VI
За грядой свежих скал оказалась обширная равнина, сплошь покрытая гладкими черными буграми самых разных размеров - от яблока до полутора метров в диаметре. Идти по ним было трудно - не то шагать, не то прыгать - к тому же они были скользкие.Вывихнуть тут ногу была пара пустяков, хотя издали равнина казалась гладкой и удобной.
- Понастроили, - сказал Профессор, останавливаясь и переводя дыхание. Они отпрыгали уже порядочно от того места, где раньше был берег.
- Что вы сказали, господин Профессор? - сказал мистер Томпкинс, тоже останавливаясь. На ходу разговаривать было никак невозможно.
- Да вот, - сказал Профессор, топнув по верхушке черного полушария, на котором он стоял. - Строматолиты, будь они неладны...
- Разве их кто-нибудь построил? - сказал мистер Томпкинс.
- Как же, - сказал Профессор, - сине-зеленые. Они, видите ли, собирались стать многоклеточным организмом.
Путешественники уже двинулись было дальше, как вдруг Профессор увидел в ямке между строматолитами яркий папиросный коробок.
- Ого! - сказал Профессор, - здесь кто-то недавно был. Коробка распечатана. Любопытно, кто бы? А это что за бутылочка?
- Значит, здесь прошел отличный студент, - сказал мистер Томпкинс.
- Почему вы так думаете? - сказал Профессор.
- Потому что, - сказал мистер Томпкинс, - Каждый Отличный Студент Должен Курить Папиросы. А это - четвертинка.
- Что это, - сказал Профессор, - реклама?
- Это такое правило, - сказал мистер Томпкинс.
- Мистер Томпкинс, - сказал Профессор, - я вас не понимаю. Среди моих студентов были отличники, но все, насколько я помню, курили сигареты.
- Это правило, - сказал мистер Томпкинс, - не обязательно выполнять. Важно его знать.
- Объяснитесь, мистер Томпкинс, - сказал Профессор.
- Не могу, - сказал мистер Томпкинс, - я сам был студентом не так давно. Очень редко бывает так, что студенты знают что-то, а преподаватели нет. Но бывает, как видите.
Профессор пронзительно посмотрел на мистера Томпкинса, но ничего не сказал и открыл коробочку. В ней были три папиросы и свернутая в трубочку полоска бумаги размером точно с папиросу.
- Посмотрим, - сказал Профессор и развернул бумажку.
| три смелых зверолова арканили зверей ласкал их ветр суровый как северный борей латунные забрала венчают их чела луженые кинжалы дамасская стрела жестокий предводитель командует: вперед! эй, братья! выходите! живее мне построить французского покроя фанерный самолет! тут место незнакомо вином не встретят нас навстречу нас встречает московский князь Джакомо гжик-гжик - клинок сверкает урочный пробил час садитесь на кентавров! артикул на плечо! купить победных лавров! канальство! где литавры? тащите их еще! скакали в бой как ветер а наземь полегли ладони их в пыли казарма их не встретит но жив остался третий - Рэтклиф, барон Дали. герой сверкает взглядом сияет блеск приклада ложись! сейчас убьют! пли! но Джакомо злобный достав пистоль огромный торжественно сказал: а-а, лентяй, попался! бай-бах! он закачался бат-бах! и он упал. кентавр стоит унылый округ его могилы китайские цикады тихонечко поют вам песенка пропета годится ли вот эта баллада неоком? аптекарь и ботаник! алхимик и племянник! цените труд поэта! тут двери отворились коньяк несут и ром. садитесь! стол накрыт камин огнем горит махнул орел крылом. |
На лице мистера Томпкинса было одно молчаливое упорство.
- Вижу, что имеет, - сказал Профессор. - Учтите, мистер Томпкинс: если я сам расшифрую этот документ, то смогу располагать полученной информацией по собственному усмотрению; но, получив сведения от вас, я буду связан определенными обязательствами.
- Ярусы, - сказал мистер Томпкинс.
- Что? - сказал Профессор. Потом посмотрел еще раз на стишок и расхохотался. - Как же я сразу не понял! Вот же - московский, аален, бат, коньяк. Другие по две первые буквы: три - тремадок, арканили - арениг... А загадочная фраза про папиросы - это, очевидно: Кембрий, Ордовик, Силур...
- Правильно, - сказал мистер Томпкинс.
- Папиросы - Пермь, понятно. А дальше? Чет-вер-тинка? Четверть литра? Четвертичный период, я прав? А где Триас, Юра?
- Понимаете, одного юношу так и звали - Юра, или Юри...
- Странное имя.
- Да, и он принес в этой бутылочке спиртное... А они говорят: ты, Юра, молодец, принес нам...
- Триас, Юра, Мел, Палеоген, Неоген, Четвертичка! Восхитительно просто, забавно, остро. Признаюсь, сначала вы меня несколько озадачили. Что ж, идем?
И они пошли туда, где на горизонте, на краю равнины, туманная темная полоса не казалась уже грядой облаков, а была далекой горной цепью. На закате они пришли к подножию необозримо огромной каменной стены, которая простиралась вправо и влево, сколько видел глаз, и вздымалась ввысь мощными уступами. И разложили костер и заночевали здесь.
ХРАНЯЩИЕ НЕБЕСНЫЙ ГРАД
И они начали подъем по твердому склону, усеянному обломками каменных глыб.
- Какая сохранность, - сказал Профессор и щелкнул ногтем по головному щитку панциря трилобита, вмурованного в глыбу песчаника. - Я памятник себе воздвиг. Как броня эта штука не оправдала расходов - посмотрите, бедняжка свернулся шариком, да так и погиб. Зато саркофаг получился отменный. Полмиллиарда лет в камне пролежал, с материками океан переплывал, с земной корой опускался и поднимался и нас с вами переживет. А ведь бедная тварь эту чудовищную прочность создала буквально потом и кровью, как родилась, так и начала строить себе гробницу, словно фараон египетский. Тот хоть не сам. А этот еще линял каждый год и все начинал заново, а сам пока оставался голенький. Разумно ли? Избыточность, ах какая избыточность... И это в мире, где за лишний джоуль родной матери глотку перегрызут.
Темнеет. Пройдена первая ступень. Узкий горизонтальный уступ. Над ним снова каменная стена. На завтра.
Ночлег у костра. Мистер Томпкинс, глядя в пустое небо, думал о трилобите - как он, голенький, прятался в каких-нибудь ракушках. Мистер Томпкинс не знал, от кого он должен был прятаться. И кого он сам, трилобит, ел - тоже не знал. Он хотел вспомнить и не вспомнил. Это было так давно. И уснул.
ЗЛАТОЙ УЖЕ ДЕННИЦЫ ПЕРСТ
ЗАВЕСУ НЕБА ВСКРЫЛ С ЗВЕЗДАМИ
- Какое красивое растение, - сказал мистер Томпкинс, - то есть это, наверно, не растение, да, господин Профессор?
- Разумеется, - сказал Профессор, - это Crinoidea. Представьте целый лес таких существ в теплых водах литорали, равномерно насыщенных светом. Колышутся перистые венчики на длинных стеблях, проплывают стеклянные медузы... Разумеется, это беспредельно красиво.
- А красота, - сказал мистер Томпкинс, - это тоже, как вы говорили, избыточный признак? Лишнее бремя для организма?
- Я мог бы сказать, - сказал Профессор, - что данный организм не был красив изначально, а стал таким в тот миг, как вы на него посмотрели. Но это уже мистика - предполагать способность к метаморфозу организма, сотни лет мертвого. Можно было бы успокоиться на тривиальной мысли, что красота - это субъективное удовольствие от интуитивно ощущаемой пресловутой функциональности, т.е. соответствия строения объекта, в частности его внешней формы, его назначению. Это уж вовсе вздор. Живое всегда функционально и всегда для своей должности годится, иначе его живо слопают. Тогда все живое должно быть равномерно прекрасно: клопы, гиены и стервятники не меньше, чем благородные олени, бабочки и розы. Скорее всего красота - это некое свойство материи, возникающее, как и прочие свойства - протяженность, температура, цвет, - не ниже определенного порога организации. Но красота - не бремя, это легкий дар, нейтральный или счастливый. А то, знаете, эти разговоры о бремени красоты, бремени таланта... Декадентство какое-то.
В СВЕТЛОМ ДОМЕ ВЫШЕ ЗВЕЗД?
РАССВЕТ
- В каждом подразделении животного царства, - сказал Профессор, - неизбежно рано или поздно возникала ветвь панцирных, подобно тому, как среди рыб - такие, как мы видим, костяные танки. И всегда-то эти броненосцы страдали своей неповоротливостью - и в прямом смысле, и в смысле эволюционном. Они не осваивали новых территорий, на старых их активно теснили мягкотелые, но шустрые родичи. Генетически они были непластичны. Кое-кто из этих великолепных катафрактариев дожил до наших дней, но, кажется, лишь для того, чтобы стать персонажем карикатур и анекдотов. Какой пример для нас являет это! Какой урок! Вы, кажется, хотите что-то спросить, мистер Томпкинс?
- Если позволите, - сказал мистер Томпкинс. - Вы говорите - во всех подразделениях? Я что-то не вспомню: а были панцирные птицы?
- Палеонтологическая летопись неполна, - сказал Профессор, - панцирных птиц пока не нашли.
Ночью на привале, почти уже заснув под полной луной, мистер Томпкинс вдруг тихо засмеялся.
- Когда-то в школе, - сказал он, - мы проходили теорию множеств. И надо же, из всей этой науки я запомнил загадочную фразу: "Множество белых лошадей, которые бродят по луне, пусто". Что бы это значило?
|
- Луна не пуста, - сказал сэр Ричард, - по ней бродит множество Белых лошадей. |
ВРАТА ОТВЕРЗЛА В МИР ЗАРЯ
- Еще никто, - сказал Профессор, - не называл меня сентиментальным.
Он сказал это после полудня, рассматривая на камне отпечаток чего-то в виде двух спирально скрученных усиков.
- Да... Но когда я вижу вот это... честное слово, мне хочется что-нибудь сделать. Ну...снять шляпу, или почтить минутой, или даже... не смейтесь, пожалуйста,.. встать на колени, что ли...
Никто и не смеялся.
- А что это? - сказал мистер Томпкинс.
- Растение, - торжественно сказал Профессор.
- Вот это? - сказал мистер Томпкинс.
- Вот это мелкое сосудистое тайнобрачное растеньице, столь невзрачное на вид, принадлежит к давно вымершей группе Psilophytales, первых наземных растений. Без имени, бедные, но прекрасные, они были началом всей земной флоры. Мистер Томпкинс! Представьте себе, что было до них, только попытайтесь представить землю без всякой растительности! Не правда ли, при слове ПРИРОДА мы вспоминаем шумящий листьями лес? Подумайте, что значат они в нашей жизни, и что мы, безумные, с ними творим! Вспомним Трансамазонику. Разве вы не испытываете стыда за себя и благоговения перед их величием? Прекрасные, деятельные, щедрые и безмолвные - это ли не предел совершенства? О, одно-единственное растение может создать Рай - и один человек может его погубить!
Мистер Томпкинс, непривычный к долгим восхождениям, сильно уставал. Усталость сводила мышцы, грызла кости, сухим ядовитым песком жгла бронхи. Но он дал себе слово, что его спутники - Профессор, чье коренастое плотное тело по соотношению массы и скрытой энергии было сравнимо разве что с ядерной бомбой, и сэр Ричард, для которого усталость была абстрактным понятием - не услышат от него ни слова жалобы
Но блаженство привала! Алое сердце костра, расточающее больше тепла, чем сырая холодная среда успевает поглотить и рассеять! Древнейший из всех домов, ты исчезаешь каждое утро, чтобы вечером воздвигнуться вновь - там, где нас еще нет! Стены твои - наши спины; вечное небо - твой потолок, о мгновенный приют! Едва лишь нетерпеливо покинутый утром, ненужный, в тысячный раз забытый - ты в тот же миг становишься целью долгого героического дня, малым и ярким символом Единой и Великой, но, увы! не столь, как ты, внятной цели!
Костер горит на узком горизонтальном выступе скалы. Мистер Томпкинс сидит, опираясь спиной на каменный склон - завтрашнее свое мучительное испытание; но сейчас это спинка дивана. Все тело у него болит и гудит; но ведь двигаться больше не надо - какое счастье! О, если бы всегда причины наших чувств и переживаний были так же доступны для анализа и объяснения, как в данном случае! Блаженное состояние мистера Томпкинса объясняется тем, что в его организме происходит ликвидация кислородной задолженности.
Целый долгий день кислород
OXYGENIUM
O2
Во влажных альвеолах судорожно расширяющихся легких
жадно поглощенный
горячей влагой
что, скрытая во тьме лабиринта сосудов
в черной пещере сердца
символизирует жизнь
но явленная свету и взору
иное - боль и смерть -
в комплексном соединении
с драгоценным веществом
ценнее царского пурпура
вовлекался затем почти полностью
в силу суровой необходимости, вынуждающей
организм
работать в таком режиме, что мозг получает
лишь жалкий прожиточный минимум
в большой круг кровообращения
по ветвящимся все более мелким и мельчайшим
сосудам
в мышечные волокна
в эластичные длинные клетки
в отдельности почти бессильные
но совершающие вместе
всю работу подъема
тяжкой машины тела по крутому склону
- Разрешите... да. Ухитрился же нагулять такое мясо в здешних камнях. Словно тут от сотворения мира ничего не росло, кроме этой мертвой арчи. Помочь вам, сэр Ричард?
- Спасибо, я справлюсь.
за счет механической энергии
в которую превращается
в них же, в микроскопических реакторах
химическая энергия - медленный жар
беспламенного сгорания глюкозы
в процессе гликолиза (суммарная реакция)
| С6H12O6 + | 2 АТФ = | 2C3H4O3 + 4H | + 2АДФ | + 2Ф | + ЭНЕРГИЯ! |
| глюкоза | аденозин-три-фосфат | пиро-виноградная кислота | аденозин-дифосфат | фосфат |
продукт которого - пировиноградная кислота -
расщепляется далее в ходе т.наз. цикла Кребса
включающего 10 ферментативных реакций
приводящих к отщеплению водорода
и требующих поэтому непременного участия
акцепторов водорода
из которых первый - кислород
OXYGENIUM
проникает из вольных просторов
(где он царит и бушует, этот геохимический диктатор!)
такой малой струйкой
алой струйкой сквозь тесную трубочку капилляра
в количестве, увы, недостаточном
для реализации запаса клеточного горючего
(уже упомянутой глюкозы)
в живом двигателе внутреннего сгорания,
который, тем не менее,
должен непрерывно производить энергию
для непрерывных сокращений
(воля говорит - иди)
отчего в микрокосме клетки
воспроизводится, пусть только по одному параметру
(кислородный дефицит), химическая ситуация
которая автоматически включает
унаследованный из глубокой древности
И потому лучшие романы романтиков это те, которые до конца не дописаны!
непостижимой, ужас наводящей древности
из тех баснословных времен
когда живые организмы возникли и жили на планете
совершенно лишенной кислорода
и благоденствовали в меру своих сил
(у них была уже своя древность, свой генезис!)
атавистический механизм переработки углеводов
происходящий в отсутствие кислорода
называемый анаэробным
энергетически менее выгодный
но господствовавший
пока шальная мутация
в одной, быть может, на всей планете единственной клетке
не породила первое на Земле зеленое зернышко
х л о р о ф и л л а
Разве не выиграл бы точно также от подобной операции некогда знаменитый роман "Эликсиры Сатаны" твоего гораздо более чем ты прославленного последователя Гофмана, который носил целых три имени и никогда не жаловался на тяжесть ноши, и который догадался все-таки оставить "Кота Мура" без разъясняющей концовки, и пусть мне не говорят, что не по своей воле!
единственного вещества
способного произвести вот такой
прелестный химический фокус:
6CO2 + 6H2O + энергия солнечного света = С6H12O6 + 6O2
что привело к катастрофе глобального масштаба,
с одной стороны
дающий нечаянному
обладателю
вышеупомянутого
изумрудного талисмана
неиссякаемо щедрый
источник энергии
и тем самым
огромную фору
в гонке за жизнь
с другой стороны
выпустивший на волю
связанный доселе
яростный газ,
смертельный для нежных, мягких, приспособленных
к восстановительной среде
организмов
с низкоэнергетическими
формами обмена,
последствия которой очевидны
Видны Очам - очи так же
как видимое - трава, деревья, птицы и звери -
поздние потомки тех (клеток? организмов? или единственной
клетки? той? того?)
не сгоревшего в пламени, охватившем планету
(не только мягкое живое - горели камни)
протащившего сквозь горнило эволюции
сквозь ее медленно мелющие жернова
наследственную информацию о том
как получали энергию
до Первой (ли?) Погибели Биосферы
записанную где-то в закоулках тончайшей структуры клетки
(о память плоти! ты сильней...
и что мы знаем о себе?
какие пресмыкающиеся
ползающие, грызущие чудовища
и гад морских подводный ход
участвуют в моделировании нашего поведения
на разных уровнях?
я знаю все, но не познал себя...)
на крайний случай
который наступает при интенсивной работе мышц
когда энергии, полученной аэробным разложением углеводов
недостаточно
(например, при восхождении на гору)
и мышечные клетки добывают
добавочную энергию
словно какие-нибудь бактерии столбняка
- Чем же, по вашему мнению, это можно объяснить, господин Профессор? - сказал сэр Ричард.
- Объясняется это, - сказал Профессор, - тем, что
словно какие-нибудь бактерии столбняка
или Clostridium botulinum
за что организм расплачивается
одышкой и болью в мышцах
потому что молочная кислота -
продукт анаэробного распада глюкозы -
хотя не столь смертельно ядовита
как продукты обмена облигатных анаэробов
(это те заскорузлые, мрачные существа
дотянувшие до наших дней
из Катархейской эры
не сделавшие ничего
чтобы приспособиться к нашему яркому миру
с окислительной атмосферой
неспособные, в сущности
жить в этом мире
но находящие для себя в нем
узкие экологические ниши
(Clostridium botulinum, например, - испорченные консервы)
но все же в больших количествах
вызывает симптомы усталости
и должна быть окислена при первой возможности
и лишь потом излишек кислорода
будет предоставлен мозгу
что и происходит после долгого отдыха
и свежая струйка
... не только двигательные и защитные реакции
о какая прохлада
... и не только простейшие восприятия
| я мыслю ERGO я живу |
Сквозь розовую дымку зари сияло горячее солнце.
Поистине сказочный ландшафт возникал в лучах нового дня - но какая это была мрачная сказка! Угольно-черный склон, по которому поднимались путешественники, был усеян обломками черных колонн самого разного размера. Иные, очень толстые, были как бы спилены на высоте человеческого роста. От одних остались только широкие ребристые базы. Другие упали на землю. Идти было трудно.
- Подумать только, - сказал Профессор, - когда-то здесь было бесконечное множество островков, соединенных лабиринтом проливов. С болотистой почвы поднимались высокие рощи гигантских каламитов; воздымались к небу стройные, покрытые рубцами стволы лепидодендронов, увенчанные громадными кронами, или родственные им сигиллярии. Тут и там были видны прекрасные древовидные папоротники и стройные кордаиты. По стволам деревьев-великанов словно большие зеленые змеи тянулись вверх различные лианоподобные папоротники. А всюду внизу из влажной почвы поднималась непроходимая гуща низкорослых растений.
Зловещая гнетущая тишина стояла над этим болотным ландшафтом. Но здесь не отсутствовала животная жизнь. Среди густой листвы низкорослых папоротников высматривали свою жертву различные древние скорпионы и пауки, под разлагающимися остатками растений находили себе приют древние тысяченожки. Многие насекомые обладали еще рядом примитивных черт строения. Более высоко организованные формы были здесь представлены крупными тараканами и причудливыми предшественниками кузнечиков. Здесь сверкали крылья меганевры, размах которых достигал почти метра!
- Красиво, - сказал мистер Томпкинс. - Вот бы посмотреть на все это своими глазами. А ведь вы, господин Профессор, я думаю, могли бы сконструировать машину времени, если бы только захотели, конечно. Вот бы мы все совершили путешествие в прошлое...
- Такое путешествие, - сказал Профессор, - невозможно в принципе. Прошлое не существует. Оно целиком истрачено на постройку настоящего.
ВСТАЕТ ЗАРЯ ВО МГЛЕ ХОЛОДНОЙ
- Что-то скучно как-то, - сказал мистер Томпкинс уже под конец дня, который они весь поднимались по крутому безжизненному склону. - Сколько дней уже лезем на эту гору. Раньше хоть попадались всякие занятные вещи, и вы, господин Профессор, рассказывали про них любопытные истории. А сегодня такое убожество...
- Не капризничайте, мистер Томпкинс, - строго сказал Профессор, - в ваши годы стыдно не знать, что время, чреватое переменами, становится крайне осторожно и несуетливо в своих повседневных проявлениях. Лично меня продолжительное отсутствие небольших событий всегда беспокоит и настораживает - пресловутое затишье перед бурей... Не так ли, сэр Ричард?
- Ну разумеется, - сказал сэр Ричард.
Поздно вечером, собирая хворост для костра на очередной узкой ступеньке, в темноте, мистер Томпкинс, задумавшись, посмотрел ввысь,
где тихо проплывали облака
светил небесных пасмурная свита,
и провалился в капкан.
Его нога проломила тонкую корочку почвы и попала между двумя мощными челюстями, которые мертвой хваткой сжали его щиколотку. Мистер Томпкинс вскрикнул и уронил сухие веточки. В тот же миг Профессор и сэр Ричард были рядом с ним.
- Я попался, - сказал мистер Томпкинс.
- Капкан?! - сказал Профессор, - неужели и здесь они?
- Похоже на то, - сказал сэр Ричард.
Он торопливо достал нож и бросил на землю рядом с ущемленной ногой мистера Томпкинса. Сам же, с ружьем наперевес, бесшумно исчез во мраке. Оттуда донеслись его слова:
- Попробуйте откопать механизм, я посмотрю, что здесь...
Профессор, опустившись на колени, ощупал землю и стал осторожно разрыхлять ее ножом вокруг стальных дуг и отгребать руками. Работа продвигалась медленно, земля была твердая. Мистер Томпкинс очень стыдился. Кроме того, ему было больно. Он не заметил, как вернулся сэр Ричард.
- Никого нет, - сказал сэр Ричард. - И не было.
- Вы уверены? - сказал Профессор.
- Да, - сказал сэр Ричард. - Дайте мне нож.
Сэр Ричард копал быстрее, чем Профессор. Кроме того, Профессор догадался приносить в котелке воду из родника и поливать землю.
- Не понимаю, - сказал Профессор, - кто-то вырыл огромную яму... судя по тому, что вы закопались уже на полметра, сэр Ричард... втащил сюда этот гигантский капкан - его, должно быть, пришлось на чем-нибудь везти - установил, засыпал, утрамбовал до каменного состояния, ушел или спрятался - и никаких следов? Ведь мы поднялись сюда - было еще не темно?
- Посмотрим, - сказал сэр Ричард.
Мистер Томпкинс молча страдал.
За ночь Профессор и сэр Ричард, сменяясь, вырыли около мистера Томпкинса яму в метр глубиной и дошли наконец до основания капкана.
- Странная система, - сказал сэр Ричард, - пружины нет. Как же он действует?
- Подождите совсем немного, - сказал Профессор, - светает...
Но сэр Ричард не стал ждать. Он взялся за дугу капкана возле зажатой ноги мистера Томпкинса и сильно дернул на себя. Капкан раскрылся, освобожденный мистер Томпкинс потерял равновесие и чуть не свалился в яму возле сэра Ричарда, но устоял.
Сэр Ричард выпрыгнул из ямы. Слабый рассветный свет, которому теперь ничто не мешало, проник в яму.
- Позвольте, позвольте... - сказал Профессор, наклоняясь над ямой.
Тут стало совсем светло.
- Ну, знаете, мистер Томпкинс! - сказал Профессор, выпрямляясь. Мистер Томпкинс в это время сидел на земле, и сэр Ричард ощупывал его лодыжку.
- Мистер Томпкинс, - сказал Профессор. - Вы попали в капкан, поставленный сто пятьдесят миллионов лет назад! Да! Вот взгляните: ваша нога застряла между челюстями панцирноголового земноводного Mastodonsaurus'a! Из всех когда-либо живших земноводных он был самый башковитый - его череп достигал метра в длину, в чем прошу убедиться!
КОГДА ЗАРЯ БАГРЯНЫМ ОКОМ
Песчаниковый склон в этот день был такой же трудный и однообразный, как накануне. Притом всех измучила бессонная ночь.
- О чем вы думаете, Профессор? - сказал мистер Томпкинс.
- О счастье, - сказал Профессор, спотыкаясь.
Профессор нагнулся и поднял то, за что он зацепился ногой - позвонок довольно крупного зверя. Профессор посмотрел на него и отбросил.
- Я все думаю, - сказал Профессор, - наследуется ли оно?
- То есть как? - сказал мистер Томпкинс.
- То есть ясно даже и ежу, - сказал Профессор, - разумеется, наше жалкое время понимает счастье в виде большого удовольствия, но в подлинном, средневековом смысле - челюсти, едва не сломавшие вам ногу, мистер Томпкинс - бренные останки замечательного счастливца! Чтобы дожить до таких матерых размеров, бедняга должен был иметь не только ценные адаптивные свойства, но и немалое везение! Также и любая живая тварь на земле. Вопрос в том, идет ли отбор на счастливость, или в каждом поколении играется новая лотерея? И как обстоит дело с этим талантом в современной людской популяции? Были времена, мистер Томпкинс, когда достигнуть ваших лет было большей удачей, чем вам сейчас, скажем, стать Ротшильдом...
- Если бы я хотел этого так же, как хочу жить, - сказал мистер Томпкинс.
- Где же ваше новое хайку, сэр Ричард? - сказал Профессор. - Мы ждем
Сэр Ричард остановился и обернулся.
- Да чепуха получилась, не стоит, - сказал сэр Ричард. - Но как вы догадались, господин Профессор?
- Вы на ходу чуть шевелили пальцами левой руки, - сказал Профессор, - как будто считали.
Сэр Ричард кивнул.
- Наши привычки - наши тираны, - сказал сэр Ричард. - Вы говорили о счастье, мне вспомнилось одно изречение, и вот я был обречен сделать из него хайку. Если угодно:
|
И трем счастливцам Нет места на всей земле Неизмеримой |
На месте, выбранном для привала, сэр Ричард при свете луны заметил чьи-то следы.
- Здесь кто-то ходил, господин Профессор, - сказал сэр Ричард, - только давно.
- Весьма давно, - сказал Профессор, - это было... Ах! Что я, безумец, наделал!
- Что случилось, господин Профессор? - воскликнул испуганно мистер Томпкинс.
- Косточка-то, косточка, - сказал Профессор, - днем я ее выкинул, споткнулся еще... Следы вот эти, видите - они похожи на отпечатки рук - следы загадочного ящера по имени Chiroterium, о существовании которого известно только по следам, ни одной косточки его до сих пор не было найдено, а я нашел позвонок и сам же выбросил...
- Как же вы знаете, господин Профессор, - сказал мистер Томпкинс, - что это был его позвонок?
- Ну, палеонтологи не зря хлеб едят, - сказал Профессор, - они его по следам реконструировали, определили, вычислили. Каждая косточка обмерена и нарисована.
- Так, может, не так страшно, - сказал мистер Томпкинс, - что вы потеряли настоящую?
- Ну, все-таки, - сказал Профессор.
- Ничего себе, - сказал мистер Томпкинс. Гигантская кость, остановившая на этот раз его внимание, напоминала массивный межевой столб. Плотно вбитая основанием в черный сланец, она возвышалась почти до пояса мистеру Томпкинсу.
- Пяточная кость диплодока, - сказал Профессор.
- А вот, и вот, - сказал мистер Томпкинс. Повсюду из черной поверхности склона выступали белые кости огромных размеров - ребра, позвонки, зубы. - Как будто битва гигантов была...
- Были, - сказал Профессор. - Что вас удивляет? Склон, который мы проходим сегодня, образован юрскими отложениями.
- Юрский период, - сказал мистер Томпкинс, - это, говорят, был Золотой Век Пресмыкающихся?
- Мистер Томпкинс, - сказал Профессор, - боюсь, лучшие годы жизни вы посвящали в основном студенческим беспорядкам. Диалектику надо было учить, хотя бы и не по Гегелю. Каждый процесс, каждое явление, мистер Томпкинс, - будь то существование вида, рода, или, как в данном случае, высшего таксона, будь то направление в искусстве, общественное движение, религиозное или классовое - переживает свой самый творческий, самый конструктивный , самый энергетически интенсивный период скрыто, почти никому не заметно. Какие изумительные открытия делаются в это время! Какие перспективные планы набрасываются в спешке, вчерне, по нескольку на одном эскизе! С какой великолепной дерзостью отбрасываются старые, проверенные решения - целыми пластами, целыми категориями! Тот, кому довелось пожить в этой горячке, в этом пекле творения... впрочем, оставим. При этом окружающая среда эволюционирует настолько медленно, что видит себя как неизменную, раз навсегда данную, а потому единственно реальную, а новое - как бессмысленную порчу старого. Структура нового для старого сложна, поэтому она воспринимается как отсутствие структуры, разрушение, чистый хаос. В этот начальный период новое слишком незначительно количественно, чтобы стать объектом серьезного внимания; оно нарастит массу, оно репродуцирует себя, но потом, когда иссякнет энергия первоначального формотворчества... Тогда его заметят, поймут, объяснят и признают, оно займет лучшие экологические ниши, оно вытеснит и так далее... это справедливо, но... чистая радость героического времени не вернется, и жалеть о ней нечего. Так-то, мистер Томпкинс: когда какое-либо явление бурно и явно торжествует, на него можно уже не обращать внимания - разве с тем, чтобы не подвернуться, когда все это рухнет...
- Господин Профессор, - сказал сэр Ричард, останавливаясь и указывая вправо.
- Сланцевая глыба, - сказал Профессор, - они и не такие бывают. Впрочем, нет; уж очень симметричная. Посмотрим?
Все трое направились к странной скале, с каждым шагом все более убеждаясь, что она - творение рук человека. Это оказалось каменное строение, невысокое и массивное - склеп или часовня. Профессор, встав на цыпочки, заглянул в зарешеченное окошко.
Помещение было слабо освещено двумя лампадами - синей и зеленой. Внутри на полу лежал каменный рыцарь, обеими руками прижимая к груди рукоять длинного каменного меча. Почему-то лицо изваяния закрывала атласная маска, изображавшая изящное женское личико, но старая, расплывшаяся и плесневая. На стене над изголовьем надгробия Профессор, напрягая зрение, прочел надпись:
 |
- Ничего интересного, - сказал Профессор.
Мистер Томпкинс обошел гробницу кругом и на задней глухой стене неожиданно увидел надпись мелом, круглым и ровным, как в прописи, почерком:
В самом деле, черты букв были густые и бархатные, как бабочкины крылья. Профессор невольно оглянулся, нет ли следов, но на этой почве следы пришлось бы оставлять отбойным молотком.
- Идем, - сказал Профессор.
После полудня над краем черной стены показалась ослепительно белая полоса. Она становилась все шире. К вечеру она превратилась в массивный горный склон устрашающей крутизны, весь изрезанный вертикальными складками, нестерпимо сверкавший на солнце.
На закате путешественники наконец взобрались на черный гребень. Чуть ниже его острых зубцов тянулось узкое горизонтальное плато. Над ним возвышалась белая стена. Плато казалось покрытым сугробами снега - в такую-то жару! - но, спустившись, они утонули по колено в тонкой сухой пыли.
- Мел, - сказал Профессор.
Мистер Томпкинс чихнул.
Такого ужасного ночлега у них еще не было. Сколько они ни искали, они не нашли ни дичи, ни топлива, ни даже воды. Пришлось лечь прямо в податливую мягкую пыль, вздымающуюся облачками при каждом движении.
ВЗОЙДИ ЖЕ НАКОНЕЦ ЖЕЛАННАЯ ЗАРЯ
- Сэр Ричард, - сказал Профессор