Вернуться на главную страницу

БАЛЛАДА РАЗБОЙНИКОВ «Отколе вы взяли, что гибель близка?« Вскричал он с улыбкой надменной. «Пускай нас мотает и треплет река По всем закоулкам Вселенной – Бессмертной надежды нам светят лучи! Ты, разум, смиряйся! Ты, сердце, молчи!« Он горестно вкруг оглянулся. Теперь Река и рвала и метала, И омуты рыла, и выла, как зверь, И грызла прибрежные скалы. И грозный, соленый, бушующий вал Волну за волной о корму разбивал. И снова он начал: «Друзья, мудрено ль, Что буря свистит и рыдает, Что волны бегут и отсель и оттоль И след их вдали пропадает? Да! В тайных событиях скрытый урок Да будет нам с пользой в назначенный срок! Собратья! Иль вы не боитесь стыда? Иль я верховенства не стою? Пять весел у нас поглотила вода – Так пусть же пожрет и шестое! Разинь же, пучина, губительный зев – Я смерть презираю, опасность презрев!« И, мощно схватив кормовое весло, Метнул в набежавшие волны. Потом, заслонивши руками чело, Садится, величия полный, На мокрые доски на скользкой корме, Свободные думы вращая в уме. Он, очи смеживши, увидеть не мог, - Они же и пикнуть не смели – Как им удружил многосмысленный рок, Влекущий к таинственной цели. О, страшно подумать, как малый пустяк Способен внезапно все сделать не так! Весло, что с такою он силой пустил, Сквозь струи проникло глубоко И врылось в холодный прилипчивый ил, Покрывший все ложе потока, И в нем утвердилось подобно копью, В сраженье настигшему жертву свою. Случилось ужасное! Кто ж виноват, Кто вспомнит в минуту такую, Что с крепкой кормою надежный канат Весло кормовое связует!? И судно, стеня, накренилось, и вот Стоит среди бешено скачущих вод… Недвижный в подвижном! В потоке застыть Подобно статуе надгробной! Глумленье язвительней может ли быть, Насмешка ли более злобной, Тому, кто в неистовых битвах стократ Испытанный буре соперник и брат! Но Он, в изумлении мыслям своим Закрывший ладонями очи, Не зрел, что корабль стоит недвижим, А мимо теченье клокочет, Как стадо испуганных львом антилоп. И вот что изрек он, наморщивши лоб: «Лишь опыт познания – мудрости сын – Заслужит в науке награду. Никто не оспорит, что нет нам причин Искать в совершенстве отраду. Жди истинных знаков и верных примет, А в прочем ни в чем достоверности нет. Знать – значит измерить! Об этом и речь. Инстинктом и волей рожденный, Естественный разум стремиться сберечь В таинственном сферу закона. Но мы в чудодейственном заключены, И все толкованья его неверны. Еще поразительней тот феномен, Что разум покорно выносит Животной материи тягостный плен И тяжкого тела не бросит – Ведь в силу сродства, тяготеньем влеком, Незримым он ввысь утечет ручейком! Мы знаем по опыту: если сосуд Наполнить песком и водою, Сесть рядом и ждать, и смотреть, как идут Законной часы чередою, И, глаз не смыкая, следить, чтобы вдруг Смесь нашу не выплеснул кто-то из слуг – То можешь увидеть ты дня через три, Что ты не зазря утруждался: Что вся испарилась вода, а внутри Сосуда песок лишь остался! Так свежей росою восходит река И легкие в небе поит облака. Но разум и легче и тоньше росы! Легко доказать это можем На опыте. Взявши большие весы, Перину на чашку положим. Раздев донага, уложите на ней Из ближних кого-нибудь, кто поумней. Просите в уме его взять интеграл И гири на чашку кладите Другую. Велите пажу, чтоб играл На флейте; а всех удалите. Следите: вот он погружается в сон, Но чаши не дрогнули. Ум невесом! Я знаю, подсчеты