ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Любезный читатель,

Мы считали, что завершили работу над этой книгой, когда в один день получили внезапно два почтовых пакета из разных мест и от разных лиц. Мы сочли необходимым приостановить работу типографии, чтобы Вы могли ознакомиться с присланными текстами. Главное для нас – собрать все сведения, которые нам доступны. Итак, читайте следующую историю; кто нам ее прислал и кто написал – узнаете после того, как прочтете

ДОСТОВЕРНЫЙ РАССКАЗ О СВАДЬБЕ ПРИНЦЕССЫ ЕЛИЗАВЕТЫ.

Принцесса Елизавета закончила урок фехтования и урок каратэ. Теперь она скучала в спортивном зале, покачиваясь на трапеции. Впереди были только уроки, никаких приключений. Она раскачалась посильней, вылетела в окно и ухватилась за ветку дерева. С ветки на ветку она добралась до бассейна и прямо с дерева нырнула в воду. Искупавшись, она вылезла из бассейна. Здесь ее ждала верная служанка Нинья (как вы помните, Артур и Елизавета когда-то спасли ее из жестокого плена). Нинья подала Елизавете купальный халат и помогла снять мокрый гимнастический костюм. - Что вы хотите на завтрак, - спросила Нинья, - Кофе? Чай? Омлет? - Только фрукты, - сказала Елизавета. Она сидела на краю бассейна и болтала ногой. Было очень скучно. Артур где-то путешествует, сражается и попадает в опасности, а она что? Она тут учится! Сегодня у нее, после завтрака, верховая езда, французский язык, география, танцы и астрономия. Конечно, и французский, и география могут очень пригодиться в странствиях, но астрономия-то зачем, скажите на милость?! На звезды же они с Артуром никогда не попадут! Теперь ей стало даже грустно. Ведь они с Артуром решили не путешествовать вместе, чтобы не оставлять родину на растерзание врагам. Вот теперь сиди и карауль эту родину! - А почему бы мне не выйти замуж? - вслух подумала Елизавета. - Ах, это дивно! - захлопала Нинья в ладоши и уронила корзинку с фруктами. Хорошо, что Елизавета не захотела кофе, а то упали бы фарфоровый кофейник, сливочник и чашка с блюдцем. И разбились бы. Да, и еще хрустальная сахарница. - Это будет такой праздник! - продолжала Нинья. – Можно, я сошью себе малиновое платье? А вы возьмете меня с собой, когда поедете в королевство своего мужа? - Все не так, - сказала Елизавета, поднимая персик. - Мне как раз нужен муж без королевства. Я назначу его нашим королем и оставлю здесь править, а сама буду странствовать с Артуром. Но король нужен самый добрый и самый храбрый. Дай мне газету!

Елизавета стала просматривать объявления в газете. «Баккардия объявила себя республикой. Принц Флоризель открыл табачный магазин в Париже. – Я его знаю, он старый. – Герцог Бульон… - не буду же я мадам Бульон! – Герцог Брабантский… - похоже на барабан. – Король испанский с супругой… - уже с супругой. – Король Руритании хочет найти молодую красивую королеву. – Поищет. – Наследный принц выберет невесту на предстоящем балу… - желаю счастья. – О! Что за объявление? – Все бедные и угнетенные могут написать по адресу… Помощь и защита гарантированы. Ричард Львиное Сердце. – Я же знаю про этого рыцаря! Это то, что нам надо. Если он только согласится… Нинья! Перо и бумагу!»

И Елизавета начала письмо. «Сэру рыцарю Львиное Сердце в замок Карнарвон. Вы удивитесь, прекрасный сэр, что на этот раз вам пишет не бедный и не угнетенный. Но все же я обращаюсь к вам с просьбой – или, может быть, с предложением. Это зависит от того, как вы отнесетесь к моей просьбе-предложению…» В это время Нинья, которой нечего было делать, ушла в беседку и включила там радио. Елизавета услышала: «Из Традесканции сообщают, что в жестокой битве захвачен в плен известный защитник бедных и угнетенных Ричард Львиное Сердце. Сегодня утром он предстал перед судом. Судьи отказались признать его странствующим рыцарем. Как принято, пленный рыцарь должен находиться в заключении, пока кто-нибудь не внесет за него выкуп. Но сэра Ричарда разъяренные богатые угнетатели судили как простого бандита и приговорили к повешенью. Незаслуженно жестокая и позорная казнь произойдет сегодня вечером в Марнане, столице Традесканции, на площади Трех Вокзалов. Ожидаются чрезвычайные меры предосторожности…» Елизавета уже мчалась во дворец. «Нинья! Звони машинисту! – кричала она, - экстренный поезд через десять минут! Беги на перрон! И захвати швейную машину!»

