Бронзовый воробей,

или

Похождения

Красавца-корнета

Шел как-то один великий военачальник и вдруг увидел исходящее из земли золотистое сияние. «Клад! – вскричал он. – Ройте скорее здесь!» Разрыли землю и нашли фигурку воробья из бронзы. Военачальник восхитился счастливым предзнаменованием и повелел на этом месте построить башню. Башню вскоре построили, и очень красивую. «Почему бы, - сказал тогда один из приближенных, - не пристроить к этой еще две и соединить их перекидными мостами?» Военачальнику это понравилось, и он приказал построить еще две башни, чтобы они служили ему утешением на старости лет. Но до старости лет этот военачальник не дожил, и остались башни не у дел. Имя военачальника вскорости забылось, а что касается воробья, то он потерялся даже раньше, чем достроили башни. Так они и стояли. В сторожевые башни они не годились, потому что сторожить там было нечего; как укрепления – тоже, потому что были неукрепленные. Можно было, конечно в них жить, но кому и зачем? Как-то устроили в них провиантские склады, но потом наступил голод, и народ, ища себе пропитания, ворвался в башни и не только весь провиант выскреб до крошки, но переловил и съел всех провиантских крыс. С тех пор башни совсем забросили, годы, люди и народы шли своей чередой. Менялись и времена, и нравы, и территории государств. И вот башни оказались не то чтобы на границе, а так, на ничейной земле – эта земля никому не принадлежала и густо заросла лесом. А те государства, которым эта земля не принадлежала, вступили между собой в столетнюю войну. Они воевали сто лет, а потом объявили перемирие на полгода. В первый день перемирия молодой корнет ехал через расположение неприятельских войск. Правда, теперь они уже не были неприятели, но как их прикажите называть? Не приятели же! Так что пусть все остается, как было. Корнет возвращался в свой полк, выполнив поручение. Ему было грустно. Не успел он вступить в армию, как наступило перемирие. На целых полгода! А там, того и гляди, вообще заключат мир! Как тут человеку прославиться? Правда, его послали к неприятельскому начальнику, потому что он знал иностранные языки, но это было вовсе неинтересно. В таких мыслях корнет проезжал большое село, занятое кавалерийской частью. Солдаты водили коней туда и сюда. Проезжий корнет загляделся на одного коня: стройный, спина длинная, ноздри прозрачные, глаза огромные, острые ушки ходят ходуном, кожа тонкая, как шелк, и самой что ни на есть рыжей масти – просто чистая красная медь; на лбу белая звездочка, а за ухом прядка рыжей гривы заплетена в косичку и завязана голубой ленточкой. Тут корнета кто-то окликнул. Он оглянулся – на крыльце соседнего дома стоят несколько гусар и драгун. Они пригласили его, по случаю перемирия, сразиться за карточным столом. Корнет, не колеблясь, принял вызов. Он полагал, что честь обязывает его сделать это, притом же деньги у него с собой были. Опытные картежники, конечно, с первого взгляда угадали в нем новичка и задались целью обыграть его. Верховодил в этой компании гусарский поручик. Гусар играл отчаянно; но молодой корнет, хотя он и в самом деле был очень молод и очень хорош собой, играл просто как сам дьявол (у него был математический ум, хотя он и не знал этого). Гусар не успел глазом моргнуть, как просадил двести монет; решил поскорее отыграться – и ухнул еще двести. Тут его затейка показалась ему не такой забавной, как раньше. – Вам чертовски везет, дружище, - сказал он, - и я бы ни за что не бросил такую интересную игру, но мне пора на развод. Извольте получить. А впрочем... Эх, да где наша не пропадала! Ради такого случая – берите коня вместо денег! Эй, Жано, моего рыжего к крыльцу – того самого!
Корнет вышел на крыльцо вместе с поручиком, и, действительно, с изумлением увидел того самого коня, которым он недавно любовался.
- Вы, конечно, шутите, сударь, - сказал он. – Этот конь стоит по крайней мере в три раза дороже. Я не могу его принять.
- А! На ваше счастье! – кричал разбушевавшийся поручик. - За нашу дружбу! За все наши будущие схватки, черт побери! Да не смущайся, товарищ: мне этот конь достался даром.
- Берите коня, корнет, - сказал, проходя мимо, седой капитан. - Вам еще не скоро представится случай отбить у нас коня в бою; вы сможете, по крайней мере, гордиться, что вы его выиграли.
Этот аргумент решил дело. Но увести выигранного коня оказалось не так просто: он никак не хотел расставаться с хозяином, тянулся к нему, жалобно ржал. Тогда корнет снял седло со своего коня, оседлал этого, нового, и сел на него, а того, послушного, повел в поводу. К себе он вернулся поздно ночью. Утром, выйдя на улицу, наш очаровательный корнет увидел свой вчерашний трофей, окруженный всеобщим вниманием – то есть, попросту, толпой солдат.
- Пригожего конька раздобыли, ваше благородие, - сказал старый капрал, седой и кривоногий Мигун, лихой наездник. - Только, знаете, как бы чего не того...
- Что вы хотите сказать, Мигун? – спросил корнет.
- Да вот, конек–то ладный: только он несчастливый.
- Как это – несчастливый? - удивился корнет.
- У него, ваше благородие, - неторопливо рассуждал Мигун, - четыре несчастливых признака. У такого коня наездник того и гляди попадет в беду.
- Какие же это признаки? – спросил корнет. Он смущался немного, разговаривая с младшим по званию, но несравненно старшим по воинскому опыту человеком, и боялся уронить свое достоинство перед подошедшими в это время офицерами.
Мигун крякнул и подкрутил седой ус.
- Этого я вам, ваше благородие, уж извините, лучше не скажу, - ответил он. – Тут ведь знать мало, тут понимать надо; а вы станете перебирать, выбирать и браковать коней, одно беспокойство вам будет. Вы лучше поверьте опытному человеку – верно я говорю, ребята? Конь этот, точно, всем коням конь: и резвый, и смелый, а главное верный прямо до невозможности. Только вы его лучше сбудьте с рук, а то как бы, неровен час... Проиграйте его или там поменяйте, продайте... Я дело говорю, верно, ребята?
Обменять коня в кавалерийском полку, разумеется, не проблема, но нашего корнета смущала нравственная сторона вопроса. По молодости лет, он даже с врагом не согласился бы проделать такой трюк, который, это было теперь очевидно, вчера проделали с ним. Мог ли он, в таком случае, обманом всучить опасное животное товарищу по оружию? Сможет ли он спокойно спать, узнав, что новый владелец рыжего красавца сломал шею на охоте, заболел, проигрался в пух, наконец, получил дисциплинарное взыскание? Мало ли опасностей подстерегает офицера даже во время перемирия?
А перемирие, кстати, кончилось в тот же день. Неприятель, вместо того чтобы, по условию, снять осаду с небольшого укрепленного городка Лимон, попытался взять его приступом, пользуясь тем, что гарнизон ослабил бдительность. Военные действия возобновились. Юный корнет оказался на передовой. Но радость его была не полна. Одну неприятность из–за коня он уже нажил, отказавшись уступить его своему полковнику. Не мог же он, в самом деле сбыть свою напасть поседелому в сраженьях вождю? Равно не мог, в объяснение отказа, сослаться на Мигуна. Оставалось сносить последствия начальственного неудовольствия. «Бойся данайцев, расплачивающихся за проигрыш!» - сказал корнет в сердце своем и решил по возможности на рыжем не ездить.
Главнокомандующий армии, в которой служил наш герой, разработал план чрезвычайно хитрого флангового марша, долженствующего повергнуть противника в полную растерянность, а в дальнейшем способствовать конечному его разгромлению. Для приведения в действие сей стратажемы предписывались различным частям войск особые маневры; в частности, эскадрон легкой кавалерии, где состоял корнет, должен был предпринять ложную атаку, после коей обратиться как бы в беспорядочное бегство. Вечером корнет повел коня (своего прежнего) к полковому кузнецу. Кузнец, имея много дел, так подковал серого, что бедняга наутро оказался хромым. Корнет понял, что обречен, и покорился судьбе.
После недолгого перехода уланы выстроились в боевой порядок ввиду противника, развернувшего свои ряды на опушке леса. Корнет сразу узнал знакомые цвета гусаров и драгун, с которыми третьего дня сражался за карточным столом. Рожок пропел атаку: эскадрон дрогнул и устремился вперед, набирая скорость, подобно потоку жидкой лавы, низвергающемуся по склону вулкана.
Наш герой в первые же мгновения опередил передних. Он знал, что мчится навстречу гибели, и эта мысль приводила его в экстаз. В настоящем упоенье он шпорил коня, который казался ему самим ангелом смерти. Он не заметил, когда ряды противников смешались. Шашку, выдернутую по команде, он все еще держал опущенной к ноге. Где–то в иной стране, незнакомой, дальней протрубили отступление. Рука его и ноги сами вспомнили, чему их учили на бесконечных тренировках, и повернули коня. То есть попытались. Конь не подчинился. С коротким радостным ржанием, похожим на всхлип, он еще быстрее рванулся вперед. Корнет уже сознательно натянул повод – без всякого успеха. Краем глаза он увидел занесенную над собой саблю и неловким движением, словно отмахиваясь, отразил удар. И тут он увидел впереди знакомое лицо: гусара, проигравшего ему своего рыжего. Видимо, конь решил теперь доказать, что старая любовь не ржавеет и что лошадиное сердце не хуже собачьего. Эти чувства сделали бы ему честь, если бы пришлись более ко времени. Корнет рванул повод со всех сил. Гусар между тем узнал свой проигрыш. Он побледнел, словно рыжий со звездочкой нес не корнета желторотого, а статую командора, и торопливо поворотил коня. Гусар, скакавший следом, налетел на него, отпрыгнул в сторону, толкнул еще одного, две лошади разом взвились на дыбы, кто-то из всадников упал, а может и оба - корнет не видел, а гусар тем более: поддавшись панике, он мчался сломя голову, и его товарищи поспешно сторонились и давали ему дорогу. Корнет мчался за ним, внося смятение в ряды неприятельского войска. Вдруг он заметил, что его не окружают больше оскаленные лошадиные пасти и занесенные шашки. Вслед за преследуемым им гусаром он ворвался в лесную чащу - впрочем, довольно редкую. Мимо проносилась свежая, недавняя еще листва. Кони с хрустом топтали подлесок.
Рыжий конь, которого корнет больше не сдерживал, то и дело нежным ржанием звал прежнего хозяина остановиться, вернуться и приласкать его. Но гнедой круп и развевающийся над ним ментик мелькали впереди с прежней скоростью.
Вдруг они исчезли. Раздался громкий треск, душераздирающий вопль, и корнет увидел себя на самом краю обрыва.
Сердце его стремительно ухнуло вниз, а все остальное взмыло вверх. Казалось, он повис над бездной, из которой все еще несся вопль... Но вот толчок, и время снова понеслось в ритме галопа, отбрасываемое назад подковами.
Перескочив благополучно овраг, в котором его бывший хозяин сломал шею, рыжий перешел на короткий галоп и затем на рысь. Корнет готов был заплакать. «Судьба моя плачевна» - думал он. «Я не знаю даже, кто я. Перебежчик? Дезертир? Стоит врагу появиться, и я – пленный либо труп! О нет! Живым я не дамся! О позор, позор! Я бежал с поля боя!» Не знал он того, малосмысленный, что бегство сквозь вражеское войско во все времена именовалось атакою, и славнейший из фараонов египетских именно этим прославился!
Он продолжал ехать шагом через лес. Заслышав подозрительный шум, он старался углубиться в чащу, понимая при этом, что все больше удаляется от линии фронта и внедряется в расположение неприятеля. Лес вокруг становился все выше, все величественнее. Бедному корнету вспомнилось знакомое по детской литературе выражение: «и они скрылись в лесу», и оно показалось ему нелепым. Скрыться в лесу было бы нелегко, а еще нелегче – скрыть коня. Что, если бросить коня и пробираться пешком? Да, но его пришлось бы привязать к дереву, а в лесу, наверно, волки... Солнце поднялось в зенит, но жарко не было. Было очень красиво.
Прекрасный юноша на прекрасном коне ехал по прекрасному парку... В самом деле, он ехал, словно по аллее, между двумя ровными рядами могучих вязов. Должно быть, это была заброшенная дорога. Через некоторое время ее пересекла под прямым углом другая такая же дорога, или аллея. Корнет помедлил на перекрестке и повернул направо. И он ехал дальше, и снова куда–то сворачивал, уже не думая, к чему это его приведет. Солнце стало уже опускаться, и вот ему показалось, что впереди что–то возвышается – не то скала, не то стена. Не без предосторожностей он подъехал поближе и увидел огромное разрушенное здание. Разрушено оно было, безусловно, давно, и давным–давно заброшено: всевозможные растения, и вьющиеся, и цветущие, и свисающие, густо покрывали его стены, кое-где выросли даже небольшие деревья. Все было спокойно, только громко пели и кричали птицы. Корнет рискнул въехать сквозь широкую арку во внутренний двор. Здесь было меньше разрушений. Сохранились многие прекрасные колонны и мраморные плиты. Конь осторожно, как на лед, вступил на гладкий камень. Из этого дворика корнет проехал в соседний. Там он спугнул роскошного самца–оленя с огромными ветвистыми рогами. Олень сделал прыжок и исчез где–то в зелени. Очевидно, людей здесь давным-давно не водилось... В тот же миг корнет увидел солдата. Он сидел у колонны, держа ружье на коленях. Корнет машинально схватился за шашку. Солдат спал так крепко, что цокот копыт по камню не разбудил его. Странный это был солдат. Корнет никак не мог определить ни страны, ни рода войск. Судя по длинному мушкету, он был пехотный; но в пехоте у противника таких мундиров не было, а в своем войске и подавно. Да и вообще мундир был не похож на мундир, и мушкет какой–то странный – то ли слишком большой, то ли старомодный. Все–таки это был мушкет, и наш герой осторожно полез в карман за пистолетом.
На голове у солдата была медная каска, давно не чищенная, и весь он был какой–то не уставный, не подтянутый. Может быть, вспомогательные части? Обоз? Но чей? Впрочем, смешно питать иллюзии: неприятельский, конечно. И солдат, наверно, не один... Надо, пока он спит, отнять у него мушкет...
Солдат поднял голову и посмотрел прямо на корнета. Лицо у него было совсем молодое, свежее.
- Товарищ, – сказал он, - съестного чего нету?
Съестного у корнета не было, и он потряс головой.
- Жаль, - сказал солдат и зевнул.
Корнет быстро соображал. Солдат говорил не на его языке, но и не на том, на каком говорили неприятельские офицеры, с которыми он так недавно встречался. Между тем корнет его понимал. Может быть, все дело в акценте? Ах нет! Вспомнил, солдат говорил на диалекте, на котором говорят уроженцы солянок. Солянки – небольшая приморская полоса, где дюны перемежаются с солеными болотами. Этот малоинтересный район часто переходил из рук в руки, и корнет не знал, кому он сейчас принадлежит. Кроме того, парень из Солянок мог в поисках заработка попасть в любую страну, в любой город и завербоваться в любую армию. Солянский диалект был хорошо известен в обоих враждующих государствах: и там и тут простак–солянщик был постоянным героем анекдотов и комедий невысокого разбора.
Итак, корнет по–прежнему ничего не знал. Солдат вроде бы не смотрел на него, как на врага. Впрочем, куда уж простаку–солянщику разбираться в мундирах! Если ничего не говорить, он ни о чем и не догадается. Наверно, и правда обозный... Солдат снова зевнул. Корнет легко спрыгнул с седла и достал из седельной сумки фляжку. С огорчением он вспомнил, что не догадался вчера наполнить ее вином у маркитанта. Во фляжке плескалось, судя по весу, чуть больше стакана вина. Корнет отвинтил крышечку, уселся рядом с солдатом, и, подмигнув, протянул ему фляжку.
- Можно, - сказал солдат.
Он отложил ружье, чтобы не мешало, взял фляжку, сделал большой глоток, второй – еще больше, третий – совсем большой, и, запрокинув голову, перевернул фляжку дном кверху. Это, как прекрасно знал корнет, хотя он был в армии без году неделя, было не по–товарищески, и так делать не полагалось: выпивать всю фляжку, если она одна на двоих. Однако, когда солдат вернул ему фляжку, там еще что-то бултыхалось. Корнет отпил глоток и снова протянул фляжку солдату. Тот снова хлебнул основательно, и все–таки там еще что–то оставалось. Корнет отпил. Он судорожно перебирал в уме солянские анекдоты, чтобы найти подходящую фразу для начала разговора. Что–то все было не то. Он устал, был взволнован и голоден. Они еще раз передали друг другу фляжку.
- И давно ты тут? – вспомнил наконец корнет.
- Со вчера, – ответил солдат не сразу. Он отнял фляжку от губ, перевел дыхание и протянул ее корнету. – Хайло и Сухой пошли насчет хавки, а я не пошел. Лучше посплю. Хайло обещал чего притырить, да жди, как же. Скорее сам больше себя сожрет, чем поделится. Ну и пусть хоть треснет. Я посплю пока. Слушай, а может это было не вчера?
Корнет выпил. У него начинала кружиться голова. Пил он всегда очень мало, к тому же не ел с утра. Он не был уверен, что правильно расслышал и истолковал своего собеседника. На сцене это звучало как–то не так. Солдат выпил еще и стал объяснять, куда поперлись Хайло и Сухой. Эти названия были корнету незнакомы; конечно, это все маленькие деревушки к тому же, как известно, жители солянок Б произносят как П. Когда нужно переводить, когда нет? Думая об этом, он потерял нить повествования. Солдат рассказывал уже о других местах и персонажах - кажется, о своих прежних авантюрах. Они с корнетом продолжали выпивать по очереди. Темнело. Корнетов конь, деликатно побрякивая уздечкой, щипал какую-то зелень поблизости. Корнет подумал с раскаянием, что даже не вынул у лошади изо рта железо, но встать уже не смог. Солдат рассказывал длинную историю про понтон; «ах да, конечно, он сапер», подумал корнет. В зелени, обвивавшей стены, возились какие-то птицы, должно быть большие. Сверху сыпался мусор, листочки; у одной из птиц был странный голос, похожий на злорадное хихиканье. Солдат, прикладываясь к фляжке и не забывая передавать ее корнету, повествовал о каком-то длинном баране, которого кто-то, видимо, попер, когда старый помер; речь его становилась все несвязней, он то и дело задремывал...
Корнет проснулся. Ярко светило солнце. Голова болела. Ему приснился страшный сон: он сдавал экзамен по стратегии, ему достался билет «осада Бонтона», и он не мог вспомнить, какой же хитростью Великий Паран все-таки взял Бонтон после смерти Бо–Мера. Это все были события тридцатилетней войны, которая предшествовала столетней. Корнет потряс головой, чтобы проснуться окончательно, оглянулся и замер: рядом с ним, прислонившись к колонне, с мушкетом на коленях сладко дремал мушкетер Тридцатилетней войны. Как он вчера не догадался? Каска, мушкет, форма... никакой не обозный, не сапер... понтон - это, конечно, был Бонтон, великий легендарный город, древняя столица изящества и великолепия, чье имя стало нарицательным для обозначения хорошего вкуса. Именно жители Бонтона первые начали мыться мылом и заедать вино редиской. Великий Паран сравнял его с землей, и гордился... кстати, то, что он вчера переводил, как «длинный баран», это и был Великий, или Большой Паран. А старый помер – это, конечно, Старый Бо–Мэр, добрый Мэр, последний правитель Бонтона. Ну да, и еще попер – Бобер, знаменитый капитан ландскнехтов.