мои неточны, И выводы спорны, не спорю, Но мальчик, при свете туманной луны Бродящий по берегу моря, Ракушку и камешек пестрый найдет И раньше, чем яркое солнце взойдет! Но, впрочем, мне могут сказать, что во сне Спит также рассудок, который Отнюдь никуда не выходит вовне, Но входит в тончайшие поры, А тонкая мыслей и памяти связь Тотчас нарушается, разъединясь. Но сны! Вот безумца бы нам изловить И взвесить в момент помраченья! Кто, дерзкий, посмел бы тогда возразить, Что ложно мое построенье? Угадывать тот результат обречен, Кто ищет в природе и суть и закон. Но Боже! Что вижу? Ужели всерьез Рассудок возмог испариться? На береге справа я вижу утес, Который назад не стремится! Проносится пенная мимо струя, Но он неподвижен; а значит и я!« И когти он в кудри свои запустил, И вырвал прекрасные пряди; И грянул копытом в дощатый настил, Готовый в тоске и досаде Разбить корабельную хрупкую плоть И в мелкие щепки ее расколоть. «И грозного моря изменчивый вал, И солнце в безбрежном эфире, И бешеный конь, что поводья сорвал, Все мчится, все движется в мире! А я – и со мною конечно они – Здесь стоя растратим бесценные дни! Но так да не будет! Не это нас ждет! Пусть рок изощряет коварство – Пускай нас отвсюду обступит, но вот – Вот горькое мертвых лекарство! Слепых мироздания сил не рабы, Не примем, не примем мы этой судьбы! Прощайтесь, товарищи! Грянем ура! Кипящая бездна нам ложе! Страстей раздраженных пустая игра Окончена; плаванье тоже. Да, жизнь скоротечна, промчалась она Беспечно не зная ни неба, ни дна! Качайте! Качайте ж убогий наш челн! Да вверх перекинемся килем!« Они ж, убоявшись свирепости волн, Иное в уме порешили. И, тихо вздохнувши навзрыд и не в лад, Ему указали перстами назад. И он обернулся; он видит канат, Что держит на привязи судно. «Какой, - прошептал он, - какой супостат Затеял играть безрассудно Со мною, чей норов неистов и крут? Кракатица, жаба? Иль рыба? Иль спрут? Недолго играть остается ему, Довольствуясь жизнью подводной!« И, твердо ногой опершись о корму Одною рукой благородной Берется за мачту, другой за канат И к небу подъемлет язвительный взгляд. «Эй, кто там, смотрите, - он страстно вскричал, - Кто жребии тянет и мечет? Кто вяжет концы разнородных начал? Бросайте же – чет или нечет? Смотрите – секунда, и та не пройдет, Но что-то свершится, и кто-то падет!« И, грозным внезапно порывом объят, Он, смотря на мрачную воду, Рванул на себя злополучный канат, И, птицею взмыв на свободу – - Излишнее благо! Ничтожное зло! – У ног его снова лежало весло! И он изумился; и брови сдвигал В сомненье все боле и боле. Меж тем как корабль по гребням скакал Как пони, отпущенный в поле. Но вот наконец он отверзнул уста И тихо промолвил: «Сие неспроста. В событии этом возможен намек, Я смысл его вижу двояко. Что нам указует двусмысленный рок Посредством неясного знака? Принять ли подарок? Отринуть его? Бежать ли судьбы иль себя самого? Ошибка! О неотвратимый кошмар Последствий неверного шага! Но я отвергаю двусмысленный дар И с ним вероятное благо. Я верю в удачу, я шутку ценю, Но вежливо вызов судьбы отклоню«. Нахмурясь, он бросил небрежно: «убрать«, К веслу повернувшись спиною, Готовый опять безмятежно взирать, Как скачет волна за волною. Но вот, изгибая картинную бровь, К команде своей обращается вновь: «Что вижу? Унынье царит промеж вас? Где прежние игры и шутки? И гордая песнь, и веселия глас, И хохот, и смех в промежутке? Судьба