Как буря, юная принцесса ворвалась в свою пышную спальню. Возле кровати на столике лежала маленькая изящная корона. Обычно Елизавета надевала ее, когда отправлялась в город. Подхватив коронку, принцесса торопливо огляделась. Ее внимание привлекли роскошные занавески из тончайшего белого кружева, изящно свисавшие над постелью. Резким движением она оборвала одну занавесь, потом другую, и перекинула их через плечо. Окутанная облаком драгоценной паутины, босая, с короной в руке она пронеслась через спальню, будуар, малую гостиную, коридор, картинную галерею, по широким перилам парадной лестницы съехала в бальный зал, и дальше, дальше – тронный зал, малахитовый зал, яшмовый, хрустальный, восточное крыльцо, аллея, и вот наконец маленький дворцовый вокзал и перрон, у которого разводил пары блестящий сильный паровоз. Весь поезд состоял из паровоза, тележки с углем и одного нарядного вагона, в который Нинья в этот самый момент втаскивала ручную швейную машинку. Елизавета махнула рукой машинисту: - Вперед! В Традесканцию! В Марнану! - и вскочила на подножку. Паровоз пронзительно загудел, запыхтел и рванул с места. Маленький поезд миновал королевский парк, оставил сбоку столицу, пересек реку по железнодорожному мосту и, бойко стуча колесами, устремился в сторону государственной границы. Милые, родные красоты проносились за окнами с обеих сторон, но принцесса и Нинья ничего этого не видели. Они шили. Что? В это трудно поверить, но они шили свадебное платье для Елизаветы. Зачем оно так срочно понадобилось, Елизавета не сказала, а Нинья, наверно, лопнула бы от любопытства, если бы у нее была хоть секунда свободного времени – нет, даже четверть секунды. Она крутила ручку, как бешеная. Принцесса помогала ей, расправляя волны кружев. Потом они выдергивали шитье из-под иглы, набрасывали его на стройное, загорелое тело Елизаветы, вкалывали и перекалывали булавки и строчили снова. Они даже не заметили, как пересекли государственную границу. Завидев паровоз соседнего государства, часовые на границе построились в ряд и отдали честь, а машинист приветствовал их длинным гудком. В вагоне в это время заканчивали последнюю примерку. Только сейчас принцесса обнаружила, что выбежала из дворца без туфель, но решила, что беспокоиться нечего – под длинной и широкой юбкой ноги скроются совершенно. Большой обрезок кружева она набросила на голову, а сверху водрузила корону. Тем временем Нинья, стоя на коленях, ушивала лишнюю ширину на талии. Зеркало в вагоне было, ведь это был королевский салон-вагон, целая комната на колесах, и Елизавета не могла не заметить, что очень нравится самой себе. Глаза у нее сверкали сквозь вуаль. Поезд приближался к столичному городу Традесканции – Марнане…

А в столице готовилось мрачное и важное событие. Власти, осудившие героя, как последнего бандита, трусливо назначили местом казни маленькую площадь на окраине города, «Площадь Трех Вокзалов», которую легко было окружить и перегородить войсками, чтобы там поместилось меньше людей и никто не пытался освободить пленного рыцаря. В этот послеполуденный час на площади было очень жарко и очень тихо. Все ждали. Ровные ряды всадников окружали темный помост. Над ними возвышалась зловещая виселица, рядом с которой, потирая руки, похаживал палач. Одетые в черное тюремщики втаскивали на помост высокого человека, опутанного веревками. Судья в парике и мантии, со свитком под мышкой, нервно дожидался на углу эшафота. Стон пронесся по толпе, когда связанного рыцаря поставили под перекладиной, рядом с петлей из толстой грубой веревки. Осужденный еле стоял на ногах. Он был не только связан, но и весь изранен. Иначе кто взял бы его в плен?

