О САМОЛЕТАХ, ПОЕЗДАХ И НАЦИОНАЛЬНОМ ВОПРОСЕ

Первый раз на аэродром пришли…

Это на практику в Ташкент, на 4 курсе. Ту-104. Кажется, часов 6. Страшновато было.

Семейная хроника сохранила память о полете во время войны в эвакуации от деда Герна на «Дугласе» к отцу в Тоцкое. Когда-то мне казалось, что я что-то помню, но теперь не уверена. Было что-то про летчика, который подарил мне банку консервов. Мама говорила – я катила ее по проходу. Может быть, Наташа восстановит, как этот перелет мог состояться. (Что смогла узнать – в «Письмах Габриэлю Суперфину», глава «Отец и мама», стр. 32. Про Витальку – там же, стр. 9 и 10) В младших классах, особенно перед соседом Виталькой Боковым, я «выбражала» своим авиаопытом, который был редкостью.

Как-то пробовала подсчитать, сколько витков вокруг земли сделала и сколько денег «налогоплательщиков», т.е. попросту «казенных», схарчила с начала моей алмаатинской эры. В самый «матерый» период, т.е. лет 30 из 45, летала куда-нибудь не меньше, чем раз в месяц, а бывало и чаще.

Ну, во-первых, два раза в год заседания Всесоюзной эстетической комиссии в Общесоюзном Доме моделей на Кузнецком. Затем, так как наш РДМ имел еще обувную лабораторию, а вскоре и трикотажную, то на Всесоюзные художественные советы в Общесоюзном Доме моделей обуви и таком же трикотажа. Всесоюзная (или Межреспубликанская) Текстильная ярмарка. Это все в Москве. Еще в Москве наши показы на ВДНХ, в Казахском павильоне по случаю разных годовщин, тематические художественные советы в ОДМО (одежда для полных, для подростков и т.п.) или в ВИАЛЕГПроме, участие в работе комиссии по утверждению моделей на знак качества, посещение международных выставок и фестивалей, связанных с легпромом, заседаний «Постоянной рабочей группы по вопросам моды и культуры одежды стран СЭВ (!)», когда они проводились в Москве. Учеба на курсах повышения квалификации. В общем, 3-5 раз в год в столице. Не мудрено, что не успевала соскучиться по родной земле. Прилетишь - надо бы – вот она, моя… а я в метро спешу дорожный детектив дочитать.

Кстати, первая командировка с обувщиками состоялась через три недели после начала работы. То-то друзья удивились! Умница была Бечелева, грамотно меня приручала.

Ну, потом всякие мероприятия всесоюзного масштаба – тематические худсоветы и т.п., проводившиеся по городам и весям неоглядной родины, чтобы не перегружать первопрестольную. - Помню Свердловск, Пермь, Челябинск, Могилев, Ташкент, Пятигорск, Кокчетав… Что-нибудь раз в год обязательно.

Потом наши Межреспубликанские Методические совещания, если они не в Алма-ате организовывались - Ташкент, Ашхабад, Таллин, Вильнюс. Киев – творческая командировка, когда работала в трикотажной лаборатории, на полтора года уйдя из РДМ. Творческие командировки по правилам должны были быть у художников каждый год, хотя и не всегда предоставлялись. У меня в РДМ на них времени не оставалось.

Поездки по «епархии» - швейных фабрик за пределами Алма-аты было 15. Чаще других приходилось бывать в Усть-Каменогорске на «Рассвете», в Караганде, в Семипалатинске, еще текстильные комбинаты – Кустанайский камвольный и Усть-Каменогорский шелковый. Как правило, в связи с проблемами ассортимента и сбыта, авторским надзором, оказанием помощи в связи с предстоящими проверками или мероприятиями. Бывала на всех, кроме Гурьевской швейной фабрики, уж больно была убогая, шили рабочие мужские рубашки х/б, зато после в своем ДМД в Атырау (так переименовали Гурьев) моталась, как домой, и на самолете и на поезде.

Поездки за тканями и материалами, когда готовили зарубежные коллекции - Уральский кожевенный, Москва опять, Вильнюс, Ош…

Ну и раз в три года, не чаще – в отпуск. За полярный круг через Новосибирск и Красноярск, по Дальнему Востоку – через Хабаровск. На Черное море и в Тбилиси, в Баку, на Кубу, в Индию. И под конец, в Эквадор и Перу, но это уже после окончания карьеры.

Летали мы на всех видах нашего парка - на всех Ту, Илах, Ан-24, который Ан-24 был ужасно пузатый и неуклюжий, а маленький ЯК-40 наоборот, славный и шустренький. В Илах все время сиденья сдвигали, до того, что и мне маленькой стало тесновато. А однажды я оказалась попутчицей команды баскетболистов, возвращавшихся с матча. Это была картина!

Одно время на трассе Алма-ата – Москва летал какой-то супер, не помню марки, самый большой и самый быстрый, экспериментальный. Здесь у меня было то, что мало кому удалось опробовать. На одной из первых модификаций в центре корпуса было шестиместное купе со спальной полкой над креслами. Мы вшестером с обувщиками, все мужики, летели на худсовет, и нам досталось это самое купе. Ребята естественно предложили мне плацкарт, летели как обычно ночью. Кайф. Больше таких вариантов не видела.

В свете великих домодедовских предновогодних сидений невольно начала вспоминать свой опыт. Прикидывала, прикидывала – выходит каждый третий перелет с задержками. Когда на три часа, когда на сутки и более. Объявляли почти всегда на три часа, потом еще на три, потом еще, так что никаких мер к облегчению времяпровождения просто не было. Один раз случилось провести 8 часов ночного бдения в гостинице в аэровокзале в Москве. Одноместный номер. Недорого. Но отнюдь не бесплатно. Раз мы с мамой провели несколько часов на раскладушках в Домодедово, где-то на верхних этажах, со стеклянной стеной и видом на взлетное поле, сколько мест не могу сказать даже приблизительно, но много, рядами. Уснуть не могла, но ведь разулись, полуразделись, вытянулись. Тоже не дорого, но не даром. Насчет питания и напитков бесплатных - да и в голову никому не приходило. А уж про компенсацию…

Незабываемым было возвращение после тура по морям и землям Дальнего Востока. Из Владивостока на поезде до Хабаровска. Там – больше суток задержка. На улице – дождь и холод. В аэровокзале не то что сесть – встать негде. На полу на газетах (чиж на бумажке), на ступеньках, так что и прохода не оставалось. С тоски стоишь в очереди в буфет, хотя аппетита никакого, еды практически тоже. Вдруг увидела – кино! О! – думаю, вот где посплю! Так в зале были стулья садистского дизайна - без подлокотников, и спинка с отрицательным углом! Сложившись и уткнувшись носом в свои коленки, в полуобморочном состоянии просидела две серии «Золотого теленка».

Пока порт открылся, пока приняли все задержанные прилетом рейсы, пока пришла очередь на отправку. Все тело болит, а уж ноги… Загрузили наконец алмаатинский рейс. Вырубилась мгновенно, казалось, не успела глаза закрыть - посадка в Красноярске. Транзитных пассажиров просим на выход. И еще пять(!) часов. Опять загрузка. Опять вырубаюсь. Посадка в Новосибирске. И еще четыре часа! Наверное, это самый тяжкий случай в моей практике.

Но были и другие. Летим с Томой Рыжиковой в Москву на совещание к трикотажникам. Два здоровых чемодана с коллекцией. Начинаем посадку, выпустили шасси - убрали и в Питер. Москва как-то мгновенно закрылась. Напихалось в Питере что-то около пятидесяти таких рейсов. Когда Москва открылась, нас стали выпускать по одному рейсу каждые 30 минут. Два раза загружали в самолет и опять высаживали. Предлагали получить компенсацию и на поезд. Кое-кто так и сделал, но у нас-то тяжеленные чемоданы. Там, правда, сидячие места все же нам достались. Тоже больше суток. Смешная история. В самолете рядом с нами сидела дама с тортом, которой надо было в Ленинград на какое-то торжество, но билетов не было, она решила через Москву, все расспрашивала, как на Ленинградский вокзал добраться, да как там с расписанием и билетами. Не только ее в нужную точку доставили, да еще и компенсацию за отказ от продолжения полета выдали.

Думаю, эта попутчица тоже помнит тот рейс.

Еще была история – «Платон и свиные ножки». Зимой командировка в Петропавловск, со Светой Кравченко, конструктором мужской группы. Жили в общаге, у всех предприятий были гостевые комнаты в связи с перманентным гостиничным дефицитом. Да и рядом с фабрикой. Телефон – на вахте. В Петропавловске зимой погода не сахар. Буран, метет, ветер свищет, явно нелетная. Но ведь задержку до утра все равно не дадут, как потом такси вызывать, как добираться? Решили ехать. Места сидячие в аэропорту нашлись. Расположились. У меня в дорогу была припасена книжечка – «Платон и его эпоха». В Петропавловске был в то время гигантский мясокомбинат. Мяса, конечно, не было, но в фирменном магазине продавались свиные ножки. И прочие части куда-то девающихся туш: уши, пятачки… Можете себе представить – контейнер-холодильник, как минимум на 2 кубометра, полный свиных хвостиков! Наши, кто в Петропавловск командировывались, всегда ножками на холодец отоваривались, ну и я килограмчика три прихватила.

Три, четыре, десять часов проходит, нет мочи ни сидеть, ни читать, ни стоять, все болит. А мы были две такие справненькие дамочки в завидных шубках. Как-то не сговариваясь, молча пошли в буфет, с нашего балкона было видно, что там на розлив торгуют. Глянули друг на дружку и взяли по сто коньяка. Вернулись. Сняли сапоги, вытянулись на лавках. Под голову – свиные ножки, сверху на морду – Платон. К черту имидж. Сколько проспала, не знаю. Но так сладко! А тут и посадку объявили.

Пока еще были во вменяемом состоянии, обратили внимание – мужик, вроде из простых, а на нем полушубочек из какого-то меха необыкновенной красоты, не могу сообразить, что за зверь, вроде бы разбираюсь. Подошла, спросила. Волчата шестимесячные. Он егерь. Логово приметил, подрастил до первого снега, ну остальное понятно.

На Кубу. В феврале. В Москву накануне нормально прибыли, переночевала дома, на другой день, кажется, в Шереметьево к своему рейсу, а Москва опять глухо закрылась, и наш рейс, прилетевший из Гаваны, посадили опять-таки в Ленинграде. Болтаемся. Ждем невесть чего. Вдруг нашей группе из 30 человек подают отдельный самолет, и хотя там толпа задержанных тоже в Питер, никого другого не сажают, несмотря на явно нелетную погоду отправляют прямо к трапу рейса на Гавану.

Мы в стовосьмидесятиместном салоне были единственными пассажирами, еще 2-3 восточных человека в первом классе. Я измучена была до последней крайности. Три года без отпуска, куча неотменяемых дел перед отлетом. Заняла я в этом пустом салоне три места, подушка мягкая, плед роскошный. Заснула без задних ног, от всех международных угощений отмахнулась. Пять часов до Рабата. Вышли. Теплота и необыкновенный морской воздух, в небе мусульманский полумесяц. Я и почти всю оставшуюся дорогу, десять часов, проспала, только над Карибскими островами к иллюминатору приклеилась. А как нас в полете кормили!

Еще занятная была история. В конце сентября, кажется 81 г., мы с любимой подругой Лорочкой Федоровой возвращались с дикого отпуска в Гаграх. Из Минвод. Обратные билеты еще в Алма-ате покупали, потому как сезонные проблемы. Места нам достались в последнем ряду второго салона. Когда усаживались, в приоткрытый занавес третьего салона приметила - там чего-то кресла бархатными покрывалами накрыты и вазы с фруктами стоят. Пора взлетать, а тут какая-то суета, беготня… Оказалось, в третьем салоне возвращается из отпуска член ЦК Казахстана с женой и дочкой. Им забронировали третий салон. Но с ними были референт, охранник, еще кто-то из обслуги. Господа требовали, чтобы этих в барский салон не допускали, а на наши с Лорочкой места во втором салоне посадили. Но самолет-то переполнен, нас девать некуда. Продолжалось больше часа. Вызвали начальника порта. Мы слышали, как выходя он жестко припечатал - у себя в Казахстане командовать будете, а здесь я хозяин! Рейс был с посадкой в Джамбуле. Сели. Просят всех оставаться на своих местах. Мимо нас проследовало благородное семейство: САМ – маленький, плюгавенький, САМА- дебелая апа и дочка с модельной статью. За ними обслуга прошмыгнула. К трапу машину подали. Такое было правило, если из верхних кто пролетом, местные власти встречают. Тут мы увидели, кто теперь хозяин. Стоянка в Джамбуле – 40 минут, так нас больше трех часов продержали, потому что побешбармачить от обиды надумали.

А еще раз билет у меня оказался в первом ряду за кабиной пилотов. Справа от прохода. А слева три места у Германа Титова со товарищи. Потертый какой-то, засаленный. Они всю дорогу коньяк глушили и харчи с икрой им стюардесски носили. А нам обычный аэропортовский кусок курицы.

Последнее – в Эквадор через Амстердам. С Леночкой Ереминой. Компания KLM, 2009 год.

Чтобы кратко - рейс дважды отложили на сутки. Окончательный вариант объявляли часа через четыре ожидания. Причины всякие, вроде метеоусловия, но ясно даже и ежу – просто объединяли пустые рейсы, даже объединенный заполнен был меньше чем на треть.

Компенсировали на сумму 50 евро за сутки, отель нам был не нужен, но не наличными, а какой-то бумажкой, не помню какой, дающей право отовариваться в этой дьюти фри, или для тех, кто много летает - дополнительные километры. Лена таким образом ухитрялась раз в пару лет набрать один бесплатный полет в Италию. Я свои бумажки просто ей отдала. Лена – она опытная, она с компании еще и за такси слупила, потому что предусмотрительно машины официально заказывала и брала у водителя чеки.

А как мы доставали билеты?

Двумя способами - с великими мучениями или по блату.

Касса была на ул. Маматовой. Открывалась в 9 утра, закрывалась, кажется, в шесть. В остальное время в аэропорту. К открытию собиралась толпа и кидалась к окошкам в драку-собаку. Наличие билетов – только в окошке. Самое замечательное, что в час все окошки разом закрывались и страждущие выметались на улицу, где дожидались двух часов и опять протискивались с боем в узкую дверь. Восстановить очередь почти никогда не удавалось. Блат найти не слишком сложно - знакомые и знакомые знакомых и определенная мзда наличными, кажется – десять р. Кассирам жилось сладко. В РДМ проблему решили. Командировок было множество, к командировочным дням приходилось бы прибавлять еще целый рабочий день на приобретение билетов. Посему отдел снабжения-сбыта имел постоянные связи и обеспечивал решение проблемы. Думаю, просто дефицитом в виде кримпленовых платьев не обходилось, скорее кассир был оформлен на постоянную ставку, несмотря на все свирепости штатного расписания.

Так мне надоели мучения засидок, что как-то в ноябре, после Эстетической, где мы были большой группой специалистов, я решила возвращаться поездом, тем более, что по дороге в Москву я сидела рядом с Таней Бережной, которая всю дорогу буквально умирала (оказывается, ее обычная реакция на полет), а я в ужасе терла ей холодеющие руки.

Вот мы и решили вдвоем добираться поездом. Взяли СВ. Получилось чудесно. Я на верхней полке читала «Звезды над Самаркандом», дочитала, а Таня на нижней вязала свитер. Связала. Из дому нам в дорогу дали пирожков, по вагону чай в подстаканниках, всякие харчи носили, на станциях покупали соленые огурчики и вареную картошку - традиция, и еще в Аральске копченую рыбку. Мы и в вагон-ресторан ходили, супчик кушали. Отдохнула отлично. А нашу многострадальную группу, вылетевшую на самолете, посадили в Балхаше, где они сутки простояли на одной ноге в продуваемом всеми ветрами сарае с удобствами во дворе.

Я очень люблю ездить на поезде. Кроме упомянутого случая в Москву ездила еще два раза. Первый - почему-то по пути в Болгарию, где наша первая зарубежная гастроль на Пловдивской ярмарке. Не знаю, почему так получилось. Кажется, в связи с контейнерами, которые могли с нами следовать только по ж/д билетам. Вагон плацкартный, нас 9 командированных душ. Тяжкое впечатление - душно, жарко.

Потом еще раз предпочли поезд, опять на эстетическую, опять в ноябре. Тогда Сурин, новоиспеченный гл. конструктор, Серкина, будущий гл. конструктор, ведущий конструктор группы перспективного конструирования, Таня Бережная - художник и я - главный и т.п.

Купе отдельное. Все 72 часа в карты играли, из-под нас уже бельишко выдергивают, а мы все сдаем. В какой-то момент играть перестали, так чуть в горло друг другу не вцепились из-за непримиримых противоречий между правами и ролью ведущих профессий (кто главнее). Помню, в Уральске на платформе раков продавали - рупь десяток. А пива уже давно не было.

Как-то, тоже компанией, возвращались из Караганды. Зимой. Эта поездка надолго отвратила меня от любви к ж/д. Туалет. Это был конус замерзшей мочи.

Кто-то из наших коллег по пути из Караганды попал в снежные заносы, в которых простояли почти сутки. Натерпелись страху – а ну уголь кончится, замерзнуть можно.

С Васей на поезде в Красноярск, перед плаванием по Енисею. Летом. В окно, несмотря на движение, дуло, как из открытой печки. Кондиционер, конечно, не работал. Вася две бутылки пива завернул в полотенце, положил в авоську, вывесил за окно и полчаса поливал водой – получилось словно из холодильника.

Просто не верилось.

Авиакатастрофы в Алма-Ате.

При мне, а кажется, что и за все время алма-атинского аэропорта, их было две.

Около 70-го года при посадке разбился рейс из Хабаровска. СМИ такими новостями тогда не интересовались, так что все сведения на уровне сарафанного радио. Сейчас ничего не вспомню, кажется, в основном были солдатики. Но осталась легенда, что жители села Красное, около взлетной полосы, находили всякие вещи, золотишко, деньги.

Вторая беда случилась с рейсом на Симферополь, в 80-м. В разгар курортного сезона. В самолете примерно 180 пассажиров. На взлете, только успел оторваться от земли. После 12 ночи. Среди погибших оказались знакомые почти у всех алмаатинцев. У нас в ДМ работала милая, милая художница Танечка Яценко, в этом рейсе были ее мать, сестра и две дочки сестры, пяти и двух лет. Их могилу показывали любопытным, как местную достопримечательность. Из моих знакомых – жена и дети художника Юры Фонкоринео. В ДМ недолго работала девочка из Мухинского, Лилечка Грифенштейн. Эрна Фонкоринео ее сестра. Лиля с родителями уезжала в Германию. Погибшие летели проводить.

Рассказывали, когда жители села Красное ночью проснулись от страшного удара, первая мысль – война началась! Вот она – генетическая память. Нет, сообразили, самолет! И мужики без штанов наперегонки кинулись мародерствовать. Вот так.

Однажды я летела из Москвы. На первом ряду в первом салоне. Самолет набирал скорость на взлете, но вдруг начал замедляться и остановился. Стоим. Через какое-то время на борт поднялись несколько человек в форме, зашли в кабину пилотов, сколько там пробыли, вышли, и я хорошо услышала сказанное экипажу – «счастлив ваш Бог, ребята».

Наш борт развернулся и тихонько пополз обратно к аэровокзалу. Пассажиров высадили. Сколько-то времени мы потолклись в ожидании, подали новый самолет, и мы продолжили путь.

Я очень люблю ездить на поезде.

Итак, я очень люблю ездить на поезде по Казахстану.

Когда едешь в Атырау – двое суток, понимаешь, что земля еще довольно большая. Столько простора и неба. Сразу за Туркестаном – часами только степь, песок. Удивилась, когда в октябре увидела, что пески сплошь цветут розовым, множество небольших кустиков.

Потом узнала – это джантак, верблюжья колючка цветет поздней осенью. Из него, говорят, самый лучший мед. Я купила, когда на машине ездили в Джамбул, ныне Тараз. На трассе в одном небольшом промежутке сплошь стоят лотки с медом, всех оттенков - от белого как сало до цвета густо заваренного чая, также и разной консистенции – текучие как растительное масло и такие, что ножом резать. И в любых емкостях - от стакана до трехлитровки.

Мне сказали - где-то там, в предгорьях еще с царских времен живут старообрядцы, держат пасеки, люди они степенные, честные, мед делают без мухлежа. Мои спутники, как и все проезжающие, всегда запасаются. Продавец мне и сказал, что лучший – джантак. Я мед не люблю, почти не ем и не понимаю, так что поверила на слово.

Очень редко из окна вагона увидишь несколько бродящих как бы сами по себе верблюдов, пылящий по дороге вдоль рельс мотоцикл или авто, всадника, вдалеке мазары. Еще реже – полустанки: платформа, вокзал, несколько домишек-бараков, пара карагачей, иногда юрта, баран к забору привязан.

Там я заметила возрождение национальной одежды - в последние годы женщины стали носить камзолы, из дешевого искусственного бархата с кошмарной золотой аппликацией. Такие в обилии появились на барахолке, стоили совсем дешево, тысячу – три тыс. тенге (200-600 руб.) Покупать-то никто не стал бы, но вернулся обычай: сватьи на свадьбу друг другу дарят. Народ там бедный, не пропадать же добру, вот и приспособили как рабочую одежду - метут платформы.

Думаю, что жители голодной степи, через которую бежит мой поезд, люди действительно бедные. Утверждать не могу, может просто традиция ходить в невозможном рванье и развешивать на просушку одеяла из неопознаваемых тканей с вылезающими клочьями ваты.

По дороге на нашу дачу – десять км от Алма-аты по верхней каскеленской дороге (в сторону Бишкека) на повороте в середине 90х нарезали участки для переселенцев с Арала. Не знаю, казахи или кара-калпаки это были.

Второй ряд участков разобрали, кто сумел, и немедленно начали котеджное строительство. Кирпичное, черепичное, двухэтажное, с архитектурными излишествами, за высокими заборами. Кто, что крал и приватизировал - я им свечку не держала и даже не интересовалась. Но тут какая-то ихняя лафа кончилась, так эта часть поселка и не состоялась. А переселенцы вдоль дороги - разгородили участки колышками да проволочками с веревочками, поставили драные юрты и начали строительство, как Кум Тыква, по кирпичику. Больше всего из шлакоблоков и толя. В домах поставили буржуйки, окна затянули пленкой. Остекление начали ставить несколько лет спустя. Во дворах грязь, возятся кучи ребятишек в пальтишках «детки-в-клетку», моего родного моделирования, наверное в четвертом – пятом наследовании и в галошах на босу ногу. Висела на веревках всякая рвань, которой лет десять назад было место на помойке. Пятнадцать лет я ездила и ходила на дачу мимо этого поселка. У них даже воды не было. Незабываемая картинка. Мы в автобусе, в котором богатенькая детская группа ехала «на горку» – там чуть дальше – лыжи, санки, лошадки, дельтапланы, шашлыки - престижное место… Все нарядные, в ярких курточках, с дорогими высокотехнологичными саночками. Смеются, резинки жуют, музыку слушают.  Наш автобус обгоняет настоящую перовскую «Тройку» - оборванные казашата волокут самодельные розвальни с бочкой воды. Два мира, два детства.

За водой они таскались в поселок Каргаулды, не меньше километра. Родители потихоньку завели скотину, воды много надо.

Но этим людям повезло, Алма-Ата рядом. Там и работа и сбыт продуктов - мясо, молоко.

Разбили у домов огороды, посадили сначала картошку, не все, но кое-кто напихали прутики яблонь, даже цветочки. Выросли яблоньки, но это скорее для красоты.

И вот однажды проезжая мимо, я увидела среди рванья «роскошное» китайское покрывало, красное, яркое, с тигром, новое. Хозяева мечтали о новой жизни и красоте. Кажется, все у них получилось. С радостью отмечала из года в год – и нарядные детские комбинезончики на веревках, и девушек в шелковых брючных костюмах, на шпильках, бегущих на алматинский автобус, на работу. Дома принимали человеческий вид, почти около каждого  появилась машина. А когда увидела, что хозяйка-каракалпачка возится на огороде в перчатках! (как мы на дачах – с некоторых пор), так я просто возликовала. Магазинчик там открылся - вполне кокетливый. И скважину пробурили, пошла вода. Недостроенные же особняки постепенно разрушались.

Вернемся, однако, к нашей железной дороге времен незалежнего Казахстана. Это империя. Практически никто из знакомых (мои студентки, например) никогда не покупали билетов в кассах, всегда «договаривались с проводниками». Билетов, разумеется, никогда в продаже и не было. Если, как это делала я, решаешь задачу своевременно, пока дойдешь до кассы, десяток коммивояжеров навязчиво предлагает услуги – любые билеты, когда, куда - пожалуйста! Помещаешься в свое купе – половина мест для багажа уже чем-то забита. В спальных вагонах полагалось пустое купе для багажа пассажиров, заперто (и забито до потолка), купе проводников – тоже, и один из туалетов и один из тамбуров так, что еле пролезешь в соседний вагон. Что там? Щас узнаем. Через несколько часов пути в коридор уже не выйдешь – кочевая толпа сидит на полу, на сумках, не протиснуться, проводник в купе заглядывает – «сестра, можно мой брат здесь посидит?» Но как-то было наоборот, ожидалась «неожиданная» проверка. Так в вагоне, куда еще три дня тому назад не было билетов, половина мест оказалась свободными.

Пока едем до Чимкента и дальше до Туркестана, на платформах все великолепие восточных базаров – арбузы, дыни, персики и прочие дары благодатной земли. Глаза разбегаются. Да и по вагонам носят соблазны. Но миновали Туркестан. Начались безжизненные пески. Чудеса. На крохотных полустанках, точно как у Айтматова, где никто не выходил и не садился, поезда стояли по 10-15 минут. График, оказывается, составлялся с учетом особых функций. К дверям вагонов стягивались невесть откуда взявшиеся аборигенки, проводники открывали бойкую торговлю. Все загруженное во все мыслимые уголки – в сетках картошка, капуста, лук, морковь, местные расхватывают, но яблоки практически не предлагались и не покупались, не говоря о прочих излишествах. К каждому следующему полустанку цены росли и росли, запасы таяли. Прибыли в богатый Атырау, ассортимент мгновенно сменился, – виноград, дыни, сливы, помидоры. Не сетками, коробками. Видать у каждого проводника постоянные клиенты, мигом разобрались. На базаре в нефтяной столице цены для алмаатинцев немыслимые, раз в пять как минимум дороже. Искать альтернативные цивилизованные пути снабжения попутного населения не пытались. Лобби не допустило бы.

Зато каким лордом выглядел наш проводник! Высокий, толстый, вальяжный. Всю работу за него делала какая-то мышь серая, она же ему и обед носила из вагона-ресторана (по спецзаказу, разумеется, не из общего же котла!) и чай подавала.

Как же пышно взошли и расцвели все семена, посеянные социализмом. Все эти лазеечки, которые всегда позволяли более инициативным кушать послаще остальных, были и раньше, только как-то мелко, несолидно. Теперь не то. Прошел живительный дождь, и как степь покрылась тюльпанами, расцвели предпринимательские таланты. Какая великая способность к организации, выстраиванию схем, созданию систем. Если не ошибаюсь, железнодорожная мафия коренной национальности. Я два года как из Казахстана, не думаю, чтобы там за это время что-нибудь изменилось.

Национальный вопрос

Итак, жительницей Казахстана я стала 2 сентября 1965 года.

Алма-ата была совершенно русским городом, численность около семисот тысяч. Миллион разменяли лет через пять-шесть. Лимитированная прописка и строгий запрет принимать на работу без оной, даже жителей области. Дом моделей тоже, сколько не вспоминала, чисто русскоязычный - не работали у нас представители коренной национальности, по-моему – ни одного, кроме манекенщицы - красавицы Лиды Аймашевой. Уйгурки, кореянки, татарки – были. Официальная гордость – в Казахстане 99 национальностей. По мнению обывателей две – казахи и все остальные. Казахов тогда было значительно меньше половины, русских - большинство.

Мне–то самой восточные красавицы (немалая составляющая наших позднейших «успехов» за рубежом) всегда нравились больше, чем официальный тип блондинки. Но до 80-х годов подбирать таких манекенщиц было очень сложно.

Отношение к казахам моих коллег, а других знакомых и не было, можно охарактеризовать как равнодушно-пренебрежительное, конкуренции на рабочих местах они не составляли, поводов говорить о них возникало не много, но слово «колбит» я услышала довольно скоро. Еще коренное население называли киргизами, явно презрительно. Анекдот той поры популярный среди русских – казах обращается к негру – «товарищ.. » негр – какой я тебе «товаришщ», я «господин» - казах - ази-язи, я перед тобой лебедь белая, а и то звером зовут…. Несколько лет спустя, когда любимая подруга Лорочка встречалась с Бекетом Жароковым, сыном известного поэта и, следовательно, принадлежащим к элите, одна из коллег, выражая презрение к другой коллеге - лоркиной матери, сказала – «ее дочь с киргизом ходит».

Также – в вокальном исполнении Марунина –« адын палка, два струна, мен хозяин сторона, ордн дай, , ордн дай, ордн нэт, медал дай, медал нэт, акша дай, акша нэт – ой- б-о- о-ой…» ( акша –деньги).

Однако, все это только за глаза. Ума хватало не допускать прямого унижения.

Еще во время практики услышала о бывшей в предыдущем (63- м) году гибели озера Иссык , где погибло очень много народа. В тот день там был Косыгин – его еле успели вывезти. Официально все засекретили. Позже Марунин рассказывал, он был там в тот день и снимал происходящее – на выезде подошли «сотрудники» - вы корреспондент «Огни Алатау?» - потребовали фотоаппарат и засветили пленку (это так, просто вспомнилось). Официальной информации о иссыкской трагедии (говорили – 150 погибших) вообще не было.

В начале 70х на практику в ДМ приехал казах, родом карагандинец, из Львовского ин-та прикладного искусства, где было отделение моделирования одежды, и куда казахстанцев направляли по «республиканской квоте» - один из блатных путей попасть в институт без конкурса и усилий. Когда пришло время писать характеристику о его работе во время практики, парень принес мне свое задание на украинском языке. Я как-то обозлилась и сказала – ну погоди, отзыв на казахском напишу. Но страшная месть не состоялась, просто не нашла среди своих друзей казахов и казашек способных изложить на родном языке немудреный текст, и тем более – пишущую машинку с казахским шрифтом, говорили – в Совмине, кажется, есть…. Я обратилась к мужу-журналисту – мол, нет ли у тебя для такого случая приятелей из казахских газет? Газет было полно, практически у каждой русской был казахский аналог. Так Марунин, который знал весь город, а не только журналистов, и со всеми дружил, ответил – не, я из этих никого не знаю.

В городе большинство казахских семей отдавали детей в русские школы. Много лет спустя, знакомая вдова-генеральша, с которой мы слушали по телеку дебаты в парламенте об обязательном знании государственного языка для госслужащих, сказала – это не против вас (русских), это против нас – ее дети, майоры и подполковники МВД, были (увы!) русскоязычные казахи.

Великий поэт Олжас Сулейменов писал на русском.

Директора предприятий, магазинов, торгов, руководители и работники главков, журналисты, телевизионщики, спортсмены–плейбои, все с кем мне приходилось повседневно общаться, были в эти годы не обязательно русскими, но все – русскоязычными: хохлы, евреи, армяне….

В творческих союзах соотношение было другое, там национальные кадры издавна предъявляли свои права, особенно на руководящие должности. Конфликты возникали из-за заказов, наград и прочих льгот, но один приятель казах-художник

как-то сказал – что там с вами, вы просто не видите, как казахи друг друга жрут.

Палаткин (мой второй муж) майор МВД в отставке, говорил, что в милиции казахов всегда было большинство. Как правило, на планерках соответствующего уровня он оказывался единственным русским и разговор шел на казахском, которого он не знал,

но он прекрасно со всеми ладил и никакого раздражения в его позднейших рассказах-воспоминаниях не было. А вот у Кунаева в охране были только русские (там мой Саша начинал свой милицейский путь), в обслуге – татары.

Я с любопытством и удовольствием общалась с казахами разных «социальных» слоев. Марунин иногда брал меня с собой на свои журналистские задания – праздники чабанов, областные конференции и т.п., где я в конце мероприятия оказывалась единственной женщиной за дастарханом с местной элитой, в гости к друзьям чабанам или сельхоз-руководителям, даже на жайляу (горное пастбище), куда ехали больше 15 км верхом. С подругой Аей гостили у ее дядюшки директора совхоза на озере Алаколь. Все, с кем знакомилась, были очень славные, по-настоящему дружелюбные люди.

В министерстве у нас был положенный декоративный казах – Кудайберген Бугубаев, начальник ПТУ. Этот был смешной. Морда – совершенный блин, лексика и интонации как из анекдотов. Как говорится, вся беда от полуобразованности. Его редко встречающаяся среди казахов лунообразная физиономия лучилась непередаваемым самодовольством, к тому же кандидат наук. Потом с ним случился неприятный казус. В качестве председателя аттестационной комиссии заочного ин-та легкой промышленности в Джамбуле, однажды пригласил дипломницу придти к нему вечером в гостиницу для консультации. Девочка все поняла буквально, а он решил, что правильно поняла. Получился крик, соседи летчики сломали дверь. Пришлось Кудайбергену перейти в «науку», проектировать строящиеся предприятия..

Я как-то и не заметила, когда начались перемены. Легкая промышленность – не престижное поле, поначалу там и делить-то было нечего. На мою «высокую должность» так до конца е нашлось претендентов не только коренной национальности, но даже просто партийного персонажа. Так я и продержалась больше 25 лет в номенклатуре национального горкома без партбилета.

Я не замечала и не обращала внимания на возникающее напряжение. Наверное, в конце 70х усилилась озлобленность в интонациях бытовых разговоров среди моих коллег, соседей, мелкого начальства – швейпромовских теток, например. Мамаши студентов и абитуриентов шипели – «там одни косоглазые». В вузах действительно происходил резкий сдвиг в сторону увеличения составляющей представителей «табельной» национальности – из области и провинции. Рождаемость у казахов, в отличие от русских, даже колхозников, была высокой. У местной номенклатуры, не слишком-то грамотной, стало обязательным давать детям высшее образование, преимущества при поступлении стали негласной установкой, не говоря уж о связях, блате и взятках, впрочем, очень скромных, баран считался достаточным.

Новое назначение руководителя любого уровня – «опять нацкадр, скоро они все захватят…» Новые соседи в подъезде – «от этих киргизов грязи не оберешься, как саранча плодятся…»

Из разговоров в пивной – «мы их стоя ссать научили…»

Я очень много видела русского шовинизма на эмоциональном уровне, но ни разу за все свои 45 лет в Казахстане ничего пренебрежительного или оскорбительного не слыхала ни в адрес русских вообще, ни в свой лично.

Не было у казахов комплекса превосходства. Они просто тихо при каждой возможности, а таких становилось все больше, занимали свое место под солнцем. Успешно.

Кажется, этот комплекс стал появляться на рубеже тысячелетий – «раз у нас больше прав, значит мы действительно лучше!!!!»

Но вспомнилось и такое. Как-то приехал в Алма-ату приятель-дизайнер (Саша Гуревич, мебельщик, член всесоюзного худсовета). Я устроила маленький прием, после которого он пошел провожать прелестную манекенщицу Гулю Шаробаеву. Потом рассказал – она идет и трясется. Ты чего? – А вот встретится компания казахов, увидят, что с русским иду, обоих изобьют. Но пронесло.

А гулина мама один раз с показа моделей убежала, потому что в финале Гуля-невеста шла об руку с «рыжим».

Тем не менее смешанных браков было предостаточно. И сейчас хватает. Как ни получу известие о свадьбах детей и внуков знакомых – все с казашками или метисками.

А однажды (теперь не верится) сам Назарбаев по ящику рассказал анекдот – на необитаемом острове оказались немец, узбек и казах. Немец говорит узбеку – я буду строить дом, а ты сажай огород, будем вместе жить. Казах лежит под деревом. Построили, собрали урожай, сели за стол. Стук в дверь, входит казах – здрасте, я ваш участковый!

Декабрьские события 86го года для меня, как и для всех знакомых и незнакомых, были как гром среди ясна неба.

Об отставке Кунаева я услышала рано утром по радио в такси, когда ехала на работу. Реакция и у меня была однозначно возмущенная. Какого черта! Одним мановением, дуновением!

Кто такой Колбин? Мы тогда еще не знали, какое это ничтожество. Бесцеремонность возмутила. Понятно, Горбачев убирал брежневскую гвардию, но не так же!

Наш «баскарма», так общепринято называли Первого, не вызывал особого раздражения у обывателей, даже русские с его именем не связывали начавшуюся экспансию хозяев страны. Не было «кунаевщины» уровня «рашидовщины». Сам Димаш Ахмедович был бездетным. Правда, племянников всех степеней родства было конечно много. В этой семье высоко ценился статус научных работников, поэтому в Алма-Ате всяких НИИ на душу населения было больше чем во всем мире (существовало такое мнение).

Саша (муж), которому в начале службы часто приходилось дежурить и на городской квартире и на даче Хозяина, рассказывал об аскетически скромной его жизни, он любил голубей и кур, сам кормил их на даче. Никто практически, кроме брата Аскара, частным образом его не навещал. Зухра Шариповна была приветлива и внимательна, не забывала распорядиться, чтобы охранников накормили, иногда передавала для маленьких дочек корзинку малины, и выхлопотала для него какое-то жилье, хоть и без удобств.

Лично я Димаш Ахмедовича видела довольно близко несколько раз на каких-то открытиях промышленных выставок. Один раз, на ВДНХ в павильоне легкой промышленности, он принял манекенщицу Райку Кузьмичеву за манекен, вздрогнул и рассмеялся, когда она хлопнула своими огромными глазищами. Он усмехнется – все хохочут. Легенда, долго потом спрашивали – «как это ваша Рая Димаш Ахмедовича напугала?»

Так вот 17 декабря 1986 года.

Как это сложилось – понятия не имею до сих пор. Кто-то организовывал, но кто? Сейчас где-то в печати, в мнениях, за пределами Казахстана безусловно, мелькает мысль, может быть – Назарбаев и его окружение. Нурсултан Абишевич, конечно претендовал и домогался. Были какие-то слухи-сплетни, что на каком-то значительном пленуме, или хрен его знает, он с трибуны прочел не тот текст, который был утвержден, с резкой критикой, кажется, Аскара Кунаева и его злоупотреблений. И Димаш аж вскочил – не тот доклад! Но ничего кроме глухого шепота мы не знали, а что и слышали – теперь забыла за потерей интереса.

Мы работаем, как обычно. Кто-то что-то говорит, я не верю, отмахиваюсь. По дороге домой – на улицах появились военные машины с солдатами (со щитами, первый раз видела). Информации никакой, только слухи, что-то происходит на площади – как же она тогда называлась? Брежнева? Позвонила подруге Ае Тажибаевой, сидела на полу, и мы с ней с двух концов провода плакали – что же это, как же это…На другой день еще тревожнее. Слухи, слухи… Добрая, веселая тетка, «крупноразмерная» манекенщица Светка Михайловна с перекошенной мордой визжит – танками, танками их давить… Тем не менее работаем, худсовет в демзале на третьем этаже, окна – на улицу Горького. Вдруг чей-то возглас – идут, идут…. Все к окнам. Внизу проходит группа явно старшеклассников, человек 70-80. Девочки павочками плывут под ручку, едят пирожки. Вокруг мальчишечки – жигитами - гордо так, в руках палки, обмотанные цепями, приплясывают. Учительницы руководят – ни дать, ни взять – класс на экскурсию. Слухи нагнетаются все тревожнее – там, мол, толпа молодежи с плакатами, чего-то требуют, тысячи, тысячи!!! Кто-то пригоняет машины с ящиками водки…. Площадь оцеплена солдатами, которым не велено реагировать. Казашки набрасываются, лица царапают, ругаются, плюются… Убивают солдатиков… Трупы в госпиталь относят… Слухи они и есть слухи.

Точнее информация. Сосед Толя Лущиков, инженер в строительном НИИ, в то время лет под 40, со своими коллегами тоже стоял в оцеплении. Там еще и рабочие с заводов, конечно, мобилизовали всех русских мужиков. Всех палками вооружили или кусками труб. Стоят. Не реагируют. Толпа возбуждается, орет… В 12 ночи команда – гоните! Проход по проспекту Ленина вниз оставили открытым. Солдаты участия не принимали. Мужики - «дружинники», уже уставшие, замерзшие, обозленные, с восторгом кинулись на толпу. «Восставшие» и не пытались сопротивляться, тоже, наверное, выдохлись и устали, больше суток шумели. Побежали, побежали….

Потом опять слухи – сотни погибших солдатиков и т.п. Но это вранье

Реально (и официально) я знаю об одном погибшем – телеоператоре Сергее Савицком (встречала его на студии). Он влез в гущу толпы и снимал. Кажется, непосредственного убийцу потом отыскали и расстреляли. Потом сделали национальным героем. Репрессии конечно были. Повыгоняли студентов из вузов. Но очень глухо. Ничего не помню, пропал интерес. Более-менее спустили на тормозах. После независимости – эта вспышка считается днями национальной гордости и славы. Площадь переименовали в Жолтоксан (декабрь). Были организаторы? А может и не было. Ведь и 19 августа в Москве люди вышли на улицу сами.

Почти 25 лет спустя, в городе Серпухове нестарая продавщица в магазине секонд-хэнд оказлась родом из Усть-Каменогорска. Сбежали, мол, от ужасов национализма. Знаете, что в Алма-ате было!!!! Заходили казахи в детские садики и русских детей о стены расшибали!!!! Я – вы что, с ума сошли???? Я-то в это время в Алма-ате жила!!!! Она – так вам правду и расскажут!!! А мне говорили…..

В последнюю алматинскую осень 2009 года, уже оставив работу и готовясь к отъезду, прощалась с городом, который и вправду любила, очень много бродила по улицам. Был обычный сказочный сентябрь. Обычная красота и благодать. На улицах стайки счастливых студентов. И ни одной смешанной компании – казахи отдельно, все остальные сами по себе.

Общаясь по скайпу с друзьями-приятелями спрашиваю и об этом. Ни тревоги, ни напряжения. Уехавшие уехали, остальные не особо тревожатся.

В советской литературе были популярны всякие «святочные» рассказы, как простые люди беженцам, эвакуированным всяким другим обездоленным помогали. Но когда такие истории слышишь от участников, они по-настоящему трогают за сердце.

В моей мастерской одно время работала казашка-конструктор Таня Махадилова. Махадилова по мужу, девичью фамилию забыла, что-то вроде Темиргалиева. (А имя Татьяна. В этой возрастной группе, примерно 50го года рождения, было очень много у казахов русских имен, а казахским подбирался эквивалент. В нашей же мастерской Канша и Курманкуль звались Катями, Тулео и Тулегены становились Толями, Кушпаи - Колями. Национальные имена выбирали тоже нейтральные - Булат, Руслан, Тимур, Марат, девочки - Надия, Галия, Алия, Роза... это я к слову).

Так вот у нашей Тани было семь братьев, сестер не было. Пять братьев казахи, а двое - немцы. В аул ее родителей привезли сосланных немцев, наших, из Поволжья. Война идет. Все живут слухами, даже радио нет. Сбежались сельчане смотреть, что за немцы такие - не с рогами ли?.. А танина мать просто взяла за руки двух маленьких мальчишек, 4-5 лет, братья, родные в дороге растворились, привела в свой дом, у нее своих тоже тогда двое, таких же примерно было, накормила из общего казана и уложила со своими под одно рваное одеяло.

Звали мальчиков Карл и Тельман. Видно идейная семья была. Сейчас спохватилась - не пришло в голову поинтересоваться, а как решался вопрос усыновления, документов? Наверное - просто. Фамилия у них общая, родной язык - казахский. Один женился на казашке, другой на такой же из ссыльных, немке. В Германию не собирались, хотя даже какая-то родня отыскалась, и множество немцев уехали, пока там не спохватились и не перестали пускать всех подряд. Таня говорила, из всех братьев немцы к матери самые нежные, самые заботливые. И о сестре единственной продолжают заботиться и о младших братьях. А из племянничков кое-кто в сторону Европы посматривает.

Теперь еще комментарий к фразе: «Мы их стоя ссать научили» - традиционно мужчины казахи справляли малую нужду присев на корточки.