«Я еще сплю», подумал корнет. Между ним и солдатом лежала фляжка с завинченной крышечкой. В ней плескалось вино – так со стакан примерно. Конечно, всего этого не могло быть. Даже если бы она вчера была полна и они с солдатом ее выпили, они не могли бы от этого напиться до беспамятства. Почему же тогда так болит голова? Тут его глазам предстало еще одно изумительное зрелище. Посреди двора, выщипывая мелкую травку среди разбитых плит, бок о бок мирно паслись крупный ветвисторогий олень и его рыжий конь. Они подняли головы одновременно. Олень, увидев, что на него смотрит человек, в два прыжка исчез. Конь приветствовал хозяина веселым ржанием. Корнет почувствовал раскаяние. Он напился и заснул, даже не расседлав коня. Теперь, наверно, уже не стоит, надо ехать скорее. Все же, жалея животное, он снял седло и обтер ему спину травой. Конь был, казалось, всем доволен: всю ночь он щипал росистую траву, а в углу двора, в разрушенном бассейне, вода стояла по края. И корнет не пренебрег этим бассейном. Вода в нем была чистая, хотя все дно водоема устилали прошлогодние листья. Корнет ополоснул лицо и напился, и тут вчерашний хмель улетучился, но взамен на него обрушился весь ужас происшедшего. Он, заблудший воин, вместо того чтобы попытаться под кровом мрака пересечь линию фронта и разыскать свою часть, всю ночь провел, пьянствуя с... он оглянулся на солдата. Конечно, вся эта история с тридцатилетней войной – сонный бред. Парень – ополченец или партизан, потому и вооружен музейным мушкетом. Правда, чей он, так и не удалось выяснить. Ну и ладно; все равно он какой-то бестолковый, помощи от него не дождешься. Что, если попробовать, в целях ориентировки, взобраться на верх этой руины? И корнет, отважно вступив под своды здания, начал подниматься по обрушенным лестницам. Прекрасны были благородные развалины, тут и там проросшие разнообразными растениями! Словно героя нашего пригласили во дворец, украшенный к празднику! Если бы только на этом празднике его еще и угостили... Голоден он был страшно, и, вспугивая певчих пташек, подумывал о дичи покрупнее. И вот, когда он с балкона второго этажа пытался, опираясь на плечи кариатиды, забраться на третий – из цветущей лианы перед самым его лицом вылетела, крича, огромная красно–синяя птица. Он чуть не свалился. «Ну нет», думал он, с усилием перебрасывая свое тело через подоконник, «кто угодно это был, но не попугай. Фазан, должно быть». Но он прекрасно видел, что это был не фазан. Вопрос остался пока открытым, как и вопрос о полупустой (или полуполной) фляжке.
Он нашел вполне целую лестницу наверх и вышел в лоджию с прекрасными колоннами. Двигаясь осторожно, чтобы не обвалиться вместе с куском узорного мраморного пола, он услышал над головой то странное клохтанье, которое ночью показалось ему похожим на человеческий смех, поднял голову – и обомлел: сквозь прореху кровли, среди свисающих цветущих гроздьев, на него смотрело человеческое лицо... Оно тут же исчезло, и наверху послышался быстрый топот, словно ребенок пробежал. А лицо было совсем не детское... Надо было немедленно выяснить хоть это! Однако взобраться выше ему долго не удавалось. Здесь, наверху, было еще светлее и веселее: почти все помещения, без крыш и потолков, открывались прямо в небо; на грудах каменных обломков цвели целые клумбы; воздух был чист и свеж в это нежаркое время года. Наконец он вылез на гребень стены и увидел, что дальше подниматься некуда... И еще он увидел, что здание, в которое и на которое он залез, очень велико; и еще увидел, вернее не увидел конца–краю окружающему лесу... Он неосторожно наступил на карниз и обломился вместе с ним. К счастью, внизу уже лежала куча обломков, и лежала давно, и ее покрывала многолетняя подушка мхов и листьев. Корнет уцелел. Сверху снова донеслось хихиканье. Он вскочил и в ярости снова стал искать путь наверх. Рядом когда-то был небольшой круглый зал овальной формы. Теперь посреди него росло дерево. На ветке сидел огромный красно–синий попугай. Увидев корнета, он перевернулся вниз головой, и, держась за ветку одной лапой, другой стал ковырять в носу. И все-таки корнет не упал в обморок. Но через несколько минут его стойкость и рассудок подверглись новому испытанию. Выбравшись снова наверх, туда, где сохранился еще кусок чердака со стропилами, он заметил полуразрушенный балкон, украшенный самыми чудесными цветами. На балконе седобородый карлик в ярком тюрбане кормил желто–зеленого попугая. Оба они смотрели на корнета.
Это был предел. Удивляться было бессмысленно.
- Послушайте, любезный, - крикнул корнет, пользуясь почему-то языком врага, - что вы тут делаете? И как вы сюда попали?
- А? – спросил карлик, приставляя ладонь к уху.
- Как вы сюда попали? – крикнул корнет громче.
Карлик потряс головой.
- Как вы сюда попали! – заорал корнет на родном языке.
Карлик прижал ладони к ушам, а потом развел руки в стороны. Корнет видел, что перебраться на тот балкон сам он никак не может: балкон принадлежал не тому зданию, на которое он взобрался, а соседней постройке. Однако как-то же карлик попал туда, раз он только что подглядывал сверху? Корнет стал спускаться, ища какой-нибудь галереи, ведущей в соседнее здание, но так и не нашел. Ему пришлось совсем спуститься и пройти понизу. Он запыхался, измазался и исцарапался. Другое здание, кажется, лучше сохранилось. Правда, у балкона, когда он его нашел, совсем не оказалось пола, но это был тот самый балкон. Ни карлика, ни попугая там не было, но попугай, собственно, был и не нужен – а карлик стоял на подоконнике второго этажа того здания, из которого корнет только что перебрался сюда.
- Погодите, сударь! Не уходите! – крикнул корнет. – Я сейчас к вам спущусь! То-есть поднимусь!
Он побежал вниз, забыв, что в таком месте выражение «сломя голову» в два счета может стать буквальным. Он обошел, насколько мог, все здание снизу доверху, но карлика нигде не нашел. Если тот хотел спрятаться, это было легче легкого. Наконец, выпрыгнув из какого-то окна, корнет очутился еще в одном внутреннем дворике, которого раньше не видел. Очутился измученный, разъяренный, вспотевший, со спазмами в пустом желудке. Над ним что-то зашуршало, и посыпались обломки. Он вскинул голову: над полуразрушенным карнизом в цветущей зелени виднелось умненькое сморщенное личико с длинной седой бородой.
«Я с ума сошел», подумал корнет. «Накой мне сдался этот недомерок? Он, наверно, сумасшедший. Что я тут вообще делаю? Мне давно пора пробираться к своим. Тут наверняка разбойничий притон. У их главаря экстравагантный вкус, он держит зверинец. Попугаев, ручных оленей и карликов. Нескольких, наверно. Я не знал, что сейчас такое бывает. Это больше похоже на тридцатилетнюю войну: тогда любой бандит, если ему позволяли средства, мог собрать армию наемников и стать полководцем, а потом и герцогом. Как тот же Бобер. А герцог в изгнании мог стать разбойником. Что ему еще оставалось? А мне нет дела до разбойников, тем более до чужих. Конечно, бояться мне их нечего, но и дожидаться незачем. Пойду оседлаю рыжего».
Это оказалось не так просто. Из того дворика, где он оказался, выход был только наружу, прочь из развалин. Или нужно было снова карабкаться на третий этаж. Корнет вышел в лес и пошел вокруг здания, разыскивая арку, в которую въехал вчера. Здание казалось огромным, но теперь он в нем немного разобрался. Оно, видимо состояло из центральной части и двух крыльев. Странно все же, что он ни разу не обнаружил никаких следов людей, хоть тех же разбойников: ни утоптанной тропы, ни кострища, ни помещения, хоть как-то приспособленного под жилье. Впрочем, это его совершенно не касалось. Канальство! Сколько времени он потерял, гоняясь за этими карликами! Было уже далеко за полдень. Живот подводило, голова кружилась от голода. Пить хотелось страшно. Ладно, вода-то там внутри есть. Но вода обнаружилась и снаружи. Из-под стены здания вытекал ручеек, разливаясь в небольшое озерце посреди рощи, выросшей у развалин. Надо было его как-то перейти. Но сначала корнет напился из горсти, преклонив колено у края воды. И ему ужасно захотелось искупаться. Ну просто до невозможности. И он не устоял. Не отрывая глаз от воды, он быстро сбросил мундир. Тут ему показалось, что в воде у того берега что-то белеет. Он поднял глаза и увидел на берегу девушку в белом платье.
Она застыла, как статуя, под его взглядом она начала медленно заливаться пунцовым румянцем. Корнет окаменел тоже. Девушка была совсем юная и очень хорошенькая. Она была босиком; одна ее крошечная беленькая ножка была в воде. Прелестные белые башмачки стояли на траве, тут же лежали прозрачные розовые чулочки. Рядом стояла еще изящная корзиночка. Девушка очнулась, подхватила свое имущество и отскочила от воды. Корнет хотел перебежать к ней прямо через озеро, но понял, что так напугает ее до смерти.
- Сударыня, не бойтесь, - торопливо произнес он, стараясь не кричать, - я дворянин, и я...
Девушка взвизгнула и бросилась бежать. Он понял, что обратился к ней на своем языке. Куда она побежала? В развалины? Надо немедленно найти ее и увести отсюда – вдруг вернутся разбойники? Как она сама-то сюда попала? Заблудилась, конечно. Значит, совсем недалеко отсюда деревня или усадьба. Как объяснить ей, что он, хотя и враг, но ей совсем не враг? Придется проводить ее домой. Может быть, ее родители оценят благородный поступок, накормят и укажут дорогу... Впрочем, это неважно. Надо найти и спасти девушку.
Он надел мундир, перепрыгнул через ручей и пошел вдоль стены. Как будто впереди за кустами мелькало белое платьице. Ему даже показалось, что он заметил, как оно скрылось в проломе стены. Он свернул туда же и оказался в прекрасно сохранившейся галерее с колонами. Раньше он ее не видел; а ведь, казалось, облазил все здание. Галерея плавно изгибалась вправо, и другой конец ее исчезал за поворотом. Там девушка или нет? Он пошел, а не побежал, чтобы девушка не испугалась, и неожиданно вышел в тот самый дворик, в котором провел ночь. Девушка стояла посреди двора, солдат все так же спал, сидя у колонны. Коня не было.
- Сударыня, вы главное не бойтесь, - сказал он на языке врагов.
- Я нисколько не боюсь, что вы, - заговорила девушка со странной горячностью. – Я просто... вы так неожиданно... – она снова покраснела. Голос у нее дрожал, но большие голубые глаза сверкали отчаянной решимостью.
- Вы заблудились, должно быть, - сказал корнет, торопясь поддержать разговор. – Вы, наверно, живете недалеко. Я провожу вас, если позволите. Хотя я, как вы видите...
- Я... да... нет, - сказала девушка. Теперь она казалась растерянной. –Я, правда, недалеко... вы не думайте...
- Сударыня, - сказал корнет, - поверьте, я не стал бы, злоупотребляя случайностью, навязывать свое общество даме... Но здесь может быть небезопасно... Я не хочу вас пугать...
- Нет–нет, я не боюсь, - быстро сказала девушка.
- Я, например, - продолжал корнет, - или вот этот солдат, он славный малый, но его товарищи...
В этот момент солдат громко зевнул, поднял голову и открыл глаза. Его розовое от сна, простое и красивое лицо дышало детской безмятежностью.
- Сестренка, - сказал он, - выпить не найдется?
Девушка тревожно обернулась к корнету.
- Ничего, это так, - сказал корнет. – Он спрашивает, нет ли у вас вина. У меня он вчера просил поесть, а у меня никакой еды не было, только вот фляжка с вином. Странно, что он больше не хочет есть. Он не ел, наверно, больше суток... и я тоже.
- Я, наверно... вина у меня нет, - сказала девушка. Она как будто колебалась. – Я могу... вот, если хотите...
Она сняла платочек, прикрывавший корзинку, и корнет увидел... у него даже в глазах потемнело. Он увидел круглый, золотистый, с глянцевой корочкой пирог.
- Нет, что... –начал корнет и даже не смог договорить «вы»: ему пришлось проглотить слюну.
- Вот славно! –воскликнул солдат. –Давай-ка сюда!
Он отложил мушкет и подвинулся, освобождая место на ступеньке. Девушка робко оглянулась, как бы спрашивая корнета, что ей делать? Потом приблизилась к солдату, расстелила рядом с ним платочек, и выложила из корзинки пирог, маленький синий горшочек с маслом и три толстеньких, корявых деревенских колбаски. Солдат, глядя на это все, тряс в восхищенье головой и прицокивал языком.
- Иди сюда, друг, - махнул он корнету, а когда девушка собралась встать и отойти: - Куда? Садись, садись, хозяйка! Нам без тебя невкусно будет!
Неизвестно, понимала ли девушка его диалект, но его она понимала. Она осторожно присела на край ступеньки и подняла на корнета чудные голубые глаза.
- Сударь, вы тоже... прошу вас.
Корнет присоединился к ним. Солдат вынул широкий складной нож, отхватил этак с треть пирога, зацепил ножом мягкого желтого масла из горшочка, намазал на пирог и сразу откусил половину. Нож он положил на салфетку.
- Я вам отрежу кусочек? – спросил корнет.
- Чуть-чуть, - шепнула она. – Я недавно завтракала.
Корнет отрезал небольшой кусочек пирога с мясом.
- Нет-нет, - сказала она, когда он потянулся за маслом. Свой кусок он тоже мазать не стал. Он откусил от него, чувствуя, что сочнее, душистее, мягче он никогда ничего не откусывал, и... других воспоминаний у него не осталось. Он проглотил пирог, не успев насладиться им как следует. Солдат между тем отломил половину колбаски, с хрустом откусил от нее белыми зубами и отрезал половину оставшегося пирога. Корнет из деликатности не решился взять все, что осталось, хотя их милая сотрапезница, чуть прикасаясь к своему кусочку алыми губками, явно собиралась растянуть его на весь ужин. Корнет отрезал кусок - меньше, чем ему хотелось бы, - и, чтобы продлить удовольствие, медленно намазал его маслом. Все же кусок исчез слишком быстро. Правда, еще оставались колбаски.
- Тебя как звать-то? –спросил солдат, отправляя в рот еще кусок пирога.
- Вероника, - ответила девушка, снова вспыхнув. Она легко краснела, и эта застенчивость в сочетании со смелостью была очаровательна.
- Самогон (или что-то вроде того), - невнятно произнес солдат с набитым ртом, стукнув себя в грудь рукояткой ножа.
Корнет потянулся за своей фляжкой, отвинтил крышечку и налил в нее, как в стаканчик, немного золотистого вина.
- Не откажитесь, мадмуазель, - сказал он. – Нет-нет, умоляю вас, не отказывайтесь: это очень легкое вино, самое дамское, это же Бутон, вы наверняка пробовали... Нам очень стыдно, что мы не можем предложить вам чаю в благодарность за ваше щедрое угощение. Здесь есть только вода - вон в той луже. Мы с конем ее уже пили.
Девушка рассмеялась, осторожно приняла у него крышечку и отпила глоточек. Кто она была? Дочь помещика или священника? Скорее всего, деревенская жительница: румянец, свежесть... С другой стороны, отсутствие жеманства, хорошие манеры - это светское воспитание. Корнет собрался познакомиться поближе, пользуясь тем, что ему удалось ее рассмешить, но тут заговорил солдат.
- У нас в полку был случай, - начал он, отпив из фляжки и протягивая ее корнету. – Стояли мы...
Корнету пришлось переводить. Он сначала даже обрадовался, что девушка понимает не все. Но рассказ солдата был безупречен – жив, занимателен и благопристоен. Скоро они уже смеялись все трое.
Солдат и корнет по очереди прихлебывали из фляжки, резали пирог и колбасу. Даже мадмуазель Вероника согласилась выпить еще глоточек и съесть кусочек своего пирожка. Корнет старался не обращать внимания на исторических деятелей, то и дело возникавших в рассказе, который он переводил; на неиссякающее вино во фляжке. Теперь его удивляло другое: на салфетке между ними все еще оставалось полпирога, почти полный горшочек масла и несколько кусков колбасы. Он почувствовал, что есть больше не хочет. Как раз в это время солдат, не прерывая повествования, вытер нож о штаны, а съестное аккуратно сложил в корзинку, накрыл салфеткой и поставил рядом с хозяйкой.
- Спасибо, барышня, - сказал он, - накормили; а это держите; пригодится. Так вот, лейтенант...
Фляжку он, однако, отнюдь не закрыл. Корнет уже давно перестал пить. Доброй и храброй барышне нужен был, конечно, трезвый защитник; особенно на ночь глядя – ночь-то, она была вот она. Корнет беспокоился все сильней. Мало того, что за веселым застольем он забыл о воинском долге; он забыл даже, что обязан заботиться о девушке. Она, кажется, неплохо провела время; но что будет, если ее родители узнают, что она проводила время в развалинах с двумя военными, да еще из двух враждующих армий! Конечно, в своей невинности она не видела в этом ничего предосудительного; но так не могло продолжаться. «Буду ей спаситель», - мыслил он. Солдат тем временем совсем переключился на фляжку и беседовал уже только с ней.
- Мадмуазель, - сказал корнет, - я хотел бы проводить вас, пока не поздно. Скоро стемнеет, и мы не сможем найти дорогу. Я отвезу вас, куда вы скажете, и даже не приближусь к вашему дому. Мой конь... он где-то здесь, я сейчас...
И вдруг, уже вскакивая, чтобы бежать искать рыжего, он встретил такой серьезный, такой тревожный взгляд, что сам вспыхнул не хуже Вероники. Что если он со своей навязчивостью он... Просто-напросто помешал свиданию? Да еще съел пирог, предназначенный возлюбленному! Как она его наверно, проклинает!
- Ма... мадмуазель, - пробормотал он запинаясь. – Я, может быть... вы только скажите...
Девушка встала, расправила беленькие складочки.
- Я наверно... – произнесла она, тоже запинаясь, - мне правда лучше... я не заблудилась, я знаю, куда...
Она как будто снова растерялась.
- Я вам помешал? – тихо сказал корнет. – Вы хотели кого-то увидеть, а я... а мы...
- Я не знаю, - ответила она еще тише. –Я пришла, чтобы... я думала... Может, вы мне скажете?
- Что? – спросил он почти шепотом. Они незаметно отходили все дальше от уголка, где пировали. Он сам не заметил, как протянул ей руку. Она оперлась на нее. Надо было что-то срочно делать. Не могла же эта девушка оставаться на ночь в развалинах, куда того и гляди вернутся эти, Хайло и Сухой, да еще, наверно, не одни. Где конь, чтоб его? Сквозь арки корнет видел два соседних двора, но коня не было и там. О, поистине это животное - сущее наказание! Но прежде всего надо было объясниться с девушкой.
- Что я могу для вас сделать? –произнес он отчаянным шепотом. – Вы только скажите – я на все, на все готов. Видите ли, я сам попал сюда случайно...
И он вдруг, слово за слово, рассказал ей свою историю. Они медленно шли между колонн и раскачивающихся ветвей, рука об руку, и со стороны казались, наверное, влюбленными из старинного романа. Когда он кончил, она нервно рассмеялась.
- Трудное у вас положение, - сказала она. – Оказывается, мы враги. А я совсем этого не чувствую. А вы суеверный... и я тоже, знаете. Правда, получилась ошибка. Это, наверно, потому, что я вас сначала испугалась. Бояться нельзя, это самое главное. Так и быть, я вам тоже все расскажу.
Мадмуазель Вероника пришла из поместья, которое находилось милях в восьми от развалин (ничего себе прогулка для одинокой девушки?) В поместье и окрестных деревнях развалины были предметом тайных перешептываний и суеверных страхов, хотя многие серьезные люди не верили в их существование. Приметы дороги к ним передавались наизусть, как заговор: но вряд ли там кто-нибудь бывал за последние годы. Однако деревенские девушки стойко верили, что в развалинах можно узнать свою судьбу, если только не побояться. Считалось, что в развалинах обитает какое-то странное существо...
- Я слышала, оно такое... маленькое, - сказала Вероника, смеясь чуть нервно. – Говорили, что его надо угостить. Конечно, все это сказки. А знаете... я сначала испугалась, когда увидела вас... а потом подумала: а вдруг он? А потом увидела того человека... Я очень глупая, правда? Я думала: они могли ведь только придумать, что он маленький. Но, вообще-то, это ведь все так. Я и сама всерьез не верила - так просто пошла.
- Как вы решились? – воскликнул корнет. – Лес... и война. Здесь рядом две армии.
Но ведь так надо было - не бояться, – ответила девушка. – А теперь, с вами, мне и вовсе ничего не страшно. И дорогу домой я знаю. Только сейчас идти поздно. Я же не могу прийти домой среди ночи.
- Но ваши родители...
- Они думают, что я у подруги. У дочери священника. Я там иногда ночую.
- А знаете... – сказал корнет задумчиво. – Тут ведь и правда есть маленькое существо. Это так странно... Я вот вам рассказываю, а сам себе не верю.
И он рассказал ей про карлика.
Вероника была поражена, потрясена. Она отпустила его руку и стояла перед ним безмолвная, серьезная, бледная.
- Так вот как... – прошептала она. – Значит, это правда...
- Я его спугнул, - произнес корнет с раскаянием. – Он бы к вам наверно, подошел. И мы съели ваш пирог...
- Там еще осталось, - слабо улыбнулась она. – Маленькому хватит. Только ведь...
- Мне кажется, он за всем подсматривает, - прошептал корнет. – Что, если я отойду? Вы будете гулять одна. Может быть, он к вам выйдет... Возьмите свою корзинку.
Они вернулись за корзинкой.
- Наверно, ничего не получится, - прошептала Вероника.
Корнет был обеспокоен другим.
- Становится холодно, - сказал он, - а у вас нет шали. Вы замерзнете и простудитесь. Возьмите, прошу вас, мой мундир.
Она решительно затрясла головой. Но он уже давно заметил, что она поеживается от вечерней прохлады.
- Возьмите, - сказал он. – О, прошу вас! Я разведу костер. Смотрите, я пойду вон туда, видите? В том дворе много сухих листьев и веток. Вы будете прогуливаться здесь, и здесь, и вот там. Если вы только чуть вскрикнете, я сразу буду рядом. Впрочем, если вы думаете, что костер помешает...
- Я не знаю, - сказала она. – Наверно, все равно ничего не выйдет. Это все просто глупости, я вовсе даже не верю. Я так погуляю здесь немножко...
Он снял мундир и протянул ей. Она взяла и прошептала «спасибо». Он подумал, что она опять покраснела, но в сумерках не увидел, так это или нет. Он ушел и занялся костром. Для большого костра на всю ночь материала, конечно, не хватало - вышел так себе, маленький костерочек. Впрочем, корнет был хорошо закален и холода не боялся. Он ломал сухие ветки на мелкие кусочки и думал о девушке, о ее храбрости и простодушии. Что же такое хотела она узнать о своей судьбе, если отважилась отправиться одна, далеко от дома, в такое место, которое, того и гляди будет занято одной из враждующих армий - и, что хуже всего, через прифронтовой лес? Неужели деревенские подруги не объяснили ей, что за птицы водятся обычно в таком лесу? Значит, ей было так нужно... С сокрушением корнет должен был признаться себе, что только очень сильная влюбленность может послать девушку в такое путешествие. Да, это так, и ничего тут не поделаешь. Увы! Ведь красота Вероники поразила бы его, даже если бы они встретились не в такой романтической обстановке. Глухая тьма воцарилась в развалинах. Свет луны и звезд сюда не проникал. Птицы угомонились, вечерний ветерок тоже. Корнет давно уже не видел белого платьица Вероники, словно светящегося во тьме; не слышал ее легких шагов. Он беспокоился все больше и больше. Ему хотелось вскочить и бежать искать ее, хоть окликнуть. Но что, если она как раз беседует с маленьким человечком? А может быть... и вдруг в темноте, в безмолвии маленький человечек стал гораздо страшнее, чем любая настоящая опасность, чем все эти дезертиры, фуражиры, бандиты, которые могли появиться каждый момент. Впрочем, и они были достаточно страшны. Сумеет ли он отбиться, если их будет несколько? У него есть сабля и пистолет в кармане; да два седельных пистолета. Они в седле, там, где он провел первую ночь. Хорошо, что он догадался расседлать коня тогда, утром. А ведь коня он с тех пор так и не видел. Ушел, наверно, пастись в лес со своим приятелем оленем. «Ну и сожрут там тебя, дурака, волки», подумал корнет с сожалением. «Хотя для меня это, может быть, лучше, что мы расстаемся...» и он вспомнил крик в овраге и содрогнулся. «А может, все, что мог, ты уже совершил - влип я так, что хуже некуда». Тут он услышал шорох совсем рядом и опять вздрогнул. Рядом с костром стояла Вероника. Озаренная теплым играющим светом, она была прекраснее феи из сказки.
- Никто ко мне не пришел, - сказала она тихо. –И хорошо. А то бы я умерла от страха. Я все-таки боюсь... наверно, поэтому не выходит. Так даже лучше. Гадать - это вроде искушать судьбу. Это нехорошо.
- Вы садитесь вот сюда, - сказал он, указывая на кучу листьев. Она села, подвернув под себя ноги и кутаясь в его мундир. Глаза у нее блестели, но была в них сонная дымка. Она словно грезила. И сама была, словно греза.
- Знаете что? – продолжала она. – Мы вот как сделаем. Вы проводите меня, и я вас спрячу. Там, по дороге, на краю леса стоит сенной сарай. Вы там подождете, а я достану вам одежду. Какую бы только? Крестьянская вам не подойдет; и говорите вы не как крестьянин. Вы похожи больше на студента, о, придумала! У нашего управляющего сын студент, и он сейчас дома. Я скажу своей горничной... нет, не годится. Нет, я что-нибудь обязательно придумаю... только завтра. Сейчас я что-то засыпаю. Конечно, вы наш враг. Но только я как-то в это не верю... Знаете, я лягу тут, на листьях. Вы такой добрый. Вдруг вы когда-нибудь встретите в бою человека... его зовут Леон. Я вам скажу, какой он. И вы узнаете его... в бою. И скажете...
И она заснула. Должно быть, корнет тоже задремал, потому что рассвет наступил как-то внезапно, а костер потух. Вероника подняла голову и посмотрела на него - сначала с изумлением, потом дружелюбно.
- Холодно, - сказала она. – А вы совсем замерзли... без мундира. Надо пойти умыться холодной водой – тогда сразу согреешься. Она вскочила, ловко оправляя на себе складочки, и протянула ему мундир.
- Мы можем даже позавтракать, - сказала она. – И пойдем.
Они выбежали из-под развалин, собираясь умыться в том ручье, у которого встретились впервые. Утро было туманное, сырое, легкий озноб их прохватывал, и было тревожно и весело, как детям, сбежавшим из школы. У ручья они наткнулись на коня - он пил воду, разумеется, в обществе оленя. И олень, разумеется, сразу удрал. Конь вскинул голову, звеня удилами, и ржанием приветствовал хозяина.
- Нет, вы только посмотрите на это животное, - весело воскликнул корнет. – Ты где...
И тут он увидел, что Вероника стоит, бледная, как полотно, прижав руки к лицу.
- Это он, - прошептала она. – Это он! – вскрикнула она отчаянно. - О, Леон! – и она бросилась в траву.
Корнет бессмысленно топтался рядом. Никаких слов, кроме «мадмуазель Вероника», он придумать не мог. Она не плакала, а стонала, выкрикивая иногда: «Леон, о, Леон!» Вдруг она резко приподнялась и села в траве.
- Вы убили Леона, моего Леона, - сказала она. – Моего жениха. Это его конь.
- Нет, этого не может быть! – воскликнул корнет. – Вы ошиблись! Мало ли рыжих коней!
- Я не могу ошибиться, - сказала она. Я кормила его сахаром и заплела ему косичку на счастье. Это моя ленточка. Леон приезжал к нам. Это было неделю назад. Он сказал, как только начнется перемирие, он вернется, и мы по... поже... Она снова упала в траву и теперь зарыдала по-настоящему.
- Нет, нет, нет, - воскликнул он; сердце разрывалось от жалости. Он готов был умереть, только бы вернуть ей ее Леона. - Это все-таки ошибка. Почему вы уверены... Ваш Леон тоже мог проиграть, или отдать, или обменять этого коня тому гусару; он ведь сказал, что конь ему достался как-то так... этот конь мог сменить пять хозяев. Тот гусар... вы хоть уверены что ваш Леон был гусар? Девушки в этом не очень понимают.
- Он был гусар, - сказала она, приподнимаясь. В голосе ее прозвучала надежда. – Как он выглядел, тот человек? Отвечайте же!
Он хотел только одного: чтобы она перестала плакать. Чтобы она успокоилась хоть ненадолго, а потом, когда ужасная весть настигнет ее еще раз, она будет дома с родными... Он стал быстро создавать в уме образ гусара, который никак не мог быть женихом такой девушки. «Сорок лет, красный нос пьяницы, рыжие бакенбарды», придумал он, «голос хриплый...» Он открыл было рот, чтобы выложить все это, и услышал собственный голос: - Невысокий, стройный, лет двадцати пяти... Волосы светлые, а брови и усы черные... и еще у него была странная особенность: он при ходьбе не размахивал руками...
У Вероники побелели губы, и она покачнулась. «Обморок, боже мой», подумал он, бросаясь поддержать ее. Она вскочила легче лани, оттолкнула его с криком «Убийца», и бросилась бежать. Он побежал за ней. Он не хотел ее догнать, просто не упускать из виду. Но она бежала так, словно за ней гнался бандит с ножом. Она бросалась то в одну сторону, то в другую. Сначала они бежали прочь от развалин, потом снова оказались рядом. И вдруг она исчезла - должно быть, решила скрыться и потом тихонько ускользнуть от него. Но он не мог отпустить ее одну, не мог; и вот, проиграв в салки, он попробовал выиграть в прятки. А в прятки с ним в этих развалинах уже играли, и он знал, каково это...
Тут он вспомнил про солдата. В самом деле, ведь против него девушка ничего не имеет. Пусть он поищет ее, окликнет и успокоит. Надо его поскорее разбудить... Корнет пробежал по галерее - и вдруг с разбегу отскочил в сторону, за колонну: во дворике звучал незнакомый голос. Голос говорил на языке врагов, причем на таких барственных, начальственных басах, какие корнет слышал только однажды в жизни, во время посещения училища фельдмаршалом. Корнет осторожно выглянул из-за колонны. Посреди двора, боком к нему, стоял толстый генерал в пышных эполетах, а перед ним навытяжку - солдат в каске, с мушкетом «к ноге».
- Не понимаю, - брюзжал генерал, - какой осел устроил здесь пост. А если здесь есть что охранять, то почему заштатными? Это к вам не относиться, любезный, я вами доволен; хотя в ваши годы и с вашим сложением я поступил бы в гвардию... вы что э–э-э, умственно отсталый? Впрочем, неважно. Надеюсь, не немой? Так вот что: ступайте, мой друг, в лес, примерно на юго-восток, и постарайтесь разыскать моего кучера с коляской. Мы разминулись этой ночью. Ступайте и скажите ему, где я. Э–э–э... на случай, если меня найдут раньше и я вас больше не увижу... вот вам.
Генерал полез в карман за кошельком. В это время над головой у корнета что-то зашуршало; он поднял голову – ему показалось, что там мелькнул среди ветвей тот человечек, но в тот же миг оттуда вылетел красно-синий попугай и полетел через двор, громко хлопая крыльями. Генерал от неожиданности вздрогнул и выронил кошелек. Солдат не шелохнулся. Генерал смотрел на него несколько секунд с изумлением. Потом нагнулся и поднял кошелек сам. Вынув золотую монету, он протянул ее солдату.
- Спасибо, сударь, - сказал солдат, пряча монету.
- Ступайте же, - сказал генерал. – Вы поняли? Боюсь, впрочем, что толку от вас... Постарайтесь найти коляску с кучером и пошлите сюда. Что вы стоите? Вы думаете, я не имею власти отпустить вас с поста? Что вы тут, черт вас возьми, охраняете? О! А это еще что?!
Он смотрел через плечо солдата. Что он там видел, корнет не видел. Но в следующую секунду он это понял.
- Эт–то еще что?! –гремел генерал. – Вас ли я вижу, мамзель–барышня, Вероника, крестница? Что сей сон означает? А подите–ка сюда...
Медленно, неслышно, как привидение, девушка выступила из–за скрывавшего ее угла. Косы ее были распущены; руки опущены. Глаза глядели, не видя. Но генерал ничего этого не заметил.
- Вот это мило, сударыня-барышня! – продолжал он, подбочениваясь. - На рассвете! В десяти верстах от дома! Одна! Я, видите ли, делаю крюк, оставляю боевые позиции, заезжаю специально, чтобы привезти вам именинные сережки... вас, видите ли, нет, вы, видите ли, ночуете у подруги, у дочери священника... кстати, вы не познакомите меня с этим духовным лицом, а? Ночью я заблуждаюсь в лесу, и вот вам результат - дорогая крестница среди руин! В обществе -
Он оглянулся. Солдат сидел на прежнем месте, в прежней позе, с мушкетом на коленях. Он спал.
- В обществе полного идиота, - произнес генерал совершенно расстроенным голосом. – Дорогая Вероника, я надеюсь по крайней мере, что это не... что не это...
- Я шла к бабушке, - сказала Вероника. Голос у нее был ровный, безучастный.
- К какой бабушке? К какой-такой бабушке, мамзель–сударыня? – генеральский голос снова возвысился. – Что вы мне сказки рассказываете?
- Я шла к бабушке, - механически повторила Вероника, - несла пирожок и горшочек масла. И зашла сюда отдохнуть. Вон моя корзинка.
- Что - корзинка! – сказал генерал. – При чем тут корзинка и при чем бабушка? Твоя бабушка, милая крестница, находится там, где и тебе следовало бы находиться – дома; и хотя, по случаю войны, кое–где продуктов не хватает, вас это никак не коснется; твою бабушку, сударыня–барышня, если что и беспокоит, так это твое отсутствие. Ну?!
- Я шла к другой бабушке, - сказала Вероника тем же безучастным тоном.
- Это к какой же? К моей родной тетке – баронессе? Значит, она вернулась из-за границы, где прожила тридцать лет, и поселилась в избушке здесь в лесу? Извини, я этого не знал. Меня не известили. Что же в таком случае случилось с моим деверем- бароном и шестью моими кузенами? Ты мне не скажешь?
Корнет не знал, как прервать этот ужасный допрос. Его появление окончательно погубило бы Веронику. Он боялся, что генерал обнаружит его вещи: седло, которого он сейчас не видит, но непременно увидит, если обернется; мундир, оставленный возле костра... вспомнив про мундир, он вдруг увидел ситуацию в совершенно другом свете...
Осторожно, шаг за шагом он отступил назад. Потом поспешно, но бесшумно пробрался сквозь несколько помещений в тот дворик, где разжигал костер. Там он надел мундир и обратно пошел уже прямо, сквозь две двойные арки. Правда, генерал его все равно не видел: он стоял спиной. Корнет приготовился сделать решительный шаг и как можно тверже произнести заготовленную фразу - и обомлел: с другой стороны; из–под такой же арки, во двор входила крошечная, по пояс взрослому человеку, старушонка, вся завернутая в какие–то пестрые тряпки.
- Доброе утро, внученька, - протянула она сладким неестественным голосом. – Это кто это у нас тут так шумит? Уж не родственничек ли твой будет?
Корнет не видел лица генерала, но на лице Вероники изобразилось самое неподдельное изумление. Хитрая старушка поспешила ей на помощь.
- Что смотришь, миленькая? – сказала она. – Что нарядилась я так? Так это для тебя, для праздничка... - и старушка, кокетливо взявшись за юбку, скакнула раза два вбок, и довольно высоко. Должно быть, у генерала глаза на лоб полезли.
- Ты что же, деточка? – продолжала старуха тем же приторным голосом. – Ты нас познакомь, да давайте сядем, закусим. Из твоей корзиночки. Мы вчера пирожок не докушали, и маслица осталось полгоршочка.
- Ну нет, не выйдет, - очнувшись, загремел генерал, - каким образом вы, сударыня, можете приходиться бабушкой моей крестнице Веронике, дочери моей кузины, когда я отлично знаю обеих ее бабушек?
- Ах, какое приятное удовольствие, - пропела старуха, делая крайне нелепый реверанс, - какая честь. Конечно, мы вам не ровня. Только Вероника, моя голубушка, по доброте своей зовет меня бабушкой. А я всего–то мать ее кормилицы. Женщина простая, уж не взыщите. Добрая барышня не забыла старушку, навещает.
«Что все это значит?» думал корнет.
- Что все это значит, мамзель крестница? – рявкнул генерал. - Вас что, цыганка кормила? И чтобы навестить мать кормилицы, вы обманываете родителей и пропадаете на ночь? По-вашему, я дурак? Нет ли у вашей бабушки еще и внучка? А... А это что?
«Ну разумеется», устало подумал корнет. «Без него бы не обошлись».
С одной стороны ко двору примыкала стройная аркада, ограждавшая террасу. Стена, которая раньше отделяла террасу от огромного великолепного зала, почти вся обвалилась. Пол зала и террасы густо, как ковром, зарос мелкой ровной травкой. И, разумеется, конь корнета выбрал именно этот момент, чтобы появиться в этом зале. Голоса привлекли его чуткое внимание, и он застыл, картинно вскинув голову. «Красив, собака», подумал корнет.

- Это что? Это вы приехали, бабушка? – взревел генерал. –Только не говорите мне, что это конь вот того чучела - ему и на пне не усидеть. Таких коней и в гвардии нет! Ну, коня показали, покажите и всадника!
Казалось, умное животное поняло эти слова. Оно повернуло красивую голову и посмотрело на хозяина, которого генерал не видел, но он-то, конь видел прекрасно. И тогда корнет сделал свой шаг вперед и произнес свою фразу.
- Ваше превосходительство, вы мой пленник, - сказал он. В правой руке он держал шашку, в левой пистолет.
Генерал повернулся, как по команде «кру-гом», и уставился на корнета. Лицо его, багровое от гнева, с вытаращенными глазами, постепенно успокаивалось. Он смотрел, смотрел... и улыбнулся.
- Как бы не так, - сказал он.
- Я вооружен, - сказал корнет.
- Очень мило, - сказал генерал. – А я здесь при чем?
- Сдавайтесь, - сказал корнет неуверенно. - Отдайте вашу шпагу.
- А если не отдам? – спросил генерал. – Вы в меня выпалите, да? Или отрубите мне голову этой вашей шашкой? Скажите, вы уже много людей убили? Вид крови и судорог доставляет вам удовольствие, не правда ли? Вы серьезно полагаете, что можете вот так поговорить с почтенным взрослым человеком, а потом сделать в нем дырку? Конечно, если у вас пистолет со слабым курком, вы можете случайно выстрелить, потому что пальчики у вас дрожат; но вы ведь потом ночью не заснете, корнет! Поверьте, я вам очень сочувствую: заманчиво было бы, не прослужив и недели, взять в плен неприятельского главнокомандующего, но... ничем не могу помочь. Я сам взял бы вас в плен, но мне нечем будет кормить вас по дороге, я не захватил соски. Ну, что? Вы не намерены пустить в ход ваш арсенал? Так я и думал. Коня вашего я реквизирую, молодой человек. Где у вас седло? Вероника, я надеюсь, тебе приходилось ездить на крупе позади кавалера? Я отвезу тебя домой. Значит, ты пришла на свидание к этому...
Генерал подошел к перилам, положил на них руку и перепрыгнул легко, как юноша. Одновременно раздались крик и всплеск: пол террасы отсутствовал начисто: на этом месте образовался водоем, заросший водяными травами и засыпанный листьями...
Генерал исчез с головой.


КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вероника и корнет одновременно бросились к барьеру. Корнет уже готов был нырять, но тут из воды взметнулась большая золотая рыба и с плеском исчезла снова, а вслед на ней показался и сам генерал. Он стоял в воде по грудь, Ряска облепила ему волосы, стебли кувшинок свисали с эполет. Корнет помог ему выбраться и перелезть через перила. Генерал был возмущен, но не обескуражен.
- Пр-роклятое место, - сказал он. – Почему я никогда не слышал про эти развалины? Если здесь какой-то стратегический пункт, почему местные девочки бегают сюда на свидания? Послушайте вы, как вас... бабушка! Вы что, не видите? Уведите отсюда мамзель, я собираюсь раздеться! И дайте пинка этому кретину, пусть идет за моим кучером, как я ему приказал!
- Ваше превосходительство, - сказал корнет, - пойдемте лучше вон туда, там у меня был костер, я его снова разожгу. Вам необходимо скорее высушить одежду, сейчас прохладно, и ветер северный. И я клянусь вам честью, что никакого свидания не было. Я заблудился и попал сюда и здесь случайно встретил мадмуазель. До этого я ее никогда не видел, да и не мог увидеть.
- Улан 87-го гвардейского, если не ошибаюсь? – спросил генерал, с трудом выдираясь из мокрой рубашки, облепившей его могучий торс. – Были в деле под Лузой? Да, вы там лихо смяли наших гусар; черт побери, это нарушило мои планы. Но здесь-то вы зачем?
Корнет тем временем устанавливал над костром треногу из прутьев, чтобы генерал мог развесить на ней свое белье.
- Замечательное место, - сказал генерал, стягивая сапог и выливая из него воду. – Барышня заблудилась - попадает сюда: неприятельский корнет – тоже сюда. Я вчера заехал к родным, возвращаюсь в штаб, темнеет, я выхожу из коляски, чтобы... словом, я отхожу на два шага, и вдруг храп, крик, треск... и все, я не могу найти коляски. Ну, допустим, волк испугал лошадей; но не мог же он так, в один присест, проглотить кучера! Я кричу, зову, бегу туда, сюда, ... и вот на рассвете я здесь, и весь мокрый... и вы правы, здесь чертовски дует.- И генерал чихнул.
- Ваше превосходительство, - сказал корнет, - а теперь я, с вашего позволения или без, отвезу мадмуазель домой, как я ей обещал. – «Если, конечно, она поедет со мной», подумал он. – Вы можете ни о чем не беспокоиться.
Не дожидаясь ответа, он покинул генерала и отправился к Веронике.
- Простите меня, - так она его встретила, - я была несправедлива, а вы ни в чем не виноваты. У него понесла лошадь. А если бы даже... если бы вы... так ведь война... простите... мне так больно...
- Мне так жаль, поверьте, - ответил он, слегка задыхаясь, - если бы я... но что я могу сказать? Позвольте мне вас проводить.
- А как же дядя? – спросила она.
- Он высохнет, и, наверно, кучер найдет его рано или поздно – сказал корнет. – И этот парень... Ну вот, он опять спит. - Корнет попытался разбудить солдата, но это ему не удалось. Пинка давать он не стал, но тряс и звал его, удивляясь все больше, как это можно мертвецки заснуть в таком положении, в каком обычный человек разве что задремлет. На его отчаянный призыв солдат не осветил даже сонным бормотаньем, но когда мушкет свалился на землю, он нагнулся и втащил его обратно.
- А ты брось его, дружочек, - посоветовала бабушка. – Все равно не разбудишь. Такой уж он дремучий. Надо будет – если кто придет – сам проснется.
- Ладно, - сказал корнет. – Едем, мадмуазель. Вам нельзя больше здесь оставаться.
Тут он увидел, что нужно еще добраться до коня. Замаскированный пруд был слегка широковат, чтобы через него перепрыгнуть. Корнет отправился в обход через груды обломков, проломы и щели, даже через верхние этажи. Для лошади этот путь не годился, придется, решил корнет, выбраться из развалин и въехать с другой стороны. Конь сам двинулся ему навстречу и, вытянув длинную шею, обдул его лицо теплым воздухом из своих животрепещущих ноздрей. Нельзя было не ответить лаской на ласку. Корнет погладил коня и легко, словно подпасок в табуне, вскочил на неоседланную спину. Но прежде, чем он успел разобрать поводья, конь шарахнулся в сторону, очутился на берегу пруда, подобрался, как кошка, и махнул через пруд и балюстраду, приземлившись прямо перед Вероникой.
- Ай да всадник, ай да конь! – воскликнула бойкая бабушка. Глаза Вероники невольно вспыхнули восхищеньем. Корнет поспешил прийти в себя. Он не мог понять, как это он не свалился в воду. Хорош бы он был! На глазах у девушки! Он оседлал коня (руки дрожали), сел верхом и протянул руку Веронике. Она встала на ступеньку, поставила ножку к нему на сапог и ловко примостилась у него за спиной.
- Вот и славно, - сказала бабушка, - и поезжайте. А за дядюшкой я уж пригляжу. Ничего, я женщина старая. Эй! Фляжку возьмите да корзиночку: возьмите, возьмите! Кроме вас, они никому не нужны!
Но корнет с Вероникой были уже в соседнем дворе.
- Крестный, - сказала Вероника, не глядя на генерала, который скорчился у костра, - я ничего плохого не сделала. Ты не бойся за меня. Я домой еду.
- Хотелось бы верить, - буркнул генерал.
Они покинули развалины. Вероника сказала, что ехать сначала нужно по длинной просеке, или аллее, а там она покажет.
- Кто эта старуха? – спросил корнет.
- Не знаю, - сказала Вероника, и в голосе ее прозвучало «и знать не хочу». Корнет понимал, что ей не до разговоров. Он стал думать о старухе и о том человечке, которого видел раньше. Неужели в развалинах живут гномы? Нет, в гномов он поверить не мог. А попугаи? А странный солдат? А странная история с фляжкой?
- Вы ведь очень рискуете, - сказала вдруг Вероника.
«Ну еще бы», подумал корнет. Тем более теперь, с ней, он не мог даже сдержать данное себе слово не сдаваться живым.
- Я помогу вам, - сказала Вероника. – Я же обещала.
- Нет, нет, - сказал он. – Ничего не надо. Не думайте обо мне. Я как-нибудь. Я же вам враг.
- Нет, - сказала она. – То–есть да, конечно... Вот здесь надо повернуть, вот между елкой и вязом. А теперь вот так наискосок и вниз до ручья. Конечно, мы враги... Но я так не чувствую.
- Почему вы не сказали дядюшке правду? – спросил он.
- Не знаю, - проговорила она. – Не то чтобы я хотела скрыть... Дядя ничего не знал о Леоне. Пришлось бы долго рассказывать. Я не могла. Дядя хотел, чтобы я вышла за его адъютанта. Мы ведь совсем не богаты, и Леон тоже... был.
Корнет внутренне содрогнулся, и она это как-то почувствовала.
- Не думайте об этом, - сказала она.
- Не могу, - сказал он.
Они выбрались к ручью и ехали шагом вдоль него, но не по берегу, самый берег густо зарос мелким кустарником, сплошь оплетенным ежевикой. Корнет пытался здраво обдумать свое положение, но не мог. Он просто снова и снова переживал свою встречу с вражеским генералом. Хорошо, что Вероника сидела сзади и не могла видеть, что он то и дело заливается краской. Он видел себя, как он стоит с пистолетом и саблей перед этим человеком, выслушивает его насмешки, а через пять минут помогает ему стягивать мокрые штаны. Но при всем желании он не мог вообразить, как же надо поступить. Выстрелить? Убить человека на глазах у женщины? Или наброситься на него, когда он выбрался из воды, и связать ему руки? А потом, очевидно, связать Веронику и ее бабушку, чтобы они не могли освободить своего родственника?
- Ой, - сказала вдруг Вероника.
Корнет обернулся и натянул повод.
- Мы же едем не в ту сторону, - сказала она. – Я задумалась и не видела. Нам надо вниз по ручью.
- Ничего, - сказал он, поворачивая коня. – Мы недалеко уехали.
- Знаете, - сказала она, - что, если мы переедем на ту сторону? Все равно придется, а здесь удобнее. Там я переходила по упавшему дереву.
Корнет осторожно направил коня к воде, опасаясь, как бы тому снова не вздумалось прыгнуть. Но все обошлось благополучно. Конь решил, что его ведут на водопой, напился, а потом, повинуясь легкому посылу, перешел ручей вброд. Они поехали вниз по течению, стараясь не терять ручей из виду или хотя бы слышать справа его журчанье. Корнет с ужасом обнаружил, что очень голоден. Ведь они утром не позавтракали. Долго ли еще ехать? Сколько они проехали? Мили две? Три? В сторону они, конечно, забрали совсем немного. Ну что там, через полтора часа... Да, но ему-то что? Он же не пойдет завтракать к родителям Вероники? И он торопливо повторил про себя клятвенное обещание не принимать от нее никакой помощи. Нет, нет. Это было бы... ну, неделикатно, что ли. Завидев ее дом, он тут же спустит ее на землю, коротко простится и ускачет. Да, но куда?
- Почему она так сказала, интересно? – спросила вдруг Вероника.
- О чем вы, мадмуазель? – Спросил корнет.
- Эта странная старушка. Помните, она сказала: никому кроме вас не нужны ваша фляжка и корзинка. Наверно, она хотела сказать, что у нее и так довольно еды. Наверно, она живет где-нибудь близко в долине, и у нее корова и огород.
Корнет понял, что Вероника думает о том же, о чем и он, и у него сразу же засосало под ложечкой.
- Нам тут не проехать, - сказал он. – Тут болото. Мы его обогнем и вернемся к ручью.
Прошло еще немного времени, и они поняли, что заблудились. Они попытались сообразить, как они сворачивали и как поворачивал ручей. Когда они поняли, что лучше всего было бы вернуться к переправе и начать все сначала, было уже поздно. Ручья они так и не нашли.
Час за часом они блуждали в зарослях, голодные, измученные. Вероника почти забыла свое горе, корнет свой позор. Они сходили с седла и шли пешком, чтобы размяться. Конь был встревожен не меньше, чем они сами. Он то и дело вскидывал голову, прял ушами, нюхал воздух. Он не казался уставшим, хотя шкура у него слегка потемнела и не блестела больше, как золото в слитках.
- Говорят, лошади чуют жилье издали, - сказала Вероника, слегка задыхаясь от ходьбы. – Давайте пустим его идти, куда он сам захочет? Вдруг он нас куда-нибудь выведет?
Вряд ли это было разумно; но корнет не чувствовал себя в это время разумнее лошади, и своих предложений у него не было. Они взобрались в седло, он опустил поводья и послал коня шенкелями. Тот сейчас же взял чуть правее и зашагал бодро, порываясь переходить на легкую рысь, как только позволял ландшафт. Но этого не позволял корнет: на рыси очень уж трясло. Так они ехали довольно долго, как будто все время прямо, только обходя рытвины и поваленные стволы - рыжий умница с дамой на спине не прыгал даже через такие ничтожные препятствия.
- Мадмуазель, - сказал корнет, - простите, что я спрашиваю, но ваш крестный действительно главнокомандующий?
- Да, а что? – сказала она.
- Видите ли... если мы выедем к какому-нибудь населенному пункту, там, скорее всего, окажется какая-нибудь воинская часть. Тогда вы объявите, кто вы, расскажете, где находится главнокомандующий, и потребуете, чтобы за ним отправились. И к вам отнесутся с должным уважением.
- А к вам? – спросила она.
Корнет вздохнул.
- Все сразу не получится, - сказал он. – Я должен буду отдать вас с рук на руки старшему из офицеров. А дальше... уж не знаю.

- Вас... Вы окажетесь в плену?
- Не надо об этом, - прошептал он. – Я не знаю.
- Я скажу им, как вы были добры ко мне и к моему дяде...
- Вы скажете моим врагам, что я вел себя как изменник, Вероника?
- Вы? вы изменник?
- Конечно. Я держал в руках вражеского главнокомандующего – я же мог обеспечить своим победу в ближайшие несколько дней!
- Но вы же не могли?..
- Я должен был. Просто обязан. Раз он не пожелал сдаться, я должен был за...
- Нет, нет! Молчите! Как вы можете!
- Простите, Вероника... – прошептал он.
И в этот миг они остановились на краю глубокой рытвины - непонятно, как она образовалась, но ее окружали поваленные, вырванные с корнем деревья. А там, внизу, что-то блестело. Корнет пригляделся и вскрикнул. Это был совсем новенький и весьма щегольской экипаж. Он стоял накренившись, но не казался сломанным.
- Это же дядюшкина коляска! – вскрикнула Вероника. – А как же кучер? И лошади?
Они спустились к месту происшествия. Там они сразу поняли, что коляска вовсе не упала, а попросту въехала в рытвину, которая оказалась вымоиной: должно быть, весной талые воды образовали здесь небольшой водопад, который размыл мягкую песчаную почву; по сухому руслу ручья, вытекавшего прежде отсюда, коляска и въехала, видны были колеи на песке, кустарник изломан. Видимо, кучер не смог здесь развернуться в темноте, выпряг лошадей и уехал верхом искать своего господина.
Рассмотрев следы получше, корнет предположил, что лошадь была всего одна, а вторая, видимо, оборвалась и убежала раньше. Впрочем, это не имело значения.
- Вероника, - сказал вдруг корнет. – А ведь мы в двух шагах от дороги и очень недалеко от вашего дома.
- Почему вы так думаете? – спросила Вероника.
- Коляска ведь стояла на дороге, когда генерал вышел из нее. Что-то напугало лошадей, они понесли. Как по-вашему, сколько можно проехать в коляске по такой чаще? Дорога рядом; и ваш дядюшка ехал от вас.
Вероника обрадовалась. Да и корнет тоже. Чем бы это ни кончилось – все равно какой-то конец. Они двинулись по сухому руслу, нашли место, где коляска съехала в него, и пошли по примятым и сломанным папоротникам. Между тем солнце уже клонилось к вершинам деревьев. Несколько раз им казалось, что они потеряли след коляски, но потом они все же находили его. В двух шагах, правда, дороги не оказалось, и в десяти, и в ста шагах. А когда они на нее вышли, они не сразу поняли, что это дорога. Это было больше похоже на заросшую просеку. Следов коляски на ней не было. Должно быть, травы и кусты уже распрямились – ведь прошли почти сутки.
- Ну вот, - сказала Вероника. – Мы скоро будем дома. И пожалуйста, я прошу вас; я знаю, что вы думаете, но вы ведь пойдете к нам? Мы все, все расскажем; то-есть... не все...
- Вероника, - быстро перебил корнет, - а в какую сторону ехать?
Она не знала. Они долго обсуждали эту проблему. Наконец решили, что раз Вероника, отправляясь в развалины, шла примерно к западу от дома, то теперь им следует ехать на восток. Они сели в седло, повернулись спиной к заходящему солнцу и шагом тронулись в путь. Они были так измучены, что корнет даже не заметил, как Вероника бессильно прислонилась к нему. Только через некоторое время он понял, что мерзнет от вечернего сырого тумана, а спина у него приятно согрета. И это ощущение живого тепла внезапно пронзило его душу страстной благодарностью и жалостью. Туман поднимался над росистой травой, конь бодро шагал, словно по грудь в молоке. Они ехали и ехали, и конца этому не было... Стемнело, зажглись редкие звезды. Потом над лесом выплыл желтый месяц. Лес расступился, и при свете месяца перед ними предстала величественная громада развалин... Когда они приблизились, сквозь лиственную завесу блеснул красный огонек. Корнет сразу сообразил, что он горит на месте его костра. Но кто же теперь-то жжет костер? Генерал, конечно, давно отбыл. Неужели вернулись мародеры, приятели дремучего солдата? Он осторожно въехал под арку, вынимая пистолет. Костер сиял туманным светлым пятном; вдруг перед светом пробежала такая смешная, такая маленькая фигурка, похожая на вырезанный из черной бумаги гротескный силуэт, что все сомнения разрешились разом. Фигурка тащила предлинную хворостину; изломав ее, бросила в костер. Больше у костра никого не было.
- Мадмуазель, - сказал корнет, - мы опять заблудились. Мы вернулись.
- Хорошо, - с трудом произнесла Вероника. – Пойдемте скорее к костру.
Они спешились и приблизились к огню.
- Дядя! – вскрикнула Вероника.
Генерал лежал в куче листьев, накрытый мундиром и какой-то полосатой тканью. Видно было только его лицо – красное, воспаленное. Седые волосы прилипли ко лбу, глаза были закрыты.
- Явились, не запылились, - сказала старуха. – Только перепачкались немножко. – Она хихикнула.
- Что с генералом? – спросил корнет.
- Простудился, милый ты мой, - ответила старуха. – Купаться еще рано, не сезон. Да ты не бойся, внучка, - сказала она Веронике, опустившейся на колени рядом со стариком. – Я ему травки сварила, а ты ложись-ка спать. Я и тебе постельку приготовила. Что стоишь, молодой человек? Сходи за корзинкой, пусть девушка покушает и спать ляжет. Ишь, укатал бедняжку.
Корнет повиновался. С горящей веткой в руке он пробрался во внутренний двор, к солдату. Тот так и спал, сидя. Но корнет уже устал думать об этом феномене природы. Он нашел корзинку и фляжку и вернулся к костру. Вероника плакала, беспокоясь о старике. Старуха ее утешала.
- Не бойся, поправится, - говорила она, - у нас тут еще никто не умирал.
Корнет убедил Веронику поесть и чуть-чуть подкрепиться из фляжки. Глоток вина оживил девушку, но только на минуту. Когда эта минута прошла, она повалилась на кучу листьев и тут же заснула. Корнет бережно закрыл ее своим мундиром. Они с бабкой тоже закусили. Корнет о многом расспросил бы старуху, да она не отвечала на вопросы. Хихикала, гримасничала, подмигивала.
- Сам все узнаешь, милок, - говорила она. – Время еще будет. «Какое еще время?» думал корнет. «Завтра-то мы уж наверняка доберемся».
Но у него не было сил спорить и расспрашивать. Старуха ему не нравилась. Слишком много суетилась, перебегала с места на место. То и дело добавляла хворост в огонь. Жадно вглядывалась в лицо больного генерала, особенно когда он жалобно стонал или бормотал во сне, но не было в ее глазах заботы и жалости. Притом она все время стреляла взглядом в корнета, словно ожидала от него чего-то. Он решил не спать пока, сел поближе к костру, обхватив руками колени, и тут же, уронив голову, задремал. Ему приснился бой, ослепительный бой. Всадники в золотых доспехах неслись на бело-рыжих конях. Реяли знамена, развевались плюмажи, вздымались мечи и секиры. Он видел искаженные яростью лица, слышал крики и ржанье. Вздрогнув, он проснулся. В ушах у него стоял гул. Он потряс головой, но гул не прекращался. И даже как будто слышалось отдаленное ржание нескольких лошадей. Костер горел попрежнему. Старуха сидела на корточках возле больного и что-то у него поправляла. Стоило корнету шевельнуться, она повернулась и злобно взглянула на него.
- Что это за шум? – шепотом спросил корнет.
- Конница идет, - ответила старуха.
- Какая конница?
- Мне-то откуда знать? Это вы тут военные, вы и разбирайтесь.
Корнет встревожился. Нельзя было больше сомневаться: шел большой конный отряд. Мимо он идет или сюда? И, самое главное, чья это армия?
- Погасите на всякий случай костер, - сказал он.
- Это еще зачем? – ответила старуха. – Никто сюда не придет, кому не надо.
Корнет не стал спорить и разбросал костер. Угли еще рдели, но он подумал, что издали их не заметят. Потом удивился своим предосторожностям. Если это враги – не сам ли он искал днем врагов? Тогда все будет хорошо для Вероники и ее дяди. Если это свои – все будет хорошо для него; генерала возьмут в плен, но со всем уважением, какое прилично главнокомандующему. Часть этого уважения достанется и Веронике. Ее никто не обидит. Но тут он представил себе, что она просыпается, окруженная толпой солдат, все равно чьих.
- Я выйду посмотреть, - сказал он.
Ему было страшно оставлять своих беспомощных подзащитных в одиночестве. И все же он хотел оценить опасность. Если он увидит, что всадники направляются сюда, он быстро вернется, и они с Вероникой и карлицей постараются унести генерала и спрятать среди руин, а потом уже он постарается разыскать старшего офицера и... а, там видно будет.
Он вышел из-под развалин. Шум изменился: не было слышно монотонного топота сотен конских ног. То там, то сям раздавались голоса, ржанье, удары топора. «Час от часу не легче», подумал корнет. «Они располагаются на бивуак, утром непременно увидят развалины и полюбопытствуют, что это такое. Да, нам надо спрятаться».
Он увидел впереди теплый свет костра и осторожно пошел к нему. Приблизившись, он укрылся в кустарнике, и еще прежде, чем разглядел мундиры, узнал родную речь.
- Наш-то, знаешь, что говорил? – лениво тянул один голос. – Это из-за вас, из-за кавалерии, весь план кампании сорвался. Мол, во время ложной атаки у одного улана лошадь понесла, маневр и сорвался. Он знаешь что говорит? Мол, в нынешней войне конница только и годится, что прийти на стоянку пораньше и сварить рис для пехоты.
- Это он говорит? – ответил другой, и корнет сразу узнал голос капрала Мигуна. – Ну, так я ему скажу при случае, на что годится пехота; а с тобой и говорить нечего. Лошадь, вишь, виновата. Вали, мол, на серого, серый все свезет. Да ты эту лошадь-то видел?
- Какую лошадь?
- У нас о ком разговор? А, да что ты видел-то в жизни, пешня? Эта лошадь - ну, я тебе скажу: вот уж краса, природы совершенство... Только на медали чеканить.
- Это серая, что ли?
- Какая серая? С чего это серая?
- Да ты же говорил...
- Да я говорил, а ты чем слушал? Рыжий был конь, весь рыжий. Вот как этот огонь. И так же блеск по шкуре пробежит, чуть он дрогнет... А, да что ты понимаешь! Я коней в жизни повидал; но таких... А полковник наш, Гаер покойный - зарубили его в той атаке - говорит мне: ну, Мигун, за этого коня восемьсот монет кладу без разговоров. Ну, думаю, из восьмисот четыреста - мои. Я ему много коней устроил. Охотник был, понимал.
- Это как же ты устраивал?
- А, делов-то. Ну, смотришь: солдат молодой там, или корнет урвал себе коня, какого ему и не положено вовсе. В бою, скажем, отбил. Пройдешь мимо и говоришь так небрежно: конь, мол, может и хорош, да у него запал; или он, там, засекается; а, да лепишь, что в голову придет. Глядишь, корнетик и шустрит сбыть коня подешевле. А тут я такое придумал - самому смешно: конь, говорю, с дурным глазом.
- А разве бывают?
- А то нет? Люди бывают, значит и кони бывают. У такого коня хозяину головы не сносить, хоть что хошь.
- А как его узнать, такого коня?
- А вот как шею свернешь, так и узнаешь. Ты слушай: корнет - ни-ни. Гаер так распалился - сам ему говорит: продай коня. Не продал! Корнет, понимаешь, полковнику отказал! Так с тех пор их никто и не видел. Ни живых, ни мертвых.
- Кого?
- Тьфу ты! Корнета с конем, кого же?
- А полковника?
- А полковника в том деле зарубили. Да он тут ни при чем. Ты слушай: ты сам же мне говорил: лошадь, мол, понесла. А откуда она взялась, эта лошадь? Ладно, молчи, расскажу. Вот приезжает к нам корнетик этот. Так, смотреть не на что. Тут вам, здрасьте-пожалста, перемирие. Корнет этот едет с бумагами в неприятельский штаб. Он, мол, язык знает. Ну, ладно. Только приезжает он оттуда с конем. В карты выиграл! А?! Конь, я тебе говорю – из тысячи не спутаешь: светится. На лбу звезда. Но и того мало: в гриве косичка заплетена, и голубая ленточка ввязана. А?! Э! Так-то, дружок!
- Что так-то?
- Да ты что, отроду так? Конь, я говорю, самый приметный. А для таких вот, вроде тебя, еще и особая примета. Понял?
- Это зачем же?
- Тьфу! Да чтоб в бою узнали, чтоб не трогали. Я же видел, как он скакал: как сквозь стадо гусей. И с концами. Словно и не было у нас такого корнета; приснился он нам. Как мимолетное виденье.
- Ты, что же это... Он, значит, изменник?

- Да он-то что. Так, мелочь. А вот кто его к врагу посылал? Первый раз и второй?
- Ты что думаешь? Из главных, что ли, кто?
- Что я думаю, про то я знаю.
- А офицеры что же? Не догадываются?
- Кто их знает - они друг за друга. Эх, повидать бы мне того корнета! Ладно, давай свисти: каша-то сварилась. Через час дальше пойдем.
Корнет медленно отступил из своего укрытия. Лицо его пылало. Он изменник! Изменник! Пусть только в глазах солдат... Солдаты - это почти вся армия. Но ведь можно же немедленно все исправить. Можно, пользуясь темнотой, разыскать офицера, сообщить, что рядом с ними находится неприятельский главнокомандующий, и что он его, корнета, пленник. И попросить, чтобы поделикатнее... И тут в глубине его души шевельнулось слово: «предательство». Нет, как же так? «Ведь я же сказал ему: вы мой пленник», думал корнет. «Мало ли что... я должен. Это ведь враги. Мы могли сразу победить. Конечно, главнокомандующий – это не все. Они другого выберут. Но все-таки... Я бы сразу прославился...»
И вдруг корнет снова вспыхнул. Он живо вообразил себе, как Мигун рассказывает, что корнетик – так, мелочь, - прославился, ни разу не обагрив шашки: оказался случайно под одним кровом с больным вражеским главнокомандующим и выдал его.
«Нет, вздор!» думал он. «Что мне Мигун? Да если узнают, что я мог это сделать и не сделал - да меня же должны будут расстрелять! Я же тогда буду в самом деле изменник! То-есть... как это буду?» И в таких мыслях корнет продолжал осторожно отступать к своим развалинам. Совсем стемнело, луна зашла, а он к тому же присмотрелся к огню и теперь вовсе ничего не видел. Все же через несколько шагов ему показалось, что рядом кто-то есть. Он остановился. Ему послышался тихий вздох и еще более тихие шаги. И вдруг, перед самым его лицом зажглись два огромных рубиновых глаза... В тот же миг он узнал запах лошади и чуть не рассмеялся. Он же знал, что у лошади в темноте глаза светятся красным! При этом он почувствовал с полным убеждением, что это не просто лошадь, а его собственный конь. Он протянул руку, погладил доверчиво склоненную морду и нащупал косичку за ухом. Может быть, дисциплинированное животное решило само, не дожидаясь хозяина, вернуться к исполнению воинского долга? Или просто соскучилось по лошадиному обществу? Уздечки на коне не было – корнет сам расседлал и разнуздал его вечером. Как его теперь увести? «А может, пусть его идет?» подумал корнет. «Все из-за него. Вчера вот тоже заблудились... Я еще тогда хотел от него отделаться, только не знал как. Ах да, что я... Мигун же все наврал, выходит...» Все-таки он не мог так сразу расстаться со своим суеверным чувством к коню; при том же конь мог его выдать. Он погладил коня, и тот, казалось, радовался ласке.
- За мной, - шепнул корнет и вдруг вспомнил, что даже не знает имени коня. Тогда не спросил, и нового не придумал. Он сделал несколько шагов, обернулся и снова позвал шепотом: - за мной... как тебя... Верный, что ли? Верный! Верный!
Теперь он видел силуэт коня на фоне слабого отсвета костров. Потом над спиной коня возникла величественная корона оленьих рогов. И оба друга послушно двинулись вслед за корнетом. Он легко нашел свой привал, потому что угли еще теплились. Все было тихо. Вероника спала в той же позе. Старуха сидела все так же, склонившись над лицом генерала.
- Налей-ка, - сказала она, протягивая фарфоровую чашку. Корнет нашарил фляжку и налил ей вина. Она стала осторожно поить генерала. Ему, казалось, было хуже. Лицо у него горело, глаза были открыты, но взгляд совершенно бессмысленный. Он тихо бормотал, повторяя то и дело: «уйдет, придет». Кормилица очень ловко вливала ему в рот вино, поддерживая рукой голову. Генерал поперхнулся, потом стал пить. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и вдруг ясно произнес:
- Кто захочет и придет, как захочет, так уйдет.
Кто случайно забредет, тот два века проживет.
- А кто сам уйдет и других уведет? – спросила старуха, наклоняясь к самым его губам.
- Кто здесь родился, - сказал генерал. Он вздохнул еще раз и спокойно заснул.
Корнет снова вышел из-под развалин и стоял, глядя на светлые далекие пятна костров. Разум властно требовал, чтобы он отправился туда, явился по начальству доложить обо всем, что с ним произошло, предоставив дальнейшее естественному течению событий – то-есть, разумеется, естественному для военно-бюрократической машины. Он этого не сделал и знал уже, что не сделает. Таким образом, стоя здесь под звездами, не двигая ни рукой, ни ногой, он нарушал присягу, он совершал измену! Как он только что ужаснулся, услышав это слово! Как он страдал тогда, заблудившись, при мысли, что его сочтут дезертиром! Теперь он совершал дезертирство сознательно. Если кто-нибудь вздумает обыскать развалины, тех троих возьмут в плен, а его расстреляют... или застрелят на месте, потому что он собирался их защищать, защищать от своих же товарищей! Для этого он здесь и остался!
«Я не гожусь для военной службы», думал он в отчаянии. «Старый хрен увидел это с первого взгляда – он понял, что я не могу убить человека. О, если бы кто-нибудь сказал мне это раньше! Впрочем, я бы ни за что не поверил. Как я ошибся, как наказан! Я мечтал о славе... Как я себе это представлял? Знамена, медные трубы на солнце, литавры, женщин с цветами? Разве я знал, что один предсмертный крик все во мне перевернет? Женщины, цветы... у женщин во время войны совсем другая роль. Но как я стану воином, если столько беспокоюсь о женщинах и стариках, да еще чужих?»
В лесу прозвучал рожок - трубили сбор. Шум усилился, голоса и ржание прозвучали резче. Костры один за другим погасли, и вот наконец послышался ровный глухой гул. Конница выступила в поход.
Корнет ждал, пока шум не затих вдали, потом вернулся в свое убежище. Он шел задумавшись, медленно, и карлица не заметила его приближения. Ее действия удивили корнета. Она сидела по-прежнему рядом с генералом. Костер она разожгла снова, и корнет видел, что она запускает руку в кучу листьев и одежды, прикрывающую больного, потом вытаскивает ее и сует себе за пазуху. Она проделывала это раз за разом, очень быстро. Корнету показалось, что в руке у нее что-то блестит. Он осторожно сделал несколько шагов и вдруг понял, что она вытаскивает откуда-то из генерала золотые монеты и прячет у себя в одежде.
- Ты что делаешь, негодяйка?! – прошипел корнет, стараясь никого не разбудить. Он подскочил к старухе, схватил ее и поднял в воздух. – Ты что... у больного... чертова воровка! – он тряс ее, удивляясь, какая она, при своем жалком росте, тяжелая. Старуха извивалась и дрыгала ножками.
- Вот дурак, - ответила она яростным шепотом, - вот дурак, вот кретин! Так нечего и не понял! Что у него, убудет, что ли? Ты бы лучше себе набрал тоже, что мне, жалко? А ну, пусти! - Она резко дернулась, пытаясь пнуть корнета в грудь. Послышался треск лопнувшей ткани, и из старухи посыпались золотые монеты. Целый маленький золотой водопад со звоном обрушился на каменную плиту. Старуха заметно полегчала. Корнет от неожиданности опустил ее на землю. Она присела перед золотой кучей и стала горстями собирать ее в подол, злобно поглядывая на корнета и продолжая шепотом ругаться.
- Ну дурак, - шипела она, - ты что же думаешь? Вот он проснется, спроси его – пропало у него что-нибудь?
В самом деле, корнет должен был признать, что он вытряс из старухи ее собственный золотой запас. Он видел, как генерал доставал кошелек, чтобы дать монету солдату. Это был маленький кошелек, в нем едва поместилась бы горсть монет. Потом он помогал генералу раздеться, и никакого золота в его одежде больше не было. Генерал при нем выворачивал карманы, чтобы вылить воду. Ему стало стыдно. Что удивительного, что в такое смутное время старая и, видимо, одинокая женщина носит все свое состояние при себе? Он смущенно отошел в сторону. Он думал, что надо извиниться, но язык не поворачивался. Тем временем старуха шмыгнула куда-то в темноту. Корнет устало присел у костра, подбросил хворост и стал смотреть в огонь. Сон одолевал его. Он лег, склонив голову на сухие листья, у ног Вероники, и заснул. Он проснулся. Был день, и пели птицы. Вероника стояла в солнечном луче, заплетая волосы. Она улыбнулась, хотя ее большие глаза оставались печальными.
- Дядюшке лучше, - сказала она, кивая на мирно спавшего генерала. Корнет потянулся и сел – не без труда. Все у него болело. Как же должна было чувствовать себя Вероника?
- Как вы после вчерашней поездки, мадмуазель? – спросил он.
- Не очень, - сказала она. – Я немного разбита... но это неважно. Главное, как дядя...
Ясно было, что она не покинет больного генерала. И тут в голове корнета сверкнула ослепительная мысль.
- Мадмуазель, - сказал он, - вы ведь пришли сюда пешком, и могли бы вернуться тоже пешком, а генерала мы посадили бы на коня. Но он, пожалуй, еще слишком слаб, да и вам сейчас не пройти восемь миль. Помните, мы вчера смотрели экипаж генерала? Он же был не сломан. Что, если я сгоняю сейчас туда, запрягу рыжего и вернусь с коляской? Вы бы могли тогда ехать домой с полным комфортом.
- Там не проехать, где я шла, - сказала Вероника.
- А мы и не поедем, - сказал он, - мы поедем по тому же проселку, по которому вчера возвращались. Где-то он, должно быть, отходит от главной дороги. Наверно, кучер свернул на него в сумерках по ошибке – он же никуда не ведет.
- Только сюда, - кивнула Вероника.
- Но вы согласны? – спросил он.
- Вы слишком добры к нам, - сказала она, опуская глаза. – Я ведь понимаю... оставьте нас, возвращайтесь к своим. Вот крестный поправится, и мы уйдем вместе.
- Ну, мне все равно придется вам сказать, - ответил он. –Видите ли, ночью совсем рядом прошла воинская часть. В любой момент может появиться другая. Кому-нибудь может прийти в голову расположиться в развалинах. У этого солдата тоже есть приятели - вдруг они все-таки вернутся. Вообще может произойти что угодно. И мне очень не хочется оставлять вас, хотя я рассчитываю через час вернуться. Ведь мы вчера ездили шагом, а я поскачу во весь опор. И все-таки, я вас очень прошу – не оставайтесь здесь, на открытом месте. Тут в развалинах целые лабиринты всяких помещений, некоторые почти целые. Разбудите дядю и спрячьтесь на втором этаже. Вы мне обещаете? А здесь ничего лишнего не оставляйте.
Вероника машинально подобрала корзинку и фляжку.
- По-моему, вы хорошо придумали, - сказала она. – Крестному нельзя здесь больше оставаться. Только мне стыдно, что мы вас так утруждаем. Ой, там еще что-то есть. Может, позавтракаете на дорогу?
- С вами за компанию, - сказал корнет. Он нисколько не удивился, что фляжка и корзинка не пустые. Он ничего другого и не ожидал.
- Как странно, - сказала Вероника, разламывая колбаску. –Вчера ели, позавчера... Ведь вроде еды было совсем немного. Пирожок был маленький...
- Здесь очень много странного, - сказал корнет. – Но ведь так и должно быть. Иначе вы бы сюда не пришли.
- Да, конечно, ведь я... – начала Вероника и закусила губку. Корнет быстро вскочил. Ему лучше было уйти. Он надеялся, что опасность и необычность положения, заботы о больном родственнике снова отвлекут девушку от мыслей о ее горестной потере.
- Вы обещаете увести генерала наверх? – сказал он. – И вот что... пожалуй, оставлю я вам седельные пистолеты. У генерала был пистолет, но он побывал в воде. Вы их лучше не трогайте, они заряжены. Передайте генералу.
Теперь нужно было найти коня. Вчера, так же как и в предыдущие ночи, он его не привязал и не спутал. Почему он был так уверен, что конь никуда от него не денется? Вполне он мог уйти вчера за другими лошадьми. Корнет выпрямился, оглянулся и свистнул.
- Верный, эй, Верный! – позвал он.
И тут же услышал звон подков о мрамор. Нет, не ушел, рыжий бездельник!
Выехав на проселок – или на то, что он считал проселком –корнет пустил коня в карьер. Солнце припекало, воздух быстро согревался после ночной сырости. Все вокруг еще сверкало от росы, но запах леса и травы был теплый, почти летний. Рыжий, видимо, собирался показать, на что способен. Все лишнее вылетело у корнета из головы. Он привстал на стременах, волосы его развевались, рубашка вздулась парусом за спиной. Он чуть не заорал от счастья. Словно ему снова было пятнадцать лет, и он был никому ничем не обязан...
Немного погодя он сбавил скорость, чтобы не проскочить ненароком то месть, где они с Вероникой вчера выбрались на проселок. Но радость его не уменьшилась. Мысль его стала светла, дальнейшая судьба ясна. Доставив своих подопечных на место, он сейчас же поскачет назад той же дорогой. Конечно, он обернется засветло. И сразу отправится по следам своей части. Если ему повезет – если ему очень-очень повезет – он их догонит в тот миг, когда они вступят в бой. Он ворвется в самую гущу сражения на огненном коне. И тут произойдет что-нибудь очень красивое со знаменем. Солнце, кони, зеленый луг – и знамя. Свое или чужое. Конечно, он будет убит. И тогда все скажут... Ну, а если это не исполнится, ну что же, он просто доложит обо всем командиру. Его арестуют и будут судить. И ему уже ничего не придется решать самому. Он только попросит разрешения написать родителям... Тут сквозь шум скачки ему послышался посторонний звук, сначала смутно, словно приглушенные далью раскаты грома. Он сдержал коня и прислушался. Никакая не гроза, это была канонада. Причем он не мог определить, в какой стороне – в лесу звук рассеивается. Да, надо спешить: уютные развалины в любой миг могли оказаться в центре боевых действий. И сам он, того гляди, нарвется на аванпост или пикет... Но ничего такого, к счастью, не произошло. Все совершилось с легкостью необыкновенной, как в счастливом сне. Он сразу нашел экипаж. Экипаж был целехонек. Упряжь, снятая кучером, лежала на передке. Конь не стал проявлять гонора и сразу согласился идти в упряжи. Правда, запряжка была дышловая, на ходу экипаж кособочился, но это было терпимо. Корнет, надо сказать, был заправским кучером – он умел править четверкой. По лесу он провел коня под уздцы. По проселку они мчались крупной рысью. Давно не езженая дорога заросла травой и мелким кустарником, экипаж то и дело подскакивал, но при таких рессорах это было даже весело. Коляска вкатила в развалины, словно во двор аристократического особняка в приемный день.
Там, где он оставил Веронику с генералом, никого не было. Кострище было засыпано листьями. Корнет обрадовался, что его совет приняли. Распрягать он не стал, а побежал во внутренний двор, где спал солдат. Встав посредине, он позвал негромко: «Мадмуазель! Мадмуазель Вероника!» Ответа не было. Он прошел в другое место и снова позвал. Казалось бы, естественно было спрятаться так, чтобы сразу увидеть его возвращение. Но, может быть, такого места не нашлось. Странно все-таки, что они его не слышат...
У нашего героя в детстве, как у многих людей, были повторяющиеся кошмары, странные сны, когда одновременно кажется, что снова попал в то же ужасное место, в то же безвыходное положение, и помнится, что это сон, и что он уже снился, и от этого еще страшнее. Так и теперь: он уже облазил однажды все эти башни, залы, балконы и лестницы, преследуя маленького человечка. Но тогда это было просто нелепо, а теперь он боялся, и все больше и больше. Проникнув в очередную комнату с провалившимся полом, он по стене добирался до окна, выглядывал вниз, всматривался в постройки напротив, звал: «Вероника! Ваше превосходительство!» –и, не услышав отклика, продолжал свое акробатическое путешествие. Страх и нетерпение подгоняли его, и наконец произошло то, что должно было произойти: он слишком сильно перегнулся над краем обвалившейся стены, кусок стены обрушился, и корнет вместе с ним. К счастью, прямо под ним была огромная куча мелких обломков, и корнет съехал с нее, как на санках. Обломки загромождали все нижнее помещение, и он доехал до противоположной стены и уперся в маленькую деревянную дверь, совсем рассохшуюся. Разбросав камни и кирпичи, он смог слегка приоткрыть дверь и протиснуться в маленький дворик, которого раньше даже не видел. Посреди дворика рос огромный куст шиповника, весь в бутонах. Корнет сделал несколько шагов и споткнулся: в траве валялось массивное старинное колесо от кареты с резными фигурными спицами. Корнет отпрыгнул в сторону, чтобы не упасть, и чуть не опрокинул большой барабан. Барабан был накрыт к завтраку: на нем, на драгоценной кружевной салфетке, стояли кофейник и чашка. Тут же лежали щипцы и несколько орехов. Корнет поднял глаза. Из за куста выглядывал крошечный домик – вернее, кузов старинной кареты, превращенный в домик. Он стоял на трех колесах и на подпорке из мрамора. Опущенная до земли лесенка была покрыта, как половичком, полосой вышитого бархата – то ли поясом, то ли шарфом. Дверца была открыта, но завешена кружевным покрывалом. Корнет смело шагнул вперед и поднял занавеску. Ему показалось, что он заглянул в конфетную коробку, потом – что смотрит на туалетный стол старой кокетки: все здесь было в салфеточках, флакончиках, шкатулочках, ленточках. А перед зеркалом, сидя, брилась старушка.
- Так я и знал, - сказал корнет.
Карлик ехидно засмеялся.
- Ах, ах, - сказал он, - какие же мы умные. Прямо ясновидцы. Ну, и что же ты еще знаешь, мой миленький дружок?
- Ты у генерала золото вытаскивал, - сказал корнет.
- Ну и что? – сказал карлик. – Поди и ты вытащи, сколько сможешь. Он не обеднеет. У него кошелек неистащимый.
- Какой? – переспросил корнет.
- Неистащимый, сколько ни тащи, всего не вытащишь.
- Что ты вздор болтаешь, - неуверенно произнес корнет.
- Ты что, родился такой умный или это тебя в школе заучили? – спросил карлик. – А как насчет твоей фляжечки? А пирожочек, а?
- Этого не может быть, - сказал корнет. – Просто сон какой-то.
- Вот, вот, - сказал карлик. – Понатужься еще немножко, совсем все поймешь.
- Ничего я не хочу понимать, - сказал корнет. – Где барышня и генерал?
- Недалеко; на солнышке греются. Генерал сказал, что у него от каменной сырости все кости ломит. Капризы все; какая тут сырость! Там они, снаружи. Здесь вот пройдешь.
- Ладно, - сказал корнет. – Мы уезжаем. Поедешь с нами?
- Сегодня не поеду, - сказал карлик. – Другой раз как-нибудь.
- Мы совсем уезжаем, - сказал корнет.
- А вот это вопрос, - усмехнулся карлик. – Большой-большой вопрос. А ответ я тебе, так и быть, скажу по дружбе: никуда вы не уедете.
- Опять тайны? – устало спросил корнет.
- Тайны, тайны, - сказал карлик. – Тут все тайны. Кофейку не хочешь? С горячим кофейником сюда никто, к сожалению, не забредал. А я тогда пожадничал...
- О чем ты? – спросил корнет.
- О тайнах, - сказал карлик. – Хочешь знать про свою фляжку и генеральский кошелек? У меня секретов нет. Это все он. Эх! Не знал я ране!
- Что ты не знал?
- Что у него такое свойство. У дремучего солдата. Ты что, не понял? Ты его угостил вином – у тебя теперь вина всю жизнь будет, хоть залейся. Фляжку только не потеряй. Тоже и барышня: у нее в этой корзиночке всегда будет и пирожок, и колбаска, и горшочек маслица. А генерал...
Но корнет и сам вспомнил, как генерал давал золотой солдату. Он потряс головой.
- Не вериться, а приходится, - сказал он. – А ты что, давно здесь живешь?
- Да уж, давненько, - усмехнулся карлик.
- Жаль, некогда, - сказал корнет. – Может, еще случится, когда-нибудь попаду сюда...
- Это-то уж точно случится, - сказал карлик.
Корнет махнул рукой и побежал туда, где, как сказал карлик, был выход наружу. Он в самом деле сразу оказался на опушке, поросшей кудрявым весенним папоротником. Посреди опушки на древесном стволе сидел генерал, а рядом с ним стояла Вероника в своем прелестном беленьком платьице.
- Подите-ка сюда, молодой человек, - сказал генерал. – Нам надо договориться. Мне тут племянница кое-что рассказала.
Корнет подошел ближе. Вероника сделала реверанс, не поворачиваясь к нему. Кажется, у нее были заплаканы глаза.
- Вероника, - сказал генерал, - поди пока набери нам земляники.
- Что вы, дядюшка? – сказала Вероника. – Какая сейчас земляника? Ведь май.
- Ну, хорошо, - сказал генерал. – Тогда набери нам майских жуков. Иди, детка. Погуляй пока.
- Так значит, - сказал генерал, когда она удалилась, - что там у вас вышло с этим Леоном?
Корнет рассказал о коне и гусарском поручике как можно короче, чтобы не выдать какой-нибудь военной тайны.
- Погибельный конь, - сказал генерал. – Слышал я эту солдатскую легенду, и не раз. И даже совсем недавно ординарец мой говорил, что он опять появился. Говорят, он появляется в армии - неважно в чьей: он то и дело переходит из рук в руки, и каждому хозяину приносит беду. Так он сменит двенадцать всадников, и каждый будет чином выше; а тринадцатый будет самый главный начальник. И вот когда он сядет на коня, они вместе пропадут в тартарары. Тогда все и кончится.
- Ну, это ведь все суеверия, - сказал корнет с неискренним презрением.
- Все может быть, - сказал генерал. – Бедняга Леон; бедная Вероника. Она дочь моей кузины, очень хорошей женщины и очень несчастной. Она – я о кузине говорю – потеряла на войне жениха, потом, через несколько лет, мужа. Потом она вышла замуж за этого чудака... Он не плохой человек, но я бы хотел для Вероники другого. Мой адъютант в нее влюблен – человек знатный, богатый, служит при штабе; но, конечно, у меня и в мыслях не было ее принуждать. Впрочем, извините – дела семейные. Я хотел вам сказать другое. Вышло ведь по-вашему. Я ваш пленник, корнет.
- То-есть как пленник, ваше превосходительство? – спросил корнет.
- Да так. Вы, мой милый, последний рыцарь. Ну что ж, я буду предпоследний. Ночью я был в ваших руках, совершенно беспомощный. А рядом проходила ваша кавалерия.
- Почему вы думаете, что наша?
- Видел следы у ручья, у водопоя. У наших уставная ковка другая. Словом, я готов следовать за вами, куда вы скажете.
Корнет почувствовал, что заливается краской.
- Я нашел и привез вашу коляску. Она совершенно цела. Я собирался отвезти вас и мадмуазель к ее родителям, – сказал он.
- Вот как? – сказал генерал. – А вы уверены, что их поместье не занято вашими войсками?
Корнет остолбенел. Эта мысль ни разу не пришла ему в голову. Дом Вероники в его мыслях был священным приютом мира и тишины.
- Что поделаешь, - сказал генерал, - война! И пусть она сама вынет жребий нам всем. Мы едем туда, куда вы собирались ехать. Если там ваши, мы с Вероникой положимся на милость победителей. Если наши – я немедленно выпишу вам пропуск через все наши позиции, чтобы вы могли вернуться к своим. В любом случае я заплачу вам за себя выкуп, какой вы сами назначите. Только, прошу вас, не требуйте слишком многого – я полководец, а не банкир. И вдруг корнет, неожиданно для себя, расхохотался.
- Извините, ваше превосходительство, - сказал он. – Я должен был бы ответить что-нибудь очень рыцарственное, но дело в том, что вы можете заплатить за себя столько золота, сколько весите сами. Даже если вас взвесить верхом на вашем знаменитом Байяре!
- Что за шутки, корнет? – спросил генерал.
- Простите за вопрос, - сказал корнет, - сколько у вас при себе денег?
- Кажется, восемь золотых, - сказал генерал, вынимая кошелек. – Было девять, но один я вчера дал этому олуху. Ну да, так и есть.
- А теперь попробуйте высыпать их из кошелька, - сказал корнет.
Генерал пожал плечами и потряс кошелек над ладонью левой руки. Золото потекло звонкой струйкой. Кучка монет выросла на ладони, монеты покатились к ногам генерала. Генерал вскрикнул, повернул кошелек и хотел высыпать монеты обратно.
- Зачем же? – сказал корнет. – Там и так всегда будет достаточно. Попробуйте, потрясите еще!
Тогда генерал стал трясти кошелек прямо над землей, и кучка золота у его ног стала расти.
- Что это значит? – прошептал он.
- Понятия не имею, - сказал корнет. Его разбирал нервный смех, словно его щекотали. – Карлик знает.
- Какой еще карлик? – сердито спросил генерал.
- Старуха, - ответил корнет.
Генерал медленно покивал головой. Он перестал вытряхивать монеты, но держал кошелек раскрытым, глядя то в него, то на кучу золота. Он зачерпнул горсть золота и медленно дал ему стечь обратно в кучу.
- У меня лихорадка, и я брежу, - сказал он. – Ах, какая сладостная греза! Будь это правда! О, я бы к чертовой матери вышел в отставку! Мне так надоела эта армейская тупость, штабная рутина, интриги! Но, видите ли, двум моим сыновьям нужно делать карьеру, дочерей выдавать замуж, и родственникам хочется помочь... А так –да я бы всех озолотил! Веронике, бедняжке, я дал бы такое приданое! А, бросьте: молодая, забудет... Я бы отстроил Ле, восстановил парк, купил бы еще каштановую рощу и заливные луга у Муана...
- Что ж, может быть, все так и будет, - сказал корнет.
- Если вы меня не разбудите, - сказал генерал.
- Странный сон, мне кажется, - сказал корнет. – Мне снится, что вам снится, что у вас неистощимый кошелек.
Генерал поднял голову.
- Нельзя так шутить, - сказал он. – Вы еще дитя, и деньги для вас ничто. Когда у вас будут свои дети, вы будете думать иначе. Вы что-нибудь понимаете?
Корнет повторил свай разговор с карликом.
- Да-а, - протянул генерал. – А помните, я велел вам дать этому дремучему солдату пинка? Хорошо, что вы этого не сделали. А то, пожалуй, вы бы во все дни своей жизни не испытывали нужды в пинках. Словом, заколдованное место. Любопытно бы поговорить с этим карликом – но, вы правы, некогда. Надо ехать. Как вы думаете, корнет: если это золото нам мерещится... должны мы его собрать и унести с собой?
Корнет задумался. Таскать с собой груду золота, имея неистощимый кошелек, было нелепо. С другой стороны, как-то странно оставлять его валяться, как мусор.
- Давайте отнесем хоть в развалины, - сказал он. Они стали собирать золото в карманы. Оно поместилось с трудом. «Если спрятать где-нибудь там, карлик непременно найдет», подумал корнет. «Интересно, зачем карлику золото?»
- Пойдем, - сказал генерал. – Вероника! Где ты, Вероника? Иди сюда, девочка! Послушай, что я тебе расскажу; но это тайна...
Вероника вернулась из лесу с букетиком желтых цветов. Голову она держала низко опущенной. Наверно, она там плакала. Корнет первым пошел к развалинам, генерал за ним, ведя под руку племянницу. Он рассказывал ей историю с кошельком – ему пришлось бы ее рассказать, даже если бы он не хотел: он звенел на ходу. Корнет, у которого карманы были меньше генеральских и соответственно ноша легче, все-таки чувствовал, что идти ему тяжело. Так они вошли во двор. При их появлении с треском и криком взлетела стая попугаев; олень, который обнюхивался с рыжим, убежал. Видимо, экипаж заинтересовал постоянных обитателей развалин. Наверняка и карлик был где-нибудь близко. А солдат?
- Знаете, - сказал корнет, - пойду-ка я попрощаюсь с этим парнем. Если разбужу его, конечно.
- Я там ему оставила корзинку с едой, - сказала Вероника. – Мы ведь скоро будем дома. И ваша фляжка там.
Корнет кивнул и побежал к солдату. Тот, конечно, спал сидя, и фляжка и корзинка стояли рядом.
- Прощай, приятель, - сказал корнет, хлопнув его по плечу довольно крепко, но без всякого эффекта. И вздрогнул: прямо над ним раздалось хлопанье крыльев и прозвучало отчетливое: дур-рак! Корнет вернулся к экипажу, взял вожжи и погладил коня. Генерал в это время, подняв сиденье, высыпал золото из карманов во внутренний ящик. Корнет поспешил также избавиться от своей ноши. Потом генерал усадил Веронику, а корнет занял место кучера.
И тут снова послышалось: дур-рак! Дурак!
- Попугаи! – сказал генерал. – Нет, это, конечно, сон!
Корнет развернул коляску.
- Коня запряг! – услышал он откуда-то сверху знакомый ехидный голос. – Ты бы оленя запряг! Оленя! А еще лучше сам запрягись и бегай по кругу! Вот цирк будет!
И вот, провожаемый такими напутствиями, экипаж торжественно выкатился из-под арки, увитой гирляндами зелени...


КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


Поездка не задалась с самого начала. Они не успели еще выехать на дорогу, как перед ними пробежал олень и скрылся в чаще. Верный (корнет уже привык называть коня этим именем) рванулся за ним, да так стремительно, что корнет чуть не полетел на землю. Когда он опомнился, коляска уже застряла в кустах, и в ней что-то подозрительн6о хряснуло. Коляску и коня с трудом выпутали из ветвей, поставили на дорогу и тронулись; но через несколько минут олень снова попытался сбить своего приятеля с пути истинного, и тот снова изменил долгу ради дружбы, чуть не перевернув экипаж. После этого генерал заявил, что если они и дальше поедут наперекосяк, передняя ось того гляди оторвется, и предложил переделать дышловую запряжку в оглобельную, срубив молодое деревце. Корнет пришел в отчаяние от новой задержки, но генерал неожиданно проявил такую сноровку, что дело сделалось как бы само собой. Вместо веревок генерал использовал золоченые шнуры с собственного мундира. Когда они снова сели и покатили, корнет понял все преимущества правильной запряжки: коню было легко, он бежал ровно, не сбивался на скок, не нервничал и больше не уклонялся с прямого пути. И в это время они услышали дальнюю канонаду. Генерал сразу указал точно, откуда она доносится, а потом на досуге занялся своим кошельком
- Послушай, детка, - говорил он Веронике. – Ведь этого же не может быть. Мне показалось.
Он вынимал кошелек, рассматривал его, открывал, заглядывал внутрь – и, перевернув, сыпал золото себе в ладонь, на колени Веронике, просто на пол коляски. «Нет, бред!» восклицал он. Затем золото собиралось и ссыпалось в ящик под сиденьем. Через несколько минут все повторялось сначала. Скоро корнету стало казаться, что экипаж снова кренится набок от лишней тяжести. Потом генерал поднял голову и спросил, где это они едут.
- Мы только что миновали место, где ваша коляска свернула с этого проселка в лес, - сказал корнет. – Там еще кусты поломаны. Мы, мадмуазель и я, нашли ее там, в лесу, в вымоине.
- Да, но как, черт ее побери, могла она оказаться на этом проселке? – спросил генерал.
- Должно быть, кучер свернул нечаянно, - сказал корнет, - и вы ехали по ней. Ведь были сумерки.
- Не только в сумерках, но и в полной темноте, и во сне никто не спутает хорошее грунтовое шоссе и эту канаву, - сердито сказал генерал. – Ни один кучер, даже пьяный. Коляска стояла на дороге, когда я из нее вышел.
- Значит, потом, - начал корнет, но не кончил. Просека уперлась в обширное болото. Болото, должно быть, образовалось на месте реки: посреди него торчал недосягаемый мост.
Они не теряли надежды. В самом деле, исходя из той же предпосылки – что коляска по лесу далеко уехать не могла – дорогу следовало искать неподалеку от места нахождения коляски. Если описать круг радиусом ну максимум в четверть мили с центром в этом самом месте нахождения, то дороге просто некуда будет деваться. Правда, описывать по лесу круг с радиусом оказалось не так просто. Корнет вскоре слез и повел коня под уздцы. Генерал и Вероника тоже вышли из коляски – то ли из деликатности, то ли потому, что коляска болталась, как шлюпка на шалой волне, звеня при этом своим драгоценным грузом. Круг, по милости дикой природы, превратился в очень сложную кривую. Становилось жарко, пахло пряными травами, птицы заливались на все голоса. Канонада то слышалась громче, то совсем замирала. Корнет проклинал в душе коляску, застревавшую на каждом шагу, но даже не думал избавиться он нее: потом, когда они выберутся на дорогу, она очень пригодится его нежной спутнице и ослабевшему от болезни спутнику. К тому же она была начинена золотом, как пирожок вареньем – о, черт! Какие мысли лезут в голову! Увы! Они находились в таком месте, где за все золото мира не купишь ни отбивной котлеты, ни булки с изюмом. Пожалуй, Вероникина корзиночка пригодилась бы им больше, чем дремучему солдату; вообще-то, скорее всего, ему она вовсе не нужна...
Они все-таки доломали коляску, выбираясь из ручья на крутой скользкий берег. Недаром, должно быть, в ней тогда что-то хрястнуло, а может, она была надломлена еще раньше, в самом начале своих похождений. Коня они выпрягли, а коляску бросили вместе с золотом. Веронике предложили, если она хочет, ехать верхом, но она с ужасом отказалась. А день уже клонился к вечеру. Словом, когда они, изнемогая от голода, жары и комариных укусов, увидели перед собой развалины, они почти обрадовались. Им тут тоже были рады – их даже встречали: на опушке пасся олень, под аркой стоял карлик. Он был одет, как прежде, в яркий тюрбан с пером и в расшитый золотом халатик. Только бороды у старого негодяя не было – он сбрил ее, чтобы притвориться старушкой.
- Милости прошу к моему скромному столу, - сказал карлик, кланяясь, - выпить освежающего, пользительного чайку после прогулки.
- Пойдемте, - решительно сказал генерал. – Вы, сударь, кажется, разбираетесь в том, что здесь творится. Поговорим.
Во дворике у карлика было так уютно и нарядно, словно здесь и правда жила аккуратная старушка, которой нравится ухаживать за растениями. На барабане стояли четыре чашки, разрисованные снаружи и позолоченные внутри. Рядом с барабаном лежали две бархатные подушки, которые карлик предложил барышне и генералу. Корнет сел на камень. Тут же стояло что-то, завернутое в пеструю шаль. Карлик снял шаль – под ней оказался чайник – и попросил у генерала разрешения накинуть ее ему на плечи.
- Вы превозмогли болезнь, ваша светлость, но не победили ее, - сказал он. – Сейчас вам жарко, но солнце вот-вот сядет, упадет роса, и приступ может вернуться.
- Мне, право, неловко, - сказал генерал, - я и так вам слишком обязан за ваши заботы и даже не знаю, чем заслужил такую доброту.
- Все узнаете, и очень скоро, - сказал карлик. – А теперь скорее чаю!
В руках у него оказалась серебряная шкатулка с гербом на крышке. Заметив герб, генерал поднял брови, но ничего не сказал. Внутри шкатулка разделялась перегородками, и в каждом отделении хранились сухие травки. Карлик ложечкой насыпал травки в каждую чашку – всем разные – и заварил кипятком. Все стали пить с наслаждением душистую жидкость, чувствуя, как вместе с жаждой исчезает усталость. Карлик принес миску орехов и все ту же корзинку.
- Я прибрал, - сказал он. – Ему-то незачем. А вы, сударыня, загорели сегодня, простите такую мою дерзость...
Вероника была хороша до невозможности. Ее утомленное, томное, матово-золотистое лицо словно светилось среди густой массы каштановых растрепавшихся волос, веки тяжело опускались на потемневшие синие глаза.
- Сударь, - сказал генерал, - вы, я вижу, собираетесь нам что-то рассказать. Ну, так начинайте с самого начала.
- С вашего разрешения, - сказал карлик. – Когда великий маршал Легуан возвращался после победы под Шауненом...
- О чем вы рассказываете? – удивился генерал. – О моем предке, герое семилетней войны?
Семилетняя война, вспомнил солдат, происходила в промежутке между тридцатилетней и столетней.
- Вы уж извините, - сказал карлик. – Я хотел по порядку, как я сюда попал. Вы, ваша милость, на мою шкатулочку обратили внимание, на герб. У вас на сабле, на рукоятке, такой же.
- Говорите же, я слушаю, - сказал генерал.
- Вы, верно, изволите помнить, - сказал карлик, - что ее светлость герцогиня всегда сопровождала его светлость герцога во всех его походах, и всегда с большою пышностью. Сколько было слуг, служанок! Сколько повозок с туалетами! Один десертный сервиз занимал две повозки! Собачки, обезьяны, попугаи... Я ездил всегда в карете с попугаями. Вот в этой. Там еще кое-что лежало – сундучки, коробки... Так вот, их светлости тогда заночевали по дороге здесь, в развалинах – то есть они-то, конечно, сюда не входили, поставили шатры на лугу... лес был тогда не такой густой. А часть карет и повозок задвинули сюда, чтобы легче было охранять. Утром выяснилось, что у моей кареты – извините, я называю ее моей, но, конечно, это была карета ее светлости, - отвалилось колесо; а лошадей разобрали, чтобы заменить тех, которые охромели; и вот их светлости уехали, а меня забыли тут вместе с попугаями...
- Ничего не понимаю, - сказал генерал. – Какие их светлости?
- Его светлость маршал герцог Легуан и его супруга герцогиня, - сказал карлик.
- То есть вы хотите сказать, что так и живете здесь со времен семилетней войны? – сказал генерал. - Как же это возможно?
- Привычка, - сказал карлик. – Привычка, говорят, свыше нам дана.
- Больше ста лет? – воскликнул генерал. – Нонсенс!
- А что у вас в кармане, господин главнокомандующий? – ехидно спросил карлик. – Не нонсенс?
Генерал закрыл лицо руками и надолго задумался.
- А мы с вами, корнет, были тогда союзниками, - сказал он, опуская руки. – И в тридцатилетней войне тоже. А те, с кем мы воевали... великий, богатый, отважный народ... из них осталось теперь несколько тысяч на побережье, в Солянках. Одичали, огрубели...
- Да, я тоже слышал, что многое изменилось, - сказал карлик.
- А наш солдат? – спросил корнет. – Он что, из тех... из великих? Откуда он взялся?
- Он уже был здесь, - сказал карлик. – Я так думаю. Он был не из наших. Когда я проснулся и увидел, что меня забыли, я пошел бродить в развалинах, и он там сидел – точно как сейчас. Он проснулся и...
- И что? – спросил генерал.
- Видите ли, вот наш юноша, например, мог бы уже заметить, что солдат просыпается, когда здесь появляется кто-нибудь новый, - сказал карлик. – Он вступает в разговор ... Обычно он что-нибудь просит. И вот, если дать ему что-нибудь, только совершенно бескорыстно и добровольно... если знать заранее, что получится, и дать с намерением, ничего не выйдет... проверено...
- И что же вы ему дали? – поинтересовался корнет.
- Н-ну, видите ли... – замялся карлик, - в карете было чуть-чуть припасов, корма для попугаев... знаете, это для солдат не годится – сухарики, конфетки... был даже мешочек с кофейными зернами, но я подумал, что он, наверно, не любит... вот и пью теперь желудевый, и без сахара...
- Так значит, кто-нибудь другой...
- Да, видите ли, с некоторых пор в окрестностях распространилось поверье, что я могу предсказать судьбу...
- А вы не можете? – спросила Вероника.
- Иногда, знаете, это не трудно... деревенским девушкам, например. Потом в этом месте некоторым снятся вещие сны, а некоторые говорят во сне и предсказывают, и даже, знаете, насчет политики... «Ах, вот почему он тогда так прислушивался», подумал корнет.
- Подождите, подождите, - нетерпеливо перебил генерал. –Объясните подробнее, как это получается – ну, вот как с моим кошельком?
- Это очень просто, - сказал карлик. – Приходит, скажем, девушка погадать на жениха, и приносит... ну, например, крынку с молоком... мне. А солдат просыпается и спрашивает: не дашь ли попить мне из крынки? Они обычно - то ли пугаются, но, во всяком случае, угощают его. С тех пор девушке можно уже не доить коров.
- Это очень странно, - сказал генерал. – Ведь о таких чудесных предметах должны были бы рассказывать...
- А я слышала, - сказала Вероника, - Говорили, что в соседней деревне у одной старушки был волшебный горшочек с кашей, которая никогда не кончалась, только, говорят, она была очень не вкусная.
- Совершенно верно, - сказал карлик, - крутая, непроваренная и пересоленая. Я рассердился и предсказал этой девке, что она никогда не выйдет замуж.
- Она была старая дева, - сказала Вероника.
- Они что же, всегда забирали свою посуду обратно? – спросил генерал. –Что ж вы не разжились таким неиссякаемым горшочком?
- Пробовал, - сказал карлик. – И не раз. – Он печально посмотрел в сторону. Там, в углу двора, были свалены в кучу корзинки, крынки, горшочки и мешочки.
- Я ведь это все постепенно выяснил, - продолжал он. – Совсем недавно. Эти все предметы действуют, только пока остаются у своего владельца, у того, кто угощал солдата. Вот, например, корзиночка барышни. Если бы она мне ее отдала, а сама ушла, я бы доел пирог, и на том бы дело и кончилось.
- Значит, вы так и перебиваетесь от случая к случаю? – спросил корнет. – А если никто не придет?
- Ну, есть же орехи, ягоды, грибы, - сказал карлик. – Я летом запасаюсь. Да и потом как-то с годами аппетит совсем пропадает, право... Хочется только чего-нибудь такого... остренького или сладкого. И кофеек вспоминаешь...
- Как только мы выберемся отсюда, - торжественно заявил генерал, - я пришлю вам мешок кофе и мешок засахаренного миндаля. И бочонок анчоусов.
- Чувствительнейше вам благодарен, ваша милость, - сказал кланяясь карлик, - но я хотел бы... если вы простите мне мою дерзость...
- Что такое? Говорите, любезный! – ответил генерал с улыбкой.
- Если я посмею... в прежние времена я принадлежал к вашему дому, - сказал карлик. – Если бы я мог опять поступить к вам на службу... здесь так скучно... ни музыки, ни изящных речей, ни прекрасных дам... сегодняшний вечер – редчайшее исключение, - добавил он, поклонившись Веронике.
- Очень рад! – расхохотался генерал. – Только, боюсь, вам у меня не понравится, мой дом поставлен не на такую широкую ногу, как у Легуана Победоносного!
- Теперь, с вашим чудесным сокровищем, - сказал карлик, - вы можете превзойти в роскоши самого императора китайского.
- Ну что ж, я попытаюсь! – веселее воскликнул генерал. – И вас, разумеется, тут не покину. Можете завтра отправиться с нами. Да, жалко, что экипаж сломался – вам нелегко будет бродить по лесу!
Корнет заметил, что генерал говорит слишком громко и часто смеется. Глаза у генерала горели, и он, кажется начал слегка дрожать. Должно быть, повторялся приступ болезни, тем более что солнце уже село, и становилось прохладно. У Вероники был сонный вид.

- Вы же меня не послушаете, - вздохнул карлик. – А то не ходили бы никуда – ни завтра, ни послезавтра. Зря только измучаетесь.
- Еще какая-нибудь тайна этого места? – спросил генерал.
- Должно быть, самая важная, - сказал карлик. – Все дело в том, как вы сюда попали. Те, кто приходил, вот как барышня – кто шел именно сюда – могут свободно уйти, куда захотят. А кто окажется здесь случайно, как солдат или я, или этот юноша, или ваша светлость – тот уж никогда не выберется.
«Кто захочет и придет, как захочет, так уйдет», вспомнил корнет. «Кто случайно забредет, тот два века проживет. Да, а что же там еще было?»
- Вы что, любезный, пробовали? – спросил генерал.
- Много раз, - ответил карлик. – Пробовал потихоньку следовать за теми, кто приходил ко мне. Но всегда терял их из виду. Потом стал просить, чтобы взяли меня с собой.
- Ну и что же?
- Тогда они тоже сбивались с пути. Не могли уйти, пока я с ними.
- Так как же вы хотите, чтобы я вас взял с собой?
Генерала уже бил озноб, но он этого не чувствовал. Корнет хотел вмешаться и прервать затянувшийся разговор, но тут карлик попросил извинения, смастерил небольшой костерок в сложенном из обломков очаге и поставил подогреть чайник.
- Я сейчас заварю вашей милости еще чашечку лекарства, - сказал он, - а потом вам лучше лечь спать. Зачем вам брать меня с собой? Вам тоже уходить не нужно, чудесно можно всем остаться. Видите, какой здесь целебный воздух – живешь себе сто лет и даже не замечаешь. Вот, к примеру, попугаи – ведь это те же самые...
- Ничего себе целебный, - сказал генерал. – Я тут лихорадку подцепил.
- Я вас вылечу в три дня, - сказал карлик, подавая ему чашку со своим настоем. – Конечно, тут нужно завести комфорт. Через некоторое время, когда вы все отдохнете, барышня может сходить домой и прислать вам, скажем, управляющего; а он, по вашей записке, закупит все, что нужно – мебель, ковры – и пришлет сюда. Можно также вызвать мастеров, починить тут кое-что, садовников...
- Ну, знаете, мой милый, - сказал генерал, - лихорадка у меня, а бредите вы. Толпы людей будут шляться туда-сюда, дорогу проложат, а я не смогу уехать? Нонсенс.
«А что у вас в кармане?» вспомнил корнет. «Не нонсенс?»
- Сможете-то сможете, - сказал карлик, - только не скоро.
- Когда же?
- Когда здесь соберутся люди, у вас будет свой двор...
- Что-о?
- Кто-нибудь из приближенных, или даже прислуги, поженится...
- Черт знает, что вы несете!
- У них родится ребенок, он вырастет...
- Ну, спасибо, - сказал генерал, - за угощение и за интересную беседу. Нам нужно немного поспать. Завтра мы выйдем рано и просто пойдем за Вероникой – она-то знает дорогу. Бедняжка моя! Совсем измучилась? Давно надо было тебя уложить.
- Если барышня пожелает воспользоваться моей скромной хижиной... – сказал карлик. – Только я не виноват – это пророчество: заблудших тот выведет, кто здесь родился. Барышня может идти, а вам лучше не пробовать.
- Довольно, довольно сказок, - сказал генерал. – Как я могу остаться? И как она пойдет одна? Война кругом! Вы что, не слышали канонаду?
- Не слышал, - сказал карлик.
- И верно здесь не слышно, - сказал генерал.
Вероника отказалась ночевать в карете, но согласилась взять на время покрывало. Все трое вернулись в тот двор, где уже ночевали. Корнет рискнул развести небольшой костер, потому что стало совсем холодно. Вероника легла на свою постель из листьев и сразу заснула. Генералу не спалось. Он сел ближе к костру. Озноб у него прошел, на лице выступила испарина.
- Какая жалость, что мы с вами во враждебный лагерях, корнет, - сказал он. – Чего бы я для вас не сделал, будь вы мой подчиненный! Может быть, не стоило бы говорить, но я не желал бы лучшего жениха для Вероники или для одной из моих дочерей. Они у меня славные, хотя и не такие красавицы... Корнет не счел возможным что-то ответить.
- Как мне все это надоело, - продолжал бормотать генерал. – Чего ради мы воюем? Мне иногда кажется – только для того, чтобы ваши и наши офицеры получали жалованье и награды. Я с этим перемирием нянчился, как с больным ребенком, два года... а оно и недели не продержалось. Не говорите мне про Лимон... я отдал полковника Гея под суд, но ваш гарнизон вышел из крепости прежде, чем наши отошли, и стал разрушать апроши... Несколько солдат подрались...
- Вам лучше лечь, ваше превосходительство, - сказал корнет.
- Да, я лягу, - сказал генерал.
Через несколько минут он затих. Корнет решил было нести караульную службу и всю ночь ходить дозором. Он прошелся по внутренним дворам, убедился, что солдат на месте, услышал, что Верный пасется где-то рядом, вышел наружу и постоял немного, прислушиваясь к звукам отдаленной канонады, которая почему-то внутри была не слышна. «Вот развоевались», подумал он, «и ночью стреляют». О себе и своем воинском долге он уже просто не думал. Он вернулся к костру. Очень хотелось спать. А что, собственно говоря, могло случиться? Разве они не собирались сами искать своих или чужих? Ион лег и заснул. Проснулся он рано –то холода. Все вокруг было матовое от росы. Костер погас. Воздух звенел птичьими голосами. Генерал еще не просыпался, а Вероники не было не месте. Должно быть, она пошли умываться. Корнет чувствовал, что не выспался, но утро радовало его. Он предвкушал, как они сейчас славно позавтракают... Однако что-то было не так... Что-то прямо перед глазами... Вдруг он понял: там, куда он смотрел, часть стены была расчищена от зелени, и на ней было что-то написано – видимо, углем. Он вскочил и подбежал к надписи. «Милый крестный прочел он, «не сердись, я ушла домой. Я возьму людей и приду за»... тут было что-то смазано и сверху написано: «тобой. Не уходи, пожалуйста, и не беспокойся обо мне. Мои наилучшие пожелания господину корнету».
- Сумасшедшая, - воскликнул генерал, вскакивая, - бежим, она не могла уйти очень давно... Вы помните, как вы с ней ехали позавчера? – он вдруг побледнел и пошатнулся.
- Вы поедете верхом, ваше превосходительство, - сказал корнет.
- Верный! Верный, сюда!
Он оседлал коня, подвел к генералу и вдруг остановился.
- Как бы чего не... – начал он.
- Это вы о чем? Насчет тартараров? – спросил генерал. – Что за вздор! А, черт, голова кружится...
Корнет протянул ему фляжку. Генерал глотнул вина и вскочил в седло. Верный захрапел и заплясал на месте.
- Не дури, Верный! – крикнул корнет, нетерпеливо потрепав коня по шее. Он вывел его из развалин, отпустил повод и побежал вперед. Верный, не сопротивляясь больше, прошел за ним крупной рысью. Вот здесь, должно быть, совсем недавно, стряхивая с травы росу, прошла Вероника. Она, конечно, не могла уйти далеко. Вот-вот, думал он, впереди мелькнет белое платье... Но он добежал уже до елки, возле которой они тогда свернули с просеки, а ее все не было. Он боялся, что не найдет ручья, потому что был в тот раз занят серьезным разговором и печальными мыслями, да и полагался притом на свою спутницу... но тут выяснилось, что дорогу помнит Верный. А может быть, кто его знает, он шел по следу – с этого коня все могло статься. Во всяком случае, он уверенно взял лидерство на себя; и корнет сразу вспомнил дорогу.
- Вот здесь мы повернули не в ту сторону, - сказал он, чуть задыхаясь, когда показался ручей.
- Так поворачивайте в ту, - сказал генерал. – Бегите, я догоню вас, только подтяну подпругу.
Генерал спешился, а корнет неуверенно двинулся направо. Он прошел немного сквозь густую чащу тонких молодых деревьев и вдруг радостно вскрикнул: на одной веточке что-то белело, словно одинокий цветок, и это был кусочек шитья, которое украшало платье Вероники. Он снова помчался сломя голову. Он знал, что кроме древесного ствола, по которому можно перейти через ручей, других ориентиров нет, и если они не догонят Веронику на этой стороне ручья, им ее вообще не найти. Что, если он закричит, позовет? Он стал уже набирать воздух в легкие, когда неожиданно выбежал на крошечную, круглую, как пятачок, полянку. И с другой стороны полянки послышался крик – женский... Корнет сам заорал, как сумасшедший, и бросился на крик. Навстречу ему выбежала Вероника, за ней – два вражеских солдата. Корнет выхватил саблю. Солдаты сразу забыли про девушку и напали на него с двух сторон. Одного он сразу ранил в руку и схватился с другим, но тут из кустов выбежали еще трое, вынимая сабли на ходу. «Погибли», успел подумать корнет. Вдруг перед его глазами пронеслось что-то огромное, огненное, и между ним и его противниками вырос генерал. Он твердой рукой осадил коня, и Верный застыл, как статуя.
- Мер-р-рзавцы, - заревел генерал, - смир-рна-а!!!
Солдаты вытянулись «смирно».
- Какого полка? Кто начальник? – продолжал орать генерал. -
- Р-расстр-реляю всех! Капитана под тр-рибунал! Где он дрыхнет, пока его негодяи р-разбойничают в лесу?!!
- Генерал Легуан, - ответил, появляясь из кустов, немолодой капитан с лицом типичного солдафона, - мои люди не разбойничали. Они получили приказ задерживать каждого постороннего, которого встретят в этом лесу. А вас, генерал, я арестую. Прошу вас вручить мне оружие.
- Что-о-о! – почти неслышно выдохнул генерал, наливаясь кровью.
- Вот приказ каждому командиру, - сказал капитан, вынимая конверт, - задержать, где бы и при каких обстоятельствах он его ни встретил, бывшего главнокомандующего Легуана, обвиненного в измене.
- Да ты, негодяй, о двух головах, что ли? произнес генерал, вытаскивая седельный пистолет и взводя курок. – Ну, так одну я сейчас разнесу. Посмотрим, может другая умнее...
- Я исполняю свой долг, - сказал капитан, вытянув руки по швам.
- И то верно, - сказал генерал. –Кем подписана эта мерзость? Я не хочу марать об нее руки.
- Подписано временно исполняющим обязанности главнокомандующего, - ответил капитан. – На эту должность после вашего бегства назначен генерал Мило.
- После моего... – начал генерал. – А, что с вас возьмешь... Он убрал пистолет, неторопливо спешился, отстегнул саблю и протянул капитану. Он сделал это без всякой торжественности и в последний момент даже отвернулся – словно отдавал ординарцу.
- Вероника, девочка, - сказал он, - ты тоже арестована. И вы корнет. Капитан, вы отведете нас к Сладкоежке?
- Простите, генерал? – растерялся капитан.
- К Сладкоежке Мило, - сказал генерал.
- С вашего разрешения, я провожу вас на сборный пункт, - сказал капитан. – Да возьмите же лошадь кто-нибудь!
Рыжий оказал сопротивление, но был подавлен численным превосходством. Заложив уши, он визжал с такой злобой, что корнет с трудом узнавал своего Верного. Этот бунт вдруг напомнил ему, что он до сих пор стоит с обнаженной саблей. Надо же было что-то предпринять в связи с этим? Но капитан уже заметил свое упущение.
- Разоружить! – рявкнул он. И корнету на его языке: - Сдавайся.
- Ни за что! – звонко крикнул корнет. Все тело его вдруг стало холодным и легким, а сердце забилось радостно, словно птица. Его окружили, над ним сверкнули сабли. Он услышал крик Вероники и приказ капитана: «Взять живым!» Потом у него выбили саблю, и сразу несколько человек схватили его. Все было кончено. Двое встали по бокам, держа его за локти. Капитан построил свой отряд и скомандовал выступление. Корнет шел, не поднимая головы. Но под ноги он тоже не смотрел и все время спотыкался. Он знал только, что впереди идут генерал и Вероника, а сзади тащат рыжего. Конь храпел и упирался. Сесть на него никто не пожелал.
Сколько продолжалось это мучительное и позорное путешествие? Целую вечность. Корнет не знал и не хотел знать, куда его ведут. Но когда они остановились, он невольно поднял голову – и увидел руины... Он покачнулся. Ему показалось, что он сходит с ума.
- А выходит, что старая картофелина была права, - услышал он голос генерала, громкий и почти веселый. – Отсюда так просто не уйдешь!
Они стояли в центре такой знакомой поляны, а вокруг со всех сторон были пестрые неприятельские солдаты. Генерал держал Веронику под руку. Рядом стоял арестовавший их капитан. К ним приближался довольно молодой еще генерал с пухлым, белым, капризным лицом. Когда он приблизился, капитан козырнул и стал докладывать, как он арестовал главнокомандующего, но генерал, не слушая, прошел мимо. Он прошел также мимо корнета, чуть взглянув на него. Он остановился перед Верным.
- Чудо, - сказал он. – Просто чудо.
- Оставьте лошадь в покое, Мило! – рявкнул генерал Легуан. – И доложите, что здесь происходит!
Генерал Мило не обернулся. Он протянул руку, чтобы погладить коня. Верный злобно шарахнулся.
- О, о, какие мы сердитые, - сказал Мило. Наконец он удостоил вниманием арестованного полководца.
- Ваше бегство, генерал Легуан, и вчерашнее поражение, - протянул он ленивым и капризным, донельзя оскорбительным тоном, - только подтвердили подозрения, которые, поверьте, скапливались уже давно. Экстренный военный совет назначил меня главнокомандующим и распорядился задержать вас, если вы случайно появитесь – вообще-то все были уверены, что вы давно в ставке неприятеля. - Говоря это, он не отходил от Верного и продолжал ощупывать его глазами. Конь из-за этого бесился все больше и больше. У корнета сердце кровью обливалось: два солдата, повиснув на поводьях, раздирали коню пасть. Верный, вскинув голову и пытаясь встать на дыбы, почти отрывал своих мучителей от земли.
- Так что, генерал Легуан, - продолжал Мило, - никто почти не удивился, когда этой ночью в лесу обнаружили вашу коляску, набитую золотом, и как раз там, где прошла вражеская армия. А через несколько часов вас арестовывают вместе с чужим военнослужащим, явно шпионом. Вы все-таки еще имеете что сказать? Прекрасно. Трибунал вас охотно выслушает. А пока – простите, я занят. Я хочу попробовать объездить эту лошадь.
Сразу еще несколько солдат обступили Верного. Когда они расступились, генерал уже сидел в седле, возвышаясь над своими подчиненными. Сразу было видно, что он превосходный наездник. Он сидел неколебимо, как статуя. Верный тоже стоял неподвижно. Шея его изогнулась кольцом, подбородок был прижат к груди, рот растянут удилами, и пена на удилах окрашивалась кровью. Он весь содрогался, и внутри его словно что-то клокотало. Генерал заговорил ровным голосом, словно сидел в кресле, а не на разъяренном звере.
- Полковник, - сказал он, - прикажите разместить часовых, чтобы солдаты не шлялись в эти руины. Какой-нибудь мерзавец еще свернет себе шею; и потом там наверно, змеи. Прикажите готовить обед. Мы останемся здесь, пока не прибудут кареты для перевозки арестованных. Две. Дама поедет отдельно. С ней еще предстоит разобраться...
Внезапно Верный прыгнул вбок. Генерал не дрогнул. Верный сделал еще несколько скачков, легкий, как лань, и мягкий, как тигр. Едва коснувшись земли, он снова взлетал в воздух всеми четырьмя копытами, словно его подбрасывало. И снова Мило усмирил его. Верный замер на месте со стоном, глаза у него выкатились, он не мог дышать: ноги всадника стиснули его, как стальные клещи.
- А шпиона, - крикнул Мило, - повесить!
Этого корнет не понял. Не поверил. Этого он не мог принять. Только в ушах вдруг стало звенеть, а потом их будто заложили ватой, и звуки доносились откуда-то издалека...
- Ты не посмеешь! – крикнул Легуан (далеко-далеко). – Это военнопленный!
Солдаты, окружавшие корнета, вдруг как-то отшатнулись. Деревянное лицо капитана он растерянности стало еще глупее.
- Разве его взяли в бою? – послышался голос генерала Мило. – Это шпион, и по закону его можно повесить без суда и следствия. Что вы стоите, капитан? Возьмите двенадцать человек, уведите его из лагеря и повесьте!
Капитан что-то тихо сказал сержанту. Корнета снова взяли за локти – осторожно, как бы нехотя. Все продолжали топтаться на месте.
- Идите же! – раздраженно крикнул Мило.
- Пошли, что ли, - сказал кто-то за спиной корнета.
- Шагом-арш! – крикнул капитан.
Корнета повели, и он пошел, все еще не понимая и не веря. Он больше не спотыкался.
- Что вы делаете, Мило? - услышал он снова голос Легуана. - Если это шпион, допросите его! Он же знает важные тайны!
- Так и вы их тоже знаете, дорогой Легуан, - ответил ехидный голос Мило. – Вот вы все и расскажете. Трибуналу.
- Подлец! – крикнул Легуан в отчаянии. – Дай мне по крайней мере увести девушку!
Тогда корнет вдруг остановился и повернулся так резко, что его не успели удержать. Конвой тоже остановился; казалось, они надеются услышать отмену приказа. С глазами у корнета творилось что-то странное, как и с ушами. Все застилала какая-то пелена, все как-то рябило, он ничего не видел отчетливо, только белое, как мел, лицо, и на нем два огромных темных глаза и приоткрытый рот. Вдруг послышались крики, кто-то заметался, заслонил это лицо, и корнет, обретя снова ясность зрения, увидел, что по поляне носится олень, а за ним бегают солдаты.
- Стойте, стойте! – закричал генерал Мило. – Я хочу сам его убить! Окружите его, не выпускайте!
Он был так уверен в своей власти над только что укрощенным конем, что попытался проделать головоломный трюк: следуя за бешено мечущимся оленем, приблизиться к нему на расстояние точного пистолетного выстрела. Казалось, это ему удастся. Верный мчался за оленем по пятам, и эти двое рыжих образовали на поляне настоящую огненную карусель. В какой-то миг они промчались так близко от конвойных, что те отшатнулись. Тогда корнет рванулся и побежал. «Стой, держи!» крикнули сзади; но вокруг все кричали «стой, держи!», кто-то бросился ему наперерез, он увернулся. Это было похоже на игру в салки. «А добегу, поиграем в прятки», вертелось у него в голове. Он бежал в развалины. Он влетел под тенистые своды, миновал арочный коридор, лоджию – и оказался в центральном дворе. Солнце, стоящее в зените, наполняло весь двор золотым светом. Свисающие побеги лиан с раскрывающимися мелкими листочками дремотно покачивались в тишине. Солдат, как всегда, спал на своем посту. Быстро вглядевшись, корнет нырнул в оконный проем, затянутый зеленью. О ужас! Это было не окно, а ниша! В этот же миг раздался цокот копыт по мраморным плитам. Олень, вбежав во двор, замер посредине. Генерал резко осадил коня. Он правил одной рукой, в другой у него был пистолет. Олень смотрел ему в глаза, и он целился оленю в голову! Верный беспокоился, рвался и мешал целиться; а этот болван рогатый так и стоял, дожидаясь пули! И корнет не смог этого вынести. Он громко свистнул. Олень сделал невероятный скачек и исчез, а генерал Мило, конечно, тут же обнаружил корнета в его неверном убежище. Корнет не стал больше прятаться и спрыгнул из ниши. Он сам стоял теперь, как олень, глядя в глаза своему убийце – потому что убийство было в глазах генерала.
- А-а, - почти ласково протянул генерал, - сорвал мне охоту... Ничего, зато с тобой меньше хлопот будет...
Во двор уже вбегали вооруженные люди. Генерал снова начал поднимать пистолет.
- Э, э, ваше благородие, - раздался вдруг добродушный голос, - не замай, это мой приятель.
И дремучий солдат не спеша выпрямился.
- Еще один из той же шайки! – воскликнул Мило. – Взять обоих!
- Но-но, взял один такой! – весело крикнул солдат на своем неподражаемом диалекте – языке великого народа. – Ты бы и взял, да кто тебе дасть! Раньше тебя черти возьмут!
Взбешенный генерал направил ствол пистолета в грудь наглецу.
– Верный! – крикнул корнет.
Верный взвился свечкой, резко опустился и подбросил задними ногами – раз, и еще раз, и еще... и клещ не удержался бы. Генерал Мило вылетел из седла, как пробка из шампанского, описал дугу в воздухе, шмякнулся на мраморные плиты – и исчез... Из-под земли донесся заглушенный вопль. Корнет уже слышал однажды такое. И все стихло.
Несколько человек, и корнет в том числе, бросились к месту исчезновения генерала Мило. Там зияла черная дыра, и из нее несло могильной сыростью. Когда кто-то слишком приблизился к дыре, плита под ним начала проседать, и он отскочил. Все больше людей толпилось в развалинах, и все кричали. Корнет вдруг почувствовал прикосновение маленькой ручки. Карлик, незамеченный, пробрался к нему.
- Пойдем, спрячу, - шепнул старичок.
Это было разумно. Однако корнет не внял голосу рассудка. «...в тартарары», вертелось у него в голове. «Тут все и кончится». «Ах да», спохватился он, «а где же этот... Верный?» Верный стоял возле дремучего солдата, который снова приноравливался заснуть.
- Коня поймайте! – закричал кто-то.
- Не троньте коня! – воскликнул корнет.
Тут все сразу его заметили и уставились на него. Во всех умах, видимо, созревала мысль, что происшедшее несчастье организованно этим юным шпионом. В это время под сводами раскатился зычный бас Легуана.
- Что же, что провалилось? – говорил генерал. – Провалиться может каждый. Ваше дело принять меры. Есть веревки, фонари? Генерал торжественно шествовал среди расступающихся военных, держа под руку Веронику. С другой стороны шагал полковник, который, склонившись, что-то взволнованно говорил генералу.
- Распоряжение главного штаба... средний офицерский состав... самое неколебимое доверие... приказ... крайнее сожаление... – расслышал корнет.
- Весьма тронут, - ответил генерал. – Где же саперы? Надо же вытащить Сладкоежку. Он, может быть, еще жив.
- Господин главнокомандующий... – подсунулся какой-то офицер.
- Я не главнокомандующий, я арестант! – рявкнул Легуан. – А до того, как меня арестовали, я был пленником вот этого господина! Да, господин корнет взял меня в плен во всем правилам, но предоставил мне отсрочку, чтобы я мог отвезти домой свою родственницу и... и средства, принадлежащие моему семейству! Он поступил, как рыцарь былых времен! Полковник Хоу, чего вы ждете? Принимайте командование! Вы же здесь старший после бедняги Мило!
Тут генерал заметил карлика.
- О, вы здесь, любезнейший! – воскликнул он. – Прошу вас, отведите барышню к себе, устройте, чтобы она могла отдохнуть, и напоите чем-нибудь успокоительным. Это зачтется вам, как величайшая услуга дому Легуанов. Иди, милая, иди, крестница. Все будет хорошо.
После этого начались спасательные работы. К яме пришлось приближаться, приближаться, словно к полынье во льду –края у нее были совершенно не надежные. Вскоре выяснилось, что под двором находилось обширное подземелье. Своды его постепенно обрушились, и в середине двора оно было прикрыто только мраморной плитой. Корнет с ужасом подумал, сколько раз он на ней стоял за эти дни. Но, видно, тогда ей еще не время было провалиться; а тяжело упавшее тело генерала Мило оказалось последней каплей.
Отверстие окружили срубленными стволами, стволы обвязали веревками, и несколько солдат спустилось в подземелье. Тут корнет сообразил, что не него давно уже никто не обращает внимания и что его присутствие здесь совершенно не обязательно. Он решил, что пойдет лучше проведать карлика и Веронику. И зря: как потом выяснилось, он пропустил самое интересное.
Он не сразу нашел задворки, где помещался карликов домик. Вернее, он их просто не нашел – он встретил самого карлика. Карлик сидел, болтая ножками, на перилах разрушенной лестницы, и кормил из рук коня и оленя, которые стояли перед ним. Когда корнет приблизился, олень медленно и нехотя отошел.
- Совсем почти ручной, - сказал карлик. – Но чужих боится.
- Откуда у вас тут ручной олень? – спросил корнет, снимая с Верного уздечку. – Тоже из зверинца Легуана Победоносного? А льва нет, случаем? Вот бы ему тоже выступить. Он снял и седло тоже и ласково гладил рыжую спину.
- Льва нет, - сказал карлик серьезно. – Олень тоже просто лесной. Его мамаша сюда забежала как-то от волков... года так... лет пять назад. А я ее прикормил. Подумал завести ручных оленей, чтобы доить... а когда олененочек родился, оказалось, что молока у нее только-только. Потом она пропала, а он остался, вырос. Уходит и приходит. Я рад. А то скучно.
Он сделал трагическое лицо и прибавил: - она там плачет...
А тем временем в среднем дворе, то- есть в центре событий, происходило вот что: при осмотре тела генерала Мило на груди у нег нашли распечатанный синий конверт. Полковник, который в данный момент представлял собой верховную власть, вынул из конверта листок и развернул. Седые брови полезли у него на лоб. Он потребовал, чтобы все рядовые немедленно удалились, вообще ушли прочь из развалин, а офицеры собрались к нему.
- Господа, - сказал он, - у меня в руках документ огромной важности – страшный документ. Я, видимо, не имею права оглашать его. Но после того, как все мы были свидетелями... соучастниками ужасного оскорбления, нанесенному нашему главнокомандующему, генералу Легуану, я считаю своим долгом прочесть этот документ вам всем и готов отвечать за все последствия.
И он прочел письмо. Оно содержало тщательно разработанный план действий, целью которых было:
1. сорвать перемирие
2. скомпрометировать и устранить упрямого и неудобного главнокомандующего Легуана
3. возобновить бессмысленную, бесконечную, безнадежную войну, с тем чтобы адресат и корреспондент, а также угодные и близкие им люди могли продолжать пользоваться всеми благами, какие дает высокое военное положение.
Письмо было написано генералу Мило, автором его был главнокомандующий вражеской армии –той, в которой служил наш очаровательный корнет.
Последовавших за этим бурных сцен наш юный герой тоже не видел. Когда он, беседовав с карликом, приласкав коня и не найдя возможным нарушить грустное одиночество Вероники, вернулся в средний двор, он застал там одного генерала, который сидел рядом с дремучим солдатом, обхватив голову руками.
- Корнет, - сказал он, - где ваша фляжка?
Протягивая фляжку, корнет увидел у ног генерала разорванный синий конверт.
- Как странно, - сказал он, - похоже, что это тот самый конверт.
Он нагнулся и поднял смятую плотную бумагу.
-Ну да, - сказал он, - этот самый конверт я тогда и возил.
- А, - сказал генерал, - вот как... Послушайте, корнет, у меня странное чувство... Мне кажется, что, как говорится, все люди короля и все лошади короля не смогут вывести нас с вами отсюда. Скорее заблудится целая армия... Если вы хотите увидеть родину, вам придется жениться и подождать, когда ваш сын вырастет. Я-то могу до этого не дожить, меня знобит от этих камней. И потом, на ком вы здесь женитесь? Кажется, у Вероники против вас предубеждение, она считает вы угробили ее... как его... Леона...
- А трибунал? – спросил корнет. – Вы полагаете, что трибунал сюда не доберется?
- Трибунал? Да вы где были, корнет? – удивился генерал. –Там, - сказал корнет.
- А, - сказал генерал. – Так вы не знаете, что письмо вы тогда нам привезли... В этом самом конверте.
И он рассказал корнету о письме.
- Пейте, корнет, - сказал он. – Завтра я повезу Веронику домой, поскольку вы, мой победитель, мне это разрешили. Это займет часа три – у меня теперь карта. Потом я еду в штабквартиру и даже, наверно, обгоню Хоу. Там будем разбираться. Едемте со мной. Если мы шпионы, нас обоих и расстреляют. Если нет, вы поедете с нашим чрезвычайным посольством к вашему правительству. Ого! Тогда вы шишка! Такой заговор разоблачили! Да вы пейте, пейте, друг мой. Все равно из этого ничего не выйдет...
И они пили из фляжки по-очереди, и на душе у них было тоскливо и смутно, потому что перед ними зияла дыра, и из нее веяло могильным холодом, а дремучий солдат не просыпался, хотя они его будили, чтобы угостить вином. И так они просидели всю ночь. Новый день принес новые заботы. Выяснилось, что Вероника слишком слаба для верхового или пешего путешествия. Потрясения вчерашнего дня оказались слишком тяжелы для храброй девушки. Она проплакала всю ночь, и теперь у нее был жар. Правда, к этому времени в лагерь прибыли кареты для перевозки арестованных –настоящие, с решетками; но полковник Хоу не решился предложить их Легуану для его родственницы. Отремонтировать коляску генерала можно было только в хорошей кузнице. Нетрудно было, конечно, соорудить конные ил ручные носилки, но когда Веронике предложили такой вариант, она сказала, что прекрасно дойдет сама, и даже одна, и пусть дорогой крестный не задерживается, а спешит восстановить свою честь, и так далее, и еще много чепухи, и разгорячилась, и ее оставили в покое. Она лежала в уютной постельке, которую из подушек и шалей соорудил для нее карлик в своем жилище. Сам хозяин готовил на очажке очередную порцию целебного настоя.
- А как насчет этого экипажа? – спросил вдруг корнет. – Может, его легче починить, чем вашу коляску?
- Этого? – удивился генерал. – Да ему больше ста лет!
- Ну и что же? – сказал корнет. – Если даже попугаи не сдохли, неужели железо проржавело или дерево сгнило? А колесо насадить недолго.
- Но... – сказал генерал, - это ведь... как бы сказать... собственность.
- Собственность дома Легуанов, ваша милость, – сказал карлик, приближаясь с кружкой настойки в руках и церемонно, по старинному, кланяясь. – Так же как и все эти ценности, и я сам, и попугаи. Всегда к вашим услугам.
«Интересно», подумал корнет, «а как насчет той кучки золота, которую ты натаскал? Это тоже собственность дома Легуанов?»
- Ценю, весьма ценю, - сказал генерал. – Но, по-моему, это все тут же развалится...
Однако ничего не развалилось. Меньше чем за час солдаты починили карету, привели четырех лошадей, приспособили упряжь, разобрали завал из обломков, и собственность дома Легуанов торжественно выкатилась из-под руин, напоминая ожившую раскрашенную гравюру к старинному роману. Карлик, хлопотавший все время, чтобы получше закрепить и пристроить свои зеркальца, занавесочки и флакончики, сидел у ног Вероники. Генерал отказался занять месть в карете. Под ним была крупная серая в яблоках лошадь. Как и все лошади в этой части; кстати, карету вела запасная орудийная запряжка, которою правил ездовой. Корнет на Верном подъехал к генералу. Генерал рассматривал карту.
- Видите, корнет? – сказал он. – Вот здесь, в самом начале, мы должны были свернуть с проселка. И вот так мы объезжаем болото, а здесь еще один старый тракт, а вот и шоссе, видите? Если только эта колымага сможет проехать лесом... Ну, ладно! За мной! Он махнул рукой стоявшим в стороне офицерам во главе с полковником Хоу, и маленькая процессия тронулась в путь: генерал и рядом с ним корнет, следом карета, следом четверо верховых... Все шло прекрасно. Сильные, дисциплинированные артиллерийские лошади легко тащили колымагу по кустам, корням и кочкам. Надо думать, в прежние времена экипажи не были слишком избалованы хорошими дорогами. Генерал то и дело сверялся с компасом и картой. Болото миновали, повернули к востоку. Вот-вот должен был показаться старый тракт. Лес согрелся, роса высохла. В карете открылось окошко, и показалось милое личико Вероники. Корнет хотел подъехать и поболтать с ней, но его окликнул генерал. Генерал казался мрачным.
- Уже час назад мы должны были обнаружить этот чертов тракт, - сказал он. – Мы сделали глупость С чего мы решили, что прямо так его и узнаем, словно на карте? Тракт старый, размытый, заросший; мы его проехали и не заметили. Стой! – рявкнул он вдруг, резко осаживая коня.
Карета остановилась. Коней выпрягли, стреножили и пустили пастись. Верховых генерал отправил в разные стороны искать тракт. Вероника вышла их кареты, бледненькая, закутанная в шаль. Карлик вынес подушки. Вскоре возле кареты на травке образовался маленький пикничок – при участии, конечно, фляжки и корзиночки: карлик не забыл прихватить их в дорогу. Он был весел и расторопен. Он увивался возле Вероники с мелкими услугами, а если отбегал, то возвращался с букетиком для нее. Когда фляжку с корзинкой отправили ездовому на козлы, карлик потер ручки и умильно произнес
- Хорошо прогулялись... Только дома спокойнее. Барышня вот нездорова. Может пора?
- Как только сыщут дорогу, тут же и тронемся, - важно ответил генерал. – Что толку зря путаться в лесу?
- Вот именно, вот именно, - подхватил карлик и захихикал точно так, как в первую ночь, когда корнету его смех казался клохтаньем большой птицы. Корнет забеспокоился. Слишком уж романтично выглядел их бивуак в лесу, надо было, ох, надо было идти вместе с отрядом. Не тог же заблудиться целый отряд?..
- Что вы, мой дорогой, хотите сказать? – спросил генерал.
- Я? Ничего. Что ж тут говорить, сами видите, ваша милость, - сказал карлик. – Пока вернемся, барышня совсем измучается, лошадей заморим, карета сломается того гляди...
Убежденный фатализм маленького человечка совсем расстроил корнета, заглушив последние ростки надежды в его сердце. Он взглянул на генерала: генерал был мрачно нахмурен. Но корнета беспокоило что-то еще: что он там сказал, этот карлик? Что еще не так? Ах да, лошади, лошади... Где рыжий? Рыжего он, по привычке, не спутал...
Оглядевшись, он увидел рыжий круп и хвост, исчезающий в кустах. Корнет побежал за конем. Конь легкой трусцой убегал от него.
- Верный! – крикнул корнет.
Конь остановился и оглянулся. Он топтался на месте как бы в нерешительности, словно и не хотел убегать от хозяина, а нужно было, словно его кто-то звал впереди. Когда корнет добежал и схватил поводья, он увидел, куда стремился Верный. Впрочем, можно было раньше догадаться. В кустах стоял олень. Стоял терпеливо, повернув голову, показывая всем своим видом, что может и подождать. Конь мягко потянул хозяина в ту сторону. И вдруг корнет все понял.
«Когда олененочек родился», вспомнил он. «А кто сам уйдет и других уведет? Кто здесь родился»... –Пойдем со мной, - торопливо сказал он, - пойдем Верный, мы их всех уговорим. Ты ему как-нибудь скажи, как сам знаешь...
Скажи, чтобы не уходил. Мы сейчас вернется и всех за собой приведем...
Он ничего никому не объяснил. Он выскочил обратно на лужайку и, торопливо седлая коня, объявил, что знает дорогу. Он умолял ввериться ему, уверял, что ошибок больше не будет...
Он так заклинал и так торопился, что генерал, уже приученный ко всяким нелепостям, плюнул на все и рискнул. Веронике было все равно; но карлик – карлик словно взбесился...
- Ваша милость, ваша светлость, - воскликнул он. – Что делаете? Кому верите?
Артиллерийская лошадь чуть не наступила на него. Он вывернулся и буквально упал в ноги генералу. Генерал, чертыхнувшись, нагнулся поднять его, и карлик быстро зашептал что-то, на что генерал сердито ответил: «Стыдитесь милейший!»
Корнет понял, о чем разговор, и страшно обиделся на маленького предателя. Заметив, что карлик смотрит на него, он выразительно хлопнул себя по карману; карлик понял, что ему напоминают о похождениях некой старушки, и замолчал, надувшись.
- Ехать, так ехать, - сказал генерал. – В карету, мой милый, в карету! Развлекайте барышню!
Понурив голову, карлик поплелся к карете. У самой дверцы он сделал последнюю попытку. –А то, может, вернулись бы? – с надеждой спросил он. –Ведь два века проживете!
- Два века! – сказал генерал, трогая коня. –Это заманчиво, конечно, но... как нибудь в другой раз. Когда у человека семья, а его обвиняют в измене... Вы сами, впрочем, можете вернуться. А вы, корнет? Не соблазнитесь? Два века сплошной юности, а? Тут задумаешься!
- Вы забыли, что меня тоже считают изменником, - сказал корнет.
- Да, да, - сказал генерал. – Мы должны в этом во всем разобраться. Два века! Что я, попугай?
И корнет устремился следом за убегающим оленем...
Что еще можно прибавить к этой истории? Из-за грандиозного скандала, разразившегося в генеральных штабах обеих армий, правительство враждующих стран срочно возобновили прерванное перемирие. Во время перемирия были выработаны условия мирного договора – в основном ценой титанических усилий главнокомандующего Легуана. Как только был заключен мир, наш корнет вышел в отставку, уехал за границу и поступил в университет. Он учился и много путешествовал, никогда не расставаясь с Верным. Незадолго до окончания курса он посетил отставного генерала Легуана в его поместье Ле, прославившемся своей роскошью и особенно дивными садами. Там он встретил знакомого карлика, который бессмертию предпочел общество прелестных дам. Среди них самой прелестной была, конечно, мадмуазель Вероника. Все четверо долго вспоминали свои приключения в заколдованном месте и обещали друг другу когда-нибудь посетить развалины и посмотреть, как там поживает дремучий солдат, олень и попугаи. О том, что сказали друг другу наш герой и прелестная Вероника в тот же вечер под каштанами, читатель может догадаться и сам. Вообще с тех пор наступили времена, о которых можно сказать словами древнего поэта:

Военачальники стареют мирно,
Да о былых походах, привирая,
Солдаты вспоминают под хмельком.