Еще несколько человек, важных и пышно одетых, поднялись на помост: мэр города с золотой цепью и ключом, фельдмаршал в эполетах, главный королевский министр и другие. Судья выступил вперед, развернул свиток, откашлялся и начал читать приговор. Но никто не услышал ни слова: пронзительный гудок паровоза заглушил все остальные звуки. Маленький поезд остановился у перрона Северного вокзала. Открылись двери единственного вагона.

Конные солдаты, окружавшие виселицу, не смели оборачиваться и не видели, как принцесса Елизавета не без труда протащила сквозь двери широчайшую кружевную юбку, спрыгнула на перрон, поспешно разгладила оборки и поправила корону на голове. Верная Нинья была уже рядом с ней. Девушки побежали через площадь к помосту, на котором судья сворачивал в трубку приговор, которого никто не услышал, но который все уже знали, а палач набрасывал петлю на шею Ричарда Львиное Сердце…

Разойдитесь! Дорогу Елизавете Абретанской! – крикнула Нинья во всю силу своего звонкого юного голоса. И дрогнули многоопытные кавалерийские лошади, которых не потревожил даже паровозный гудок, дрогнули, шарахнулись, встали на дыбы. Верховые, оглядываясь, изумленные внезапным царственным явлением, поспешно отъезжали в сторону. Как снежный вихрь, Елизавета вскочила на эшафот, подбежала к рыцарю, обняла его и крикнула:

- Назад! Человек этот – мой! Я беру его в мужья!

Толпа громко ахнула, потом раздались приветственные крики. Даже войска кричали:

- Ура! Виват! – и отдавали честь. Нинья поспешно сдернула петлю. Испуганный палач укрылся за столбом.

- Что это значит? – удивленно спросил судья. Толстый нарядный мэр хмыкнул.

- Закона такого точно нет, - сказал он, - а был в древности такой обычай, правда про него забыли, но его никто не отменял. Если невинная девушка берет в мужья приговоренного к смерти, его должны освободить.

- Обычай старше закона, - сказал фельдмаршал, - позор будет, если мы его нарушим.

- Зовите священника, и пусть их сейчас же поженят, - сказал министр. – И пошлите кого-нибудь доложить королю.

Священника привели, рыцаря развязали. Оборванный, грязный, израненный, стоял он посреди помоста рядом со своей ослепительной невестой. А толпа ревела: «Да здравствует Елизавета Абретанская! Да здравствует Ричард Львиное Сердце!»

- Я ведь даже не спросила, - сказала Елизавета, взглянув на рыцаря, - вы согласны на мне жениться?

- Ты самая прекрасная девушка в мире, - улыбаясь, ответил он, - я не откажусь от тебя, даже если меня за это повесят.

Церемония совершилась с рекордной скоростью. Потом Елизавета и Нинья помогли раненому рыцарю спуститься с помоста и повели его к своему поезду. Елизавета приказала машинисту немедленно ехать обратно, и паровоз, погудев еще на прощанье, развернулся на маневровом кругу и весело помчался на родину. А в вагоне принцесса и служанка уложили Ричарда Львиное Сердце на диван и умело перевязывали его раны остатками кружев. Потом они напоили его апельсиновым соком, и он задремал. Елизавета сидела рядом и держала его за руку. Нинья от нечего делать слегка прибиралась, думая про себя, что свадьба получилась какая-то нескладная, но зато, наверно, во дворце будет настоящий свадебный бал, и вот тогда-то она сошьет себе платье… и ей представлялись платья всех цветов радуги. Поезд плавно покачивался. Рыцарь приоткрыл глаза и увидел над собой нежное задумчивое лицо.

- Тебе понравится Артур, мой брат, - сказала Елизавета. – Да, я забыла: тебе ведь придется стать нашим королем.

- Ты ангел, - ответил он. – Для тебя я готов на все.