нам, влачась по угрюмым волнам, Погибнуть, быть может; но плакать не нам! Не нам средь бурунов горят маяки, Не ветер бушует над бором – Стихиям на память, судьбе вопреки, А ну-ка, заздравную хором! Вы двое, по вантам! Вы двое, к рулю! Да пойте погромче, а я подремлю«. И сердцем воспрянув, и очи склонив, И лапы скрестивши на брюхе Запели они на старинный мотив Балладу в воинственном духе; И вольная песня лилась, как река, Что золото моет и прячет пока. «Когда легковерен и молод я был – Семнадцати лет, и не боле – В лесу я скитался и волком я выл, Наскучила горькая воля. Могучая ночь широка и темна И белому месяцу рада, А чаща и пенья-коренья полна И всякого зверского гада. От вепря, от змея, от жаб и ворон Что скачут, и крячут, и воют Ни час, ни дорога, ни явь и ни сон, Ни огнь, ни поток ни сокроют. Летучие бабы, торчки-колдуны, В болоте моргуньи-русалки, И те, что как смертные муки страшны, И те, что противны и жалки – Все овцы мои! Только дунь, только глянь – И сзади, и справа, и слева – И челюсть моя, и слюна, и гортань, И грозное гулкое чрево! Я волк! Я взгляну на кого захочу! И оком, и зубом поймаю! И выплюну прочь, и ногой растопчу, И сам удалюсь, и рыдаю! В лугах, за лугами, в лесах, на горах, В протоках, ручьях и вертепах, Косматым, рогатым, шерстистым на страх, На ужас лихих и свирепых, Алмазные очи и медный язык, И когти как клювы сокольи Являлись внезапно, и царственный лик Узревший не зрел уже боле. Вот так я и жил: то ревел, то стонал, Прохожих приветствовал бранью, И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье, И звездная книга была мне ясна… Но стала мне волчая шкура тесна! О братья! Я вам эту песню дарю! Мы с хладною бурею дружны! Воскликнем же разом: ура Ноябрю! Апреля и Мая не нужно! Ребята, нас много, бутылка одна, И та ненадолго на стол подана!« БАЛЛАДА КОТОРУЮ СОЧИНИЛ АРТУР КОГДА УЧИЛСЯ В УНИВЕРСИТЕТЕ Песнь Первая Я из дому вышел. Был страшный мороз И дождь моросил непрестанно. Из глаз моих скрылся мой собственный нос За плотной стеною тумана. В столице моей, вообще говоря, Все это типично в конце ноября. И так совершал я, в тоске и слезах, Печальную эту прогулку. Я думал о бедных в холодных домах, Доевших последнюю булку, О пьяных, что дом свой едва ли найдут В подобном тумане – а дома их ждут! Я в прежние годы, к несчастью, увы, Был склонен к сомненью нередко. Я мыслил наивно: ужель таковы Потомков великие предки? Священных творений глубокая связь Давно ль – и надолго ль – в душе порвалась? Обтесывать камни и класть кирпичи, Доказывать факты несложно: Рассчитывай силы свои и молчи. Но вечно молчать невозможно! Какой же наградой воздаст тебе труд, Когда и невежды тебя не поймут? Туман расступился, и пьяный матрос Возник, выражась по-русски, Он душу младую в объятиях нес В помятой сатиновой блузке. Была ему сладкая ноша легка… Я понял внезапно, что гавань близка. Тогда я подумал: зачем веселей, Чем пира и смертного боя, Мы жаждем качанья немых кораблей По синим волнам под собою? И вдруг увидал в налетающей тьме Усатого грека на черной корме. Взирая на свет корабельных огней, Я думал: что все это значит? Быть может, вернуться бы было умней, Но путь еще даже не начат. Того, что нам надо, не будет? И пусть! Но свищут в снастях беспокойство и грусть! Я думал: откуда и мудрость и мощь Явились в пучине былого? Быть может, о море, ты жаждешь и ждешь Творенья желанного снова? Вдыхающих жизнь мириадов живых Существ, и потоков, и струй дождевых? Одним наводнением все же нельзя Такого достичь результата. Насколько возможно на все и на вся Взирать, как взирали когда-то? Так что же? Хотим ли чтоб резкой чертой Навек разделили тоску с правотой? И нет ничего чрезвычайного в том, Что слово расходиться с делом. Кто спросит себя: но поймут ли потом, Как нам тут с е й ч а с надоело? Так что же? Я молод, не глуп и не слаб. Эй, кто там! На судне! спустите-ка трап! Песнь Вторая Проснувшись, но медля глаза открывать, Что за – размышлял я в тревоге – Незримая сила колеблет кровать – То голову кверху, то ноги? Но тут я зевнул и припомнил в уме Туман, и матроса, и грека во тьме. Я, значит, на судне; но что же на нем Не слышно тогда капитана? Он, верно, на мостике. Кажется, днем Он должен там быть постоянно. Он там вспоминает покинутый порт И пену сбивает с высоких ботфорт. Плывем… но куда же? Что встанет из вод? Мальвины? Таити? Камчатка? Я вспомнил, что дома оставил блокнот, Ключи, пистолет и перчатки. Что снова проспал и не встретил рассвет, Что он отсиял, и уже его нет! Что сердце о грудь, словно молот о щит, Колотится в огненном мраке, Печаль окаянная в сердце молчит, Сокровище некое аки. В порядке и хаосе тайных причин Свое назначение ищешь один. Смешны эти таинства мнимых пиров, Незримые мыслей циклоны; Великое множество новых миров, Которых нам чужды законы. Иных заблуждений опаснее те, Что правды взыскуют в пустой суете. Явился стюард и принес мне грейпфрут, Варенье и кофе. «Любезный, - Спросил я небрежно, - какие нас ждут Сегодня просторы и бездны? Свой путь утомительный наш галеот Стремит средь высоких иль низких широт? Туда ли, где звезды падут в океан, А вечером встанут сухие? Где чудное древо на бреге платан Столп бездны поставлен стихиям? Где царствуют вольно от гнева и лжи Ум, ярость, желанье – три силы души? Иль, может, туда, где полдневную лень Влачат ягуар и куница, Конь гордый и краснорогатый олень И прочие гады и птицы? Пред солнцем курения травы кадят И мед накопляют, прозрачный, как яд? Неистовый разум! (я это не вам). Зачем тебе знать, что готовит Грядущее? Ввериться ль скудным словам Прислужника смешанной крови? Событие зрит и безумный; но зреть Дано ли мудрейшим, что сбудется впредь? Ступай же, любезный; возьми себе грош В награду. Ты так озабочен, Что юность прошла, что ее не вернешь… Да, все это верно; а впрочем – Доверься надежде, любви не ищи, Будь честен, а впрочем – поди попляши!« Песнь Третья «Прошедшие годы таятся от нас, Грядущее скрыто под прахом. Даны нам не месяц, не день и не час – Мгновенье для битвы со страхом. Созвучия разные счастья со злом Одно разногласие свяжет узлом«. Так я размышлял в глубине гамака На палубе в полдень горячий. «Найду ль охранительный свет маяка И сколько, быть может, утрачу? Что я обрету и своим назову? Не знаю! Но радуюсь я, что живу!« Тут, кажется, я задремал, и внемля Журчанию пенного вала Вернулся к сознанью от крика: «Земля!« И тяжкого скрипа штурвала. Но так и не понял, в чем дело, пока Не выпал на палубу из гамака. Так вот оно что! Роковые труды, И голод, и пенье матросов – Затем, чтоб единожды встал из воды Живой и растительный остров! Ревите же, трубы! Греми, барабан! Но вышел вперед боевой капитан. «Собратья! Внемлите, что я говорю! – Воскликнул он страстно и громко. – Великое нечто сейчас сотворю На поздние песни потомкам!« И воем согласным, как в прежние дни, На эти слова отвечали они. «Орудия к бою! На палубу! В ряд! Бутылки за пазуху спрячьте! Канальство! Почто кливера не шумят, Не гнутся высокие мачты? Посмотрим, смирит ли стихия свой нрав?« Но тут я его удержал за рукав. И так я сказал ему: «Мой капитан! Ты грозным стихиям союзник! Скажи мне, приятель: седой океан – Предатель, тиран или узник? Скажи мне всю правду! Не то я умру!« Но он мне ответил: «Не стой на ветру«. И надо же – прежде, чем слово одно Еще на борту прозвучало – Корабль, натрудивший в морях полотно, Неслышно коснулся причала. И, чаемый брег увидав пред собой, Я вскрикнул и спрыгнул в гремящий прибой. И, выброшен мокрый на мокрый песок, Подумал я горестно: что же, Куда я спешил? Подождать я не мог, Как сходни на берег положат? Лютейшим подвергнется бедам, что часть Свою же у времени тщится украсть! Но быть по сему: да, я должен спешить, Судьбу искушать мне любезней, Чем влажные ризы на солнце сушить И петь мои прежние песни. Ты, сердце, любви и надежды полно, А третье – а третьего нам не дано! Песнь Четвертая Я высох. Беззлобно прощает душа Стихий неразумных обиды. Кругом колыхались, звеня и шурша, Роскошные зрению виды. Но мир, что блаженство дарует не всем, Для взора он пуст и для слуха он нем! С плачевною мыслью я молча шагал Сквозь дебри, луга и болота. Не помню, что видел, не помню, где спал, Что ел; но ведь ел же я что-то? Вдруг визг и стенанье прогнали мечты: Очнулся – стою средь мирской суеты. Когда ж я цветущую степь променял На блеск утомительный бала? Вокруг бушевал и гремел карнавал: Кареты, гирлянды, наряды Сплетались в грохочущий пестрый клубок. Я силился прочь; говорить я не мог. Пытаясь укрыться в ближайшем дворце И робко ступив на ступени Я деву увидел в алмазном венце, Прелестную, как вдохновенье, И негра, который ей подал манто. Видение рая садилось в авто. Соблазн и опасность! Но в сладких устах Горчайшее слово услада. И я возопил, простираясь во прах: «Сердец обольщение! Взгляда Отрада и пагуба! Дерзкой души Смятенье! Казни – но сомненья реши! Тончайшего где осязанья предел? Где связь ощущенья с дыханьем? Не в бездне миров, не в движении тел, Не в искристых звезд полыханье – В неистовых вихрях, в нетающих льдах, Где он, первозданный творения прах? Орудие мысли есть слово; над ним Превыше глагол и молчанье. Когда начертавший их разум водим В терновнике светочем знанья, Из пламя и света рожденную речь Должны ль мы, приняв от природы, сберечь? Но ах! Я безумец! Богиня ль должна Решать затрудненья скитальца? Скажите, молю вас – кому вы «она«? И кто? Кто целует вам пальцы? Кто – рыцарь ли знатный иль ратник простой Себя ослепляет безумной мечтой?« На этот вопрос отвечала она, Перчаткой играя лукаво: «Вам, милый, не истина вовсе нужна, А старая добрая слава. А впрочем, быть может, поможет вам Снарк? Зайдите сегодня же в наш Зоопарк«. «Как? Разве он пойман? – вскричал я вослед Изящно скользящей машине. – О люди! Для вас невозможного нет! А я не ценил вас доныне! Его я увижу! К нему я пойду!« И в синий троллейбус вскочил на ходу. ПЕСНЬ ПЯТАЯ О ужас! В огромном корыте лежал Свернувшись в бесформенный клуб Ни рыба, ни мясо, ни спрут, ни нарвал, Ни ужас морей однозуб, Чудовище мерзкое с мокрым хвостом, Стозевно, позорно и лаяй притом. И мне бы покинуть скорей зоосад, Рвать когти, как шутят у нас, Но я задержался: осмысленный взгляд Внутри шевелящихся масс Открылся; я думал: опасности нет. К тому ж я уже заплатил за билет. Стою и любуюсь, а что-то внутри Дрожит, цепенеет и тает… И в ужасе я заорал: «говори! Ответствуй мне, как подобает: Ты кто, неразумная прихоть Земли?« И в грозном рычанье расслышал: «Внемли! Не людям, а буре и ветру я брат, В ничтожество изгнанный ныне, Как лев и орел, и когтист и пернат, Рожденный, где делят в теснине Зеленую землю от синей воды Червонное пламя и белые льды. Я гнев пожинаю и брани творю, Я праведный суд и расправа, Я дар некрадомых сокровищ дарю, Я умная гордая слава. Хребтом и обличьем подобный коню, Я тучи смущаю и волны гоню. Понеже под солнцем вселенная тварь, Кто мыслит и кто помышляет О многом неведомом, ныне, как встарь, Несуетно мне да внимает: Заманчивой тайны покровы сорву; Иначе зачем я в болоте живу? Язык невоздержный к сказанию лжи И руки ко скверне убийства, Огонь яже все поядая бежит, Дондеже собой поглотится, Царь, правящий, гневному сердцу внемля – Сих ради во гневе трясется земля. Вот некие суть, недоступные для Рассудка труда и уменья: В волнах океана стезя корабля, Путь змея на твердых каменьях, Следы улетевшего в небо орла, Хождение юноши около зла. Тут некого случая зрак и печать Неложно себя знаменует. Опасное верным уменье молчать Сулит мне дорогу иную: Я плачу! Я стражду! Я ночи не сплю! Я муки желаю! Я ярость коплю!« Я прочь удалился. Я большего ждал От этого чуда природы. Теперь я спешил посмотреть карнавал. В убогой лачужке у входа Какая-то личность была; и притом Манила меня заскорузлым перстом. Песнь Шестая В каморке смотрителя было тепло, В диване торчали пружины. Чирикали ходики; что-то цвело, Висела плохая картина. На старенькой скатерти – булки и чай, А в кресле огромный седой попугай. К нему-то меня и привел старикан (И стоило, право, трудиться!) Он налил мне чай, усадил на диван И вышел, а вещая птица Моргнула, конфету взяла со стола И снарковым голосом произнесла: «Не все открываются тайны уму, Не всякое качество действо. Сего ради благо возможно кому, Кому неотступно злодейство? Последним и первым на все времена Единство – единая мера дана? Паук, что без устали тянет и ткет, В палатах царей обитает; И мравий бессильный, что в лето сберет, А в долгую зиму снедает; И мыш, устрояющий козни слону – Все трудятся в мире работу одну! Таинственный пардус на скользких брегах, Где выдра себя сокрывает, Где гусь в лебединых кричит островах, Где сильная рыба играет, Того же обычай сладчайший творит, Кто малое ведает, многое зрит. Иные же прочие, как караси, На бреге томимые зноем… Не веришь – смущенье свое вопроси: Что сбудется в жизни со мною? Понеже твоя омрачается мысль, Ко зрению смысла и слова вернись! Что знаешь, забудь и иное ищи, Искусством обуздывай руки, И явится умная сила души, Отмститель, свободный от муки. Веселье со всякою тварью дели, И Тула не будет пределом земли! Где дерзость твоя? Где упорство в бою? В пределах, где царствуе Разум, Где разом Анализ и Синтез встают И рухнут, сраженные, разом _ Привычка к наивности в важных вещах Важна; но не менее важен размах. И ключ, и зерцало, и брачный наряд, И меч береги наготове. События сами себя возвестят В явленье, значенье и слове. Узнай же – но тайна сия велика – Узнай же, несчастный, что радость близка!« Мне было смешно, но уйти я не мог – Смотритель нас, кажется, запер. Очаг догорел, прорицатель умолк, Шел дождик, и в шепоте капель Был тоже какой-то на что-то ответ. На этом диване я встретил рассвет.

Вернуться на главную страницу