваться с кем-нибудь – скажем, с д`Эрбле. Но король знает, что Арамиса нет во дворце – Арамис предупредил его, что будет несколько дней заниматься своими делами, а сейчас он уже схвачен. Король отдает приказ о заточении неизвестного в самый тайный каземат Бастилии со всеми предосторожностями впредь до особых распоряжений.
Приказ в Бастилию отвозит д`Артаньян. Он передает устные инструкции: ни сам Безмо, ни сторожа не должны видеть узника и разговаривать с ним. Из кабинета Безмо он видит, как в самый дальний из дворов приезжает черная карета, из нее вытаскивают связанного человека в мешке, открывают люк и сбрасывают туда. Ничего не подозревая, он остается ужинать у Безмо и пытается вытянуть у него что-нибудь относительно прежних визитов Арамиса в Бастилию. Безмо дрожит и бледнеет и ни в чем не признается.
д`Артаньян при этом думает, что такие вот сверхсекретные аресты – признак неблагополучия в верхах. А это время начинается суматоха – Рауль разносит Бастилию. д`Арт. сталкивается с ним и Рауль ему говорит, что Арамис арестован.

Поскольку д`Арт. видел, куда спустили узника, они бегут и открывают люк. В это время Арамис уже распутался из мешка, морских узлов и тройных кандалов, как Гарри Гудини. Они бегут из Бастилии, а солдаты беспорядочно стреляют из мушкетов и пушек. Все нижние этажи Бастилии становятся в дырках, как сыр. Когда трое друзей выбегают из последних ворот (ворота сорвал Рауль), отряд, находившийся в кордегардии, дает по ним сокрушительный залп. От сотрясения детонирует склад пороха в подвале под караульным помещением, и башня рушится. В верхнем этаже башни находилась квартира Безмо, в которой в тайнике над изголовьем постели хранился приказ, подписанный Арамисом. Тайник рассыпается вместе с квартирой, бумага вылетает, и, порхая по воздуху, падает к ногам д`Арт. Он подбирает ее и таким образом узнает, что Арамис – генерал ордена. В спешке и суете Арамис не узнает д`Арт., а д`Арт. успевает предупредить Рауля, чтобы он не говорил Арамису о его, д`Арт., участии в освобождении Арамиса. Башню потом починили, но все же Бастилия осталась сильно попорченная, что потом облегчило восставшему народу ее взятие.

ГЛАВА ? Покинув Во, Рауль встречает Бофора и вербуется в Африку. Они медленно едут в Тулон. В одном из трактиров Рауль слышит историю с трехцветной лошадью, догадывается, что там были Атос и Портос, едет по их следам (по следам пегой лошади) и в Арле сталкивается с Монком и Мольером.

КНИГА IV. ГЛАВА I.

Бог Морфей, самодержавный владыка этих покоев, названных его именем, приковал к себе распухшие от гнева и слез глаза короля, бог Морфей осыпал его маками, которыми были полны его руки, и Людовик, в конце концов, спокойно смежил глаза и заснул.Казалось, что бог Морфей, смотревший совсем человеческими глазами на Людовика тоже заснул, так как глаза его вдруг потухли.
Филипп оторвал свой возбужденный взор от брата и в волнении зашагал по комнате. Он уже совсем вошел в роль и тревоги короля он уже воспринимал как свои собственные.
Арамис почтительно дотронулся до руки Филиппа и тот тотчас же овладел собой.
- Господин д`Эрбле, я жду ваших последних наставлений.
Арамис торопливо повторил все уже сказанное раньше и закончил свои наставления. Как всегда предостережением.
- Помните ли вы, чьих глаз вы должны остерегаться больше всего, мой принц?
- Да, глаз господина д`Артаньяна, капитана мушкетеров! Д`Артаньян ничего не знает, д`Артаньян ничего не видел, он за сто лье от того, чтобы подозревать нашу тайну, - но если завтра он будет здесь, он почует, что здесь что-то неладно, и решит, что ему необходимо этим заняться. Нужно хорошенько запутать следы, чтобы эта лучшая во всем королевстве ищейка была сбита с толку.
- Но как же избавиться от такого страшного противника и вашего друга? - спросил Филипп.
- Это будет моей заботой, - сказал ваннский епископ, - и для начала я нанесу ему удар такой силы, что он сразу ошеломит его. А теперь нам пора, мой принц.
И как две бесшумные тени они выскользнули в парк и подошли к карете спрятанной между деревьями. Огромный кучер сидел на козлах.
- Входите, - сказал Арамис, открывая дверцу кареты и опуская подножку. Лошади с места взяли крупной рысью, и вскоре карета достигла парижской дороги. В Сенарском лесу их ожидала подстава, человек, сидевший на козлах, сойдя на землю, торопливо перепряг и быстро поехал дальше. В Париж они прибыли около трех часов пополуночи. В карете за это время не было произнесено ни слова. Обо всем было уже переговорено. Теперь каждый думал о своем. О, как не похожи были их мысли! Карета въехала в Сент-Антуанское предместье. Крикнув часову: «Приказ короля», кучер миновал ворота Бастилии и остановил взмыленных лошадей у крыльца коменданта. Тотчас же прибежал дежурный сержант.
- Разбудить коменданта, - сказал кучер громовым голосом.
В карете по-прежнему царила мертвая тишина. Через десять минут на пороге своей квартиры в туфлях и халате появился г-н де Безмо.

ГЛАВА VII К вечеру Филипп вышел в парк. Его свита держалась в весьма приличном отдалении, потому что все были уверены, что король, как обычно, ищет общества Лавальер. Между тем для короля-самозванца судьба возлюбленной брата была лишь одной из тысяч проблем, которые возникали перед ним на каждом шагу и которые приходилось решать мгновенно и без подготовки. Арамис не мог предвидеть всего. Арамис был недалеко, он давал королю мудрые советы, но не так часто, как в них возникала потребность. Филипп чувствовал себя, как актер, игравший непрерывно больше суток. Он не спал две ночи и знал, что в следующую ночь тоже не сомкнет глаз. Страшное нервное напряжение убивало усталость. Он с трудом удерживал лихорадочную дрожь во всем теле, в голове его со звоном и грохотом неслась карусель, и теперь он с наслаждением подставлял пылающий лоб ласкам влажного вечернего воздуха. Аллея привела его к небольшому каналу, облицованному камнем. Прямо перед ним был каменный мост, но на мосту стоял человек, облокотившийся на перила в такой задумчивости, что не заметил приближения короля. Филипп свернул влево и спустился к воде по каменным ступенькам, подсознательно стремясь хоть немного продлить свое одиночество. Напротив, на таких же точно ступеньках, стояла девушка в серебристо-лиловом, как сумерки, платье. Она подняла белокурую головку движением, исполненным невыразимой грации. Филипп тотчас понял, что перед ним Лавальер. В тысячный раз за эти два дня он бросился, очертя голову, в водоворот непредвиденной ситуации, позволял течению разговора увлекать себя к подводным камням и мелям.
- Мадмуазель, - сказал Филипп, кланяясь.
- О, Сир, - прошептала Луиза, и трепеща от радости. Она была уверена, что король искал ее.«Я не Филипп, я Людовик», - внушал себе Филипп, - «я любил эту женщину, а теперь разлюбил, и я сейчас скажу ей…»
- Мадмуазель, я так виноват перед вами, - начал он.
- Вы смущаете меня, государь, перебила его Луиза, - я знаю, что вы сейчас не располагаете своим временем. – Она думала, что король извиняется за свое невнимание в течение этих двух дней.
- Я говорю не об этом, – продолжал Филипп, решивший сейчас же разрубить этот узел.
- Если вам угодно, я перейду к вам, - сказала Луиза.
- О нет, прошу вас, оставайтесь, где стоите, - поспешно сказал Филипп. Он боялся: вечер был так поэтичен, Лавальер казалась ему неземной феей. – Позвольте мне любоваться одновременно и вами и вашим отражением, - прибавил он. Он не придумал ничего лучшего для объяснения своей странной просьбы. – Здесь никого нет, и мы можем разговаривать через воду.
- На мосту кто-то стоит – предупредила Лавальер.
- Это, наверное, солдат из охраны, - успокоил ее Филипп. Впрочем, мы можем говорить по-испански, - и он прикусил губу: вдруг Лавальер не знает испанского языка, и королю это должно быть известно? Но тут же успокоился, Лавальер по-испански произнесла:
- Как вам угодно, государь.
Человек, стоявший на мосту, был виконт де Бражелон. Пробужденный от своей задумчивости, он с изумлением обнаружил себя единственным зрителем этой поистине царственной пасторали. Он хотел удалиться, но следующие реплики действующих лиц показали ему, что идиллия превращается в трагедию, в которой, может быть, и ему назначена роль. И он замер в ожидании своего выхода.
- Мадмуазель, - говорил Филипп, волнуясь все больше и больше, потому что он впервые говорил наедине с молодой женщиной и потому что даже он, наивный чужеземец в стране любви, понимал, сколь мучителен для сердца женщины удар, который он собирался нанести.
- Мадмуазель, моя вина перед вами огромна, и я не вижу возможности искупить ее. Моя страсть не может служить мне оправданием. Короли должны владеть собой и жертвовать своими чувствами для блага своих подданных. Даже ваша любовь не может служить мне извинением: я мужчина, я старше, и я должен был остановить вас и указать вам тот путь, который был вам предуказан судьбой. Влюбленный король должен был подавить свою ревность: скрыть свое горе и вложить руку мадмуазель де Лавальер в руку ее благородного жениха. Быть может, вы немного погрустили о первой любви, но долг, вместе с уважением к супругу, одному из лучших дворян Франции, быстро заслонили бы ту нежность, которую вам угодно было подарить королю Людовику. Через несколько лет вы вспоминали бы об этом, как о девичьей причуде. За эти несколько лет ваше положение возросло бы неизмеримо благодаря признанию, которого не могут не получить доблести виконта де Бражелона и ваши добродетели, и это положение продолжало бы возвышаться до конца вашей жизни. У вас был бы дом, самый изящный в Париже - я ведь знаю ваш вкус – у вас были бы прелестные дети, вы гордились бы ими. Дружба и милость короля всегда были бы с вами. И всего этого лишил вас тот, для кого ваше счастье и ваша честь должны быть дороже жизни…
Речь короля была, пожалуй, слишком логична и последовательна для пылкого, раскаивающегося любовника. Но отсутствие страсти в его словах вполне восполнялось для Лавальер бурей, поднявшейся в ее собственном сердце. Она вынуждена была опереться о влажный камень, чтобы не упасть. Она вся дрожала и несколько раз поднимала руку, чтобы прервать безжалостного собеседника, но не могла произнести ни слова. Филипп продолжал.
- Вы говорили мне, что счастливы – рискнул он сказать (уж, наверное, она это ему говорила» - подумал он) – но скажите, кому вы можете похвастаться своим счастьем? Кто из окружающих вас не предвкушает со злорадством дня, когда вы утратите это счастье? Кто не строит планов, как использовать это счастье в своих интересах, пока вы его еще не утратили? Перед вами заискивают, вам льстят, скрывая зависть; но вы знаете в глубине сердца, что даже подруга детства не любит вас бескорыстно. И вся эта свора ждет, когда король хоть на миг отвернется – а это неизбежно, ведь король принадлежит государству – чтобы броситься на вас, повалить и загрызть насмерть.
Эти мудрые слова диктовал бывшему узнику второй Бертодьеры не житейский опыт, но глубокое знание человеческого сердца, почерпнутое из прочитанных в детстве романов. Но Лавальер почти ничего уже не слышала. Она чувствовала, что возлюбленный уже отнял у нее свое сердце; подробности ее не интересовали. Филипп продолжал:
- Король клялся вам в вечной любви, - («надеюсь, что клялся – подумал он) – но король забыл, что он не вечно молод. В том возрасте, когда у счастливых супругов порывы юной страсти сменяются дружбой, доверием, заботой о семье, о славе рода, снисходительностью к слабостям которые, увы, и лучшие из смертных неизбежно обнаружит друг у друга, прожив несколько лет вместе – что останется у вас и у короля, сударыня? - (довольно говорить о короле в третьем лице, это уже подозрительно – сделал себе замечание осторожный Филипп). - О, вам останется горькая радость, доступная лишь таким ангельским душам, как ваша – радость простить того, кто погубил вас; но я, я буду испытывать при виде вас такие угрызения совести, что они отравят мне даже воспоминания о прошлом счастье.
Филипп увидел, что Лавальер почти в обмороке. Он хотел перебежать через мост и прийти к ней на помощь, но побоялся, что она потеряет сознание и упадет в воду прежде, чем он до нее добежит. Тогда, протянув руку, как бы стараясь поддержать ее через узкий канал, разделявший их, он стал быстро говорить слова, которые, как ему казалось, могли бы хоть слегка утешить несчастную девушку.
- Это моя вина, я один виновен во всем, и это такая истина, что вся Франция не смеет, не может не поверить в нее. Я верну вам все, что отняла у вас моя безрассудная страсть и ваша доброта, я не остановлюсь ни перед чем… требуйте любой жертвы… Ваш жених, он благородный, он добрый, он любит вас, он простит, я помирю вас, любой ценой…
Филипп увлекся до того, что в этот миг действительно был Людовиком, он любил эту девушку, жалел ее и с мукой отрывал от своего сердца. Как вдруг сильная рука грубо схватила его за плечо. Узник, привыкший всего бояться, проснулся в нем; он стремительно обернулся и вырвался. Он увидел над собой красивое молодое лицо, искаженное такой яростью и таким страданием, что Филипп сразу узнал, кто это, хотя Арамис и не показывал ему портрета виконта де Бражелона. Рауль стоял на две ступеньки выше короля и, отпустив его плечо, схватился за эфес шпаги.
- Виконт де Бражелон! – воскликнул лже-король.
- Да, я вижу, что мне пора принять участие в вашей беседе, поскольку речь идет обо мне. Вы уже все обсудили, осталось договориться о цене, вот я и пришел, чтобы поторговаться. Какое же приданое вы намерены назначить вашей брошенной любовнице, чтобы виконт де Бражелон согласился ввести ее в дом графа де Ла Фер?
Рауль говорил холодным язвительным тоном, но губы его прыгали, и слепящие слезы бешенства застилали его глаза. При его последних словах Филипп обернулся к Лавальер и увидел, что она лежит в обмороке на нижней ступеньке лестницы. Ее локоны и нежная ручка свесились к воде. Но Рауль снова схватил его за плечо и резко повернул к себе.
- Оставьте ее, лучше всего ей умереть, пока она еще не понимает всей глубины своего позора. Пять минут назад она была второй королевой Франции, завтра ни одна приличная мещанка не возьмет ее в горничные, если вам не удастся продать ее или проиграть в карты, как делают ландскнехты.
- Вы не поняли меня, - прошептал Филипп.
- Надеюсь, что нет, - надменно отвечал Рауль, - есть вещи, которых дворянин понимать не должен.
В глазах у короля потемнело, и он схватился за эфес. Рауль отступил на две ступеньки и хладнокровно вынул шпагу из ножен.
- Вы недостойны этой чести, но я окажу вам ее. Я мог бы заколоть вас кинжалом и спихнуть в воду с этих ступенек, но так и быть, я убью вас в поединке, шпагой. Потом я прикажу выбросить ее на помойку.
В этот момент несколько рук схватили виконта за плечи и за локти. Толпа придворных и отряд стражи короля, деликатно исчезнувшие, ничего не видевшие и не слышавшие, пока король говорил с дамой своего сердца, были все же недостаточно далеко, чтобы не увидеть человека в плаще и со шпагой, направлявшегося к королю, и не услышать его гневного голоса. Мушкетеры подбежали прежде, чем клинки успели скреститься, и вытащили Рауля наверх, в аллею. Филипп взбежал за ним и снова очутился лицом к лицу со своим разъяренным противником, вырывавшимся у шести солдат.
- Немедленно, - закричал Филипп, топая ногами от гнева, - немедленно отпустите его, мерзавцы! Ваш король – мужчина, черт побери!
Мушкетеры, пораженные неистовством короля, отступили. Огромным усилием воли король заставил себя успокоиться. Ему было стыдно, что он уступает виконту в искусстве владеть собой. «Как она могла предпочесть Луи?» - подумал Филипп. - «Он лучше меня, в сто раз лучше!»
И, сдержавшись, он улыбнулся.
- Не правда ли, виконт, - сказал он, вынимая шпагу и салютуя противнику, - вы сами не отказались бы предоставить мне более выгодную позицию, чем та, на ступеньках?
И оружие зазвенело.
Было уже почти темно, но ослепительное солнце сияло в душе Филиппа. «Я свободен, я живу, - думал он, - ради этого я вышел из Бастилии. Где вы, д’Эрбле? Вы не видите меня! Смотрите, с кем я бьюсь! Он боец, его учили граф де ла Фер и д’Артаньян, две лучшие шпаги Франции, вы сами мне говорили, он сражался десять лет, а я гнил в каменном мешке, и вот я парирую его удар, и вот еще. Луи, мой брат, я занял твой трон, и я плачу твои долги…»
Но, конечно, поединок продолжался недолго. Несколько человек бросились между ними, рискуя получить удар шпагой. Перед Раулем возник граф де Сент Эньян, готовый пожертвовать собой в порыве верноподданического восторга.
- Опомнитесь, виконт, - воскликнул он, простирая руки.
- Прочь, - закричал Рауль и шпагой плашмя ударил графа по лицу, как хлыстом. Кровь залила кружевной воротник графа. Он так и остался стоять с протянутыми руками. На размышление у него была доля секунды: спасать жизнь бегством или позволить виконту пронзить себя насквозь в надежде все-таки выжить и тогда уже пользоваться совершенно сверхъестественными королевскими милостями. За спиной его, он чувствовал, король вел себя не лучше Рауля. Граф принял решение и упал в обморок.
И тут Рауль увидел перед собой лицо д’Артаньяна. Лицо это, насколько можно было разглядеть в сумерках, не выражало ни единого человеческого чувства.
- Ну, виконт, - спокойно сказал д’Артаньян, - меня вы тоже ударите?
Рауль воткнул свою шпагу глубоко в землю у ног д’Артаньяна, отошел в сторону и остановился, скрестив руки на груди. Он ждал, что король отдаст приказ об аресте, и его интересовало только одно – как поступит д’Артаньян. Король нетерпеливым жестом отстранил придворных, толпившихся вокруг него, и вложил шпагу в ножны.
- Виконт, - сказал он, - нам не дали закончить поединок, конечно, не дадут, вы понимаете. Но мы все-таки скрестили оружие, и теперь я могу говорить с вами. Вы не правы, виконт, вы глубоко не правы, и я готов в любой момент дать вам любые объяснения. Прошу вас, возьмите вашу шпагу. Ах, да простите, вы ведь собирались выбросить ее. Шевалье, - обратился он к д’Артаньяну - возьмите, пожалуйста, шпагу виконта, а ему дайте свою.
Окружавшие короля зароптали, когда увидели, что он отпускает виконта.
– Он поднял руку на короля! – воскликнул кто-то.
- Он поступил гораздо хуже, - быстро обернувшись, сказал Филипп с выражением непередаваемого величия в голосе, - он оскорбил даму, но за это его накажет собственная совесть.
Рауль вздрогнул, пораженный в самое сердце. Он отстранил шпагу, которую ему протягивал д’Артаньян, взял у него свою и ушел, не оборачиваясь.

ГЛАВА ? Рауль приезжает в Париж, чтобы получить у Монтале переписку Лавальер в обмен на браслеты.
В результате козней Монка Арамис попадает в Бастилию, под чужим именем.
Рауль берет Бастилию и освобождает Арамиса. Арамис, не зная намерений короля, скрывается.
Монк приходит к королю и рассказывает, как Атос и Портос освободили узника в железной маске. Король думает, что Арамис ведет двойную игру, и приказывает найти его и казнить немедленно. Догадывается, что Людовик на Бель-Илле, собирает новую армию и отправляется туда, чтобы сместить д’Артаньяна, как ненадежного.
Арамис бежит, его преследуют, он захватывает фрегат и прибывает к д’Артаньяну якобы от короля. Хочет проникнуть на Бель-Илль, захватить его и там окопаться. Пробирается ночью на Бель-Илль, но д’Артаньян оказывается там раньше. Вдвоем они блуждают в потайных ходах, разделяются, попадают в разные ловушки. Их освобождают королевские буриме(?). Монк прибывает в свите короля под Бель-Илль и пробирается туда. У него план Бель-Илля, полученный от Кольбера. Он блуждает в потайных переходах.
Атос отправляется к королю парламентером и приглашает его на Бель-Илль. Встреча королей. Монк проваливается. Кто останется на троне? Орел или решка.

ЭПИЛОГ.

Дряхлый, бесконечно слабый Людовик сидел в кресле у камина. В этот теплый осенний день в камине горел огонь, и колени вечно зябнущего старика были окутаны пушистым мехом. Людовик был красив прозрачной и нежной старческой красотой, которая осеняет вечер жизни тех людей, чье благородство неоспоримо и не нуждается в подтверждении. Стоя рядом с ним, Атос задумчиво помешивал угли в камине. Д’Артаньян расхаживал взад и вперед по комнате, сцепив за спиной руки. Возраст безжалостными когтями отметил уголки его глаз, лоб его лишился волос, а руки, прежде жилистые и смуглые, стали белеть, как если бы кровь в них начала уже стынуть. Он немного сутулился, но шаг его был тверд, и в его худощавом теле чувствовалась напряженность стальной пружины.

У открытого окна, в которое вливался чудный теплый воздух, напоенный ароматом травы и моря, Портос и Арамис играли в шахматы. Противоположности всегда сближаются: эти двое, самые несхожие из прославленной четверки, стали неразлучны. Самый могучий искал общества самого хрупкого; лукавый стал другом простодушного. Сила Портоса настолько возросла с годами, что даже простая и прочная мебель Бель-Илля не выдерживала его. Поэтому он сидел на огромном дубовом чурбане, который он собственноручно спилил в парке и принес в гостиную. Арамис, весь высохший, но все еще изящный, казался почти бесплотным рядом с этим гигантом. Тонкое лицо Арамиса, по-прежнему непроницаемое, казалось временами почти добрым, потому что его разящий ум, не потеряв своей мощи и остроты, в результате многолетней праздности приобрел несколько мечтательный оттенок. Белоснежные, легкие, как пух, волосы осеняли это лицо, похожее на ювелирное изделие из слоновой кости; но черные глаза и ресницы Арамиса были все те же, которые некогда любила целовать Мари Мишон. Двое друзей, молчаливые, ласковые, предупредительные, как и все в этом небольшом обществе, почти все время проводили за шахматами. Чтобы уравнять силы и сохранить столь необходимый во всякой игре элемент риска, Арамис обычно давал Портосу фору. Эту партию он начал, имея короля, ладью и пешку, и уже выигрывал. Д’Артаньян разгуливал по комнате и остановился за спиной Портоса, наблюдая за игрой. Портос думал так долго, что д’Артаньян, соскучившись, отвел глаза от доски и выглянул в окно. Он увидел лодку, входящую в гавань. Она пристала у подножия бастиона. Рулевой поднялся на мол. Ястребиные глаза д’Артаньяна различили лицо этого человека.
- Лодка, - сказал д’Артаньян.
- Лодка? – переспросил Арамис, поднимая голову.
- Ну да, лодка; наша лодка.
- А-а.
- Это Ив и его трое сыновей. Они ездили во Францию за рыболовными крючками.
- Вы, как всегда, все знаете.
- Привычка.
- Но зачем же они вошли в гавань, а не высадились на рыбачьей пристани?
- А это мы сейчас узнаем.
- Каким образом?
- Нам расскажет Ив.
- Почему вы так думаете?
- Потому что Ив направляется в замок. Я его больше не вижу. Он поднимается по лестнице.
Действительно, через несколько минут дверь в гостиной бесшумно отворилась, и на пороге появился Гримо. Он молча поклонился.
- Говорите, Гримо, - приказал Атос.
- Рыбак.
- Что же он хочет? – живо спросил д’Артаньян.
- Войти.
Все обернулись к Людовику. Король чуть заметно наклонил голову. Гримо исчез, и на пороге показался коренастый седой моряк с честным загорелым лицом. Он низко поклонился и остался в дверях, сжимая сильными руками берет с помпоном.
Маленькие глаза д’Артаньяна впились в лицо моряка.
- Ну, ну, Ив, - сказал он, пересекая комнату и приближаясь к вошедшему, - не робейте, приятель. Рассказывайте. Как ваши крючки?
- До них ли теперь, сударь!
- Вот как?
- Такие дела, сударь!
- Что-нибудь новенькое во Франции?
- Да нет, вроде бы всё старое; революция, сударь!
В это время открылась дверь, ведущая в сад. Рауль и Лавальер вернулись со своей ежедневной прогулки. Атос бросил быстрый взгляд на вошедшего виконта и опустил голову, так что пышные серебряные пряди закрыли его прекрасное лицо. Страдание сына еще слишком живо ранило его, и он хотел скрыть от посторонних свою боль.
Чистое чело Рауля, его плотно сомкнутые губы античной статуи были юны и свежи. Горе навсегда окаменило его, и с тех пор безжалостный резец времени не властен был оставить на этих мраморных чертах ни единой царапины, ни малейшего следа. Лавальер, прелестная, нежная, полная любви и счастья, светилась, как облачко, озарённое восходящим солнцем, на мгновение замедлившее свой полет в эфирных пространствах, чтобы отдохнуть на безжизненном склоне гранитного утёса. Трепетная ручка Лавальер легко покоилась на твёрдой руке виконта.
Она опустилась на ковёр у ног своего короля и склонила детское личико на его колени, укрытые мехом. Рауль отошёл к окну и встал в тени портьеры.
- Продолжайте, мой друг, - сказал д’Артаньян моряку.
- Король… - начал тот, но запнулся и умолк.
Арамис пришёл ему на помощь.
- Что-нибудь случилось с ныне царствующим королём Людовиком XVI?
- Да, сударь; только нет, сударь! Он уже ныне не царствующий!
- То-есть как? – взревел Портос. Д’Артаньян пожал плечами. Арамис ждал.
- Так ведь революция, сударь! Низложен, весь как есть! Низложен, да и всё тут!
- Этого следовало ожидать, - флегматично заметил д’Артаньян.
- Мало, что низложен – ещё и арестован, сударь!
Д’Артаньян и Арамис переглянулись, словно сказали друг другу: и это мы видали.
- Арестован, и значит в тюрьме… и судить его будут эти – комитеты, значит… и… казнят!
- Что?!!
- Казнят, сударь! Все говорят: непременно казнят! Они всех теперь казнят; у них машина такая, видите ли…
Ив умолк, видя, какое потрясающее впечатление произвели его последние слова на всех присутствующих. Ему вдруг показалось, что он очутился среди совершенно незнакомых людей: он не узнавал побледневших лиц и засверкавших глаз. В полной тишине послышался вздох Портоса. Он прозвучал глухо, как отдалённое рычанье льва – страшный звук, который сразу узнают даже те, кто слышит его впервые. Пол заколебался, стены замка задрожали, словно началось землетрясение, казалось, они сейчас рухнут, но они выдержали – они еще многое могли выдержать, эти старые стены. Д’Артаньян дрожал, как старый боевой конь, внезапно разбуженный в своём деннике горном, протрубившим «в карьер!». Кровь закипала в нём. Пламенным взглядом он окинул друзей. Атос всё ещё невольно сжимал холеными пальцами тяжёлую кочергу, завязанную морским узлом – он, видимо, сам не заметил, как сделал это. Портос возвышался, огромный, как скала, лицо его налилось кровью, вены вздулись на висках, ноздри трепетали. Арамис, прямой и тонкий, как шпага, нахмурив брови, слегка поглаживал перстень на безымянном пальце левой руки. Безмолвный взгляд д’Артаньяна был для старых боевых товарищей внятен, как чёткий и громкий приказ. Они подошли к нему, невольно выстраиваясь в шеренгу: Атос, Портос и за ним Арамис. Виконт де Бражелон тихо встал рядом с Арамисом.
- Не хочу, чтобы его казнили, - просто сказал Атос.
- Д’Артаньян, веди нас, - сказал Портос, - ты ведь капитан.
- Граф де ла Фер не хочет, чтобы король был казнён? – сказал д’Артаньян. – Казнь отменяется.
Он шагнул вперёд и опустился на колени перед Людовиком.
- Ваше величество, полк королевских мушкетёров ждёт вашего приказа, чтобы выступить в поход.
- Революция… - начал король.
- Революция отменяется, - сказал д’Артаньян.
Людовик поднял руку, чтобы положить её на плечо капитана, но у него не хватило сил, и рука бессильно упала в пушистый мех. Голос его звучал, как тихий шелест осенних листьев.
- Д’Артаньян, - прошептал он, - д’Артаньян, гасконская голова! Что скажет история?
- История? – сказал Арамис. – История, сир, солжёт, как всегда.