Дорогая Редакция! Совсем недавно по радио «Эхо Москвы» передавали, что вы собираетесь печатать книгу о приключениях принца Артура и Принцессы Елизаветы, а также их многих друзей. Я очень обрадовалась. И вот надумала послать вам свой рассказ про то, что никто кроме меня не знает, потому что я одна была там. Может он вам пригодится. Это не я написала, я не очень хорошо умею писать, а написал по моей просьбе один знакомый. Буду ждать, когда выйдет книга, может вы мне ее пришлете? Нинья.

(Разумеется, пришлем! И книгу, и гонорар! Редактор)

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Любезный читатель,

Мы не совсем уверены в том, что следующие тексты действительно имеют отношение к истории Артура и Елизаветы. Тот, кто нам их прислал, уверяет, что это именно так. Вот что он написал:

Господин Редактор,

Как вы, вероятно, догадались сами, королевский двор был чрезвычайно роскошным, изысканным и просвещенным, как говорили раньше, «приютом Муз». У Артура, Елизаветы и Короля нередко гостили знаменитые ученые, великие поэты и писатели. Залы дворца украшали картины и скульптуры великих мастеров. В театральном зале устраивали нередко представления с музыкой и балетом. Музыка почти всегда звучала на званых обедах, приемах и даже во время простых семейных вечеров. Сама Елизавета, Артур и многие их друзья отлично играли на разных инструментах, пели, танцевали и сочиняли стихи. Они сочиняли пьесы и музыку к ним, сами ставили, сами играли на сцене. Почти все эти произведения забыты, никто не трудился их переписывать или издавать. Случайно у меня сохранились две небольшие поэмы; первая, скорее всего, коллективное творчество Моора со товарищи, вторая принадлежит перу Артура, он сам подарил ее мне с дарственной надписью на день рожденья (тогда же он подарил мне великолепного коня). Если хотите, можете поместить их в свою книгу. Желаю всяческого успеха Вашему изданию.

Кербер, брат Дубура.

БАЛЛАДА РАЗБОЙНИКОВ

«Отколе вы взяли, что гибель близка?»
Вскричал он с улыбкой надменной.
«Пускай нас мотает и треплет река
По всем закоулкам Вселенной –
Бессмертной надежды нам светят лучи!
Ты, разум, смиряйся! Ты, сердце, молчи!»

Он горестно вкруг оглянулся. Теперь
Река и рвала и метала,
И омуты рыла, и выла, как зверь,
И грызла прибрежные скалы.
И грозный, соленый, бушующий вал
Волну за волной о корму разбивал.

И снова он начал: «Друзья, мудрено ль,
Что буря свистит и рыдает,
Что волны бегут и отсель и оттоль
И след их вдали пропадает?
Да! В тайных событиях скрытый урок
Да будет нам с пользой в назначенный срок!

Собратья! Иль вы не боитесь стыда?
Иль я верховенства не стою?
Пять весел у нас поглотила вода –
Так пусть же пожрет и шестое!
Разинь же, пучина, губительный зев –
Я смерть презираю, опасность презрев!»
И, мощно схватив кормовое весло,
Метнул в набежавшие волны.
Потом, заслонивши руками чело,
Садится, величия полный,
На мокрые доски на скользкой корме,
Свободные думы вращая в уме.

Он, очи смеживши, увидеть не мог,
- Они же и пикнуть не смели –
Как им удружил многосмысленный рок,
Влекущий к таинственной цели.
О, страшно подумать, как малый пустяк
Способен внезапно все сделать не так!

Весло, что с такою он силой пустил,
Сквозь струи проникло глубоко
И врылось в холодный прилипчивый ил,
Покрывший все ложе потока,
И в нем утвердилось подобно копью,
В сраженье настигшему жертву свою.

Случилось ужасное! Кто ж виноват,
Кто вспомнит в минуту такую,
Что с крепкой кормою надежный канат
Весло кормовое связует!?
И судно, стеня, накренилось, и вот
Стоит среди бешено скачущих вод…

Недвижный в подвижном! В потоке застыть
Подобно статуе надгробной!
Глумленье язвительней может ли быть,
Насмешка ли более злобной,
Тому, кто в неистовых битвах стократ
Испытанный буре соперник и брат!
Но Он, в изумлении мыслям своим
Закрывший ладонями очи,
Не зрел, что корабль стоит недвижим,
А мимо теченье клокочет,
Как стадо испуганных львом антилоп.
И вот что изрек он, наморщивши лоб:

«Лишь опыт познания – мудрости сын –
Заслужит в науке награду.
Никто не оспорит, что нет нам причин
Искать в совершенстве отраду.
Жди истинных знаков и верных примет,
А в прочем ни в чем достоверности нет.

Знать – значит измерить! Об этом и речь.
Инстинктом и волей рожденный,
Естественный разум стремиться сберечь
В таинственном сферу закона.
Но мы в чудодейственном заключены,
И все толкованья его неверны.

Еще поразительней тот феномен,
Что разум покорно выносит
Животной материи тягостный плен
И тяжкого тела не бросит –
Ведь в силу сродства, тяготеньем влеком,
Незримым он ввысь утечет ручейком!

Мы знаем по опыту: если сосуд
Наполнить песком и водою,
Сесть рядом и ждать, и смотреть, как идут
Законной часы чередою,
И, глаз не смыкая, следить, чтобы вдруг
Смесь нашу не выплеснул кто-то из слуг –
То можешь увидеть ты дня через три,
Что ты не зазря утруждался:
Что вся испарилась вода, а внутри
Сосуда песок лишь остался!
Так свежей росою восходит река
И легкие в небе поит облака.

Но разум и легче и тоньше росы!
Легко доказать это можем
На опыте. Взявши большие весы,
Перину на чашку положим.
Раздев донага, уложите на ней
Из ближних кого-нибудь, кто поумней.

Просите в уме его взять интеграл
И гири на чашку кладите
Другую. Велите пажу, чтоб играл
На флейте; а всех удалите.
Следите: вот он погружается в сон,
Но чаши не дрогнули. Ум невесом!

Я знаю, подсчеты мои неточны,
И выводы спорны, не спорю,
Но мальчик, при свете туманной луны
Бродящий по берегу моря,
Ракушку и камешек пестрый найдет
И раньше, чем яркое солнце взойдет!

Но, впрочем, мне могут сказать, что во сне
Спит также рассудок, который
Отнюдь никуда не выходит вовне,
Но входит в тончайшие поры,
А тонкая мыслей и памяти связь
Тотчас нарушается, разъединясь.

Но сны! Вот безумца бы нам изловить
И взвесить в момент помраченья!
Кто, дерзкий, посмел бы тогда возразить,
Что ложно мое построенье?
Угадывать тот результат обречен,
Кто ищет в природе и суть и закон.

Но Боже! Что вижу? Ужели всерьез
Рассудок возмог испариться?
На береге справа я вижу утес,
Который назад не стремится!
Проносится пенная мимо струя,
Но он неподвижен; а значит и я!»

И когти он в кудри свои запустил,
И вырвал прекрасные пряди;
И грянул копытом в дощатый настил,
Готовый в тоске и досаде
Разбить корабельную хрупкую плоть
И в мелкие щепки ее расколоть.

«И грозного моря изменчивый вал,
И солнце в безбрежном эфире,
И бешеный конь, что поводья сорвал,
Все мчится, все движется в мире!
А я – и со мною конечно они –
Здесь стоя растратим бесценные дни!

Но так да не будет! Не это нас ждет!
Пусть рок изощряет коварство –
Пускай нас отвсюду обступит, но вот –
Вот горькое мертвых лекарство!
Слепых мироздания сил не рабы,
Не примем, не примем мы этой судьбы!
Прощайтесь, товарищи! Грянем ура!
Кипящая бездна нам ложе!
Страстей раздраженных пустая игра
Окончена; плаванье тоже.
Да, жизнь скоротечна, промчалась она
Беспечно не зная ни неба, ни дна!

Качайте! Качайте ж убогий наш челн!
Да вверх перекинемся килем!»
Они ж, убоявшись свирепости волн,
Иное в уме порешили.
И, тихо вздохнувши навзрыд и не в лад,
Ему указали перстами назад.

И он обернулся; он видит канат,
Что держит на привязи судно.
«Какой, - прошептал он, - какой супостат
Затеял играть безрассудно
Со мною, чей норов неистов и крут?
Кракатица, жаба? Иль рыба? Иль спрут?

Недолго играть остается ему,
Довольствуясь жизнью подводной!»
И, твердо ногой опершись о корму
Одною рукой благородной
Берется за мачту, другой за канат
И к небу подъемлет язвительный взгляд.

«Эй, кто там, смотрите, - он страстно вскричал, -
Кто жребии тянет и мечет?
Кто вяжет концы разнородных начал?
Бросайте же – чет или нечет?
Смотрите – секунда, и та не пройдет,
Но что-то свершится, и кто-то падет!»
И, грозным внезапно порывом объят,
Он, смотря на мрачную воду,
Рванул на себя злополучный канат,
И, птицею взмыв на свободу –
- Излишнее благо! Ничтожное зло! –
У ног его снова лежало весло!

И он изумился; и брови сдвигал
В сомненье все боле и боле.
Меж тем как корабль по гребням скакал
Как пони, отпущенный в поле.
Но вот наконец он отверзнул уста
И тихо промолвил: «Сие неспроста.

В событии этом возможен намек,
Я смысл его вижу двояко.
Что нам указует двусмысленный рок
Посредством неясного знака?
Принять ли подарок? Отринуть его?
Бежать ли судьбы иль себя самого?

Ошибка! О неотвратимый кошмар
Последствий неверного шага!
Но я отвергаю двусмысленный дар
И с ним вероятное благо.
Я верю в удачу, я шутку ценю,
Но вежливо вызов судьбы отклоню».

Нахмурясь, он бросил небрежно: «убрать»,
К веслу повернувшись спиною,
Готовый опять безмятежно взирать,
Как скачет волна за волною.
Но вот, изгибая картинную бровь,
К команде своей обращается вновь:

«Что вижу? Унынье царит промеж вас?
Где прежние игры и шутки?
И гордая песнь, и веселия глас,
И хохот, и смех в промежутке?
Судьба нам, влачась по угрюмым волнам,
Погибнуть, быть может; но плакать не нам!

Не нам средь бурунов горят маяки,
Не ветер бушует над бором –
Стихиям на память, судьбе вопреки,
А ну-ка, заздравную хором!
Вы двое, по вантам! Вы двое, к рулю!
Да пойте погромче, а я подремлю».

И сердцем воспрянув, и очи склонив,
И лапы скрестивши на брюхе
Запели они на старинный мотив
Балладу в воинственном духе;
И вольная песня лилась, как река,
Что золото моет и прячет пока.

«Когда легковерен и молод я был –
Семнадцати лет, и не боле –
В лесу я скитался и волком я выл,
Наскучила горькая воля.

Могучая ночь широка и темна
И белому месяцу рада,
А чаща и пенья-коренья полна
И всякого зверского гада.

От вепря, от змея, от жаб и ворон
Что скачут, и крячут, и воют
Ни час, ни дорога, ни явь и ни сон,
Ни огнь, ни поток ни сокроют.

Летучие бабы, торчки-колдуны,
В болоте моргуньи-русалки,
И те, что как смертные муки страшны,
И те, что противны и жалки –

Все овцы мои! Только дунь, только глянь –
И сзади, и справа, и слева –
И челюсть моя, и слюна, и гортань,
И грозное гулкое чрево!

Я волк! Я взгляну на кого захочу!
И оком, и зубом поймаю!
И выплюну прочь, и ногой растопчу,
И сам удалюсь, и рыдаю!

В лугах, за лугами, в лесах, на горах,
В протоках, ручьях и вертепах,
Косматым, рогатым, шерстистым на страх,
На ужас лихих и свирепых,

Алмазные очи и медный язык,
И когти как клювы сокольи
Являлись внезапно, и царственный лик
Узревший не зрел уже боле.

Вот так я и жил: то ревел, то стонал,
Прохожих приветствовал бранью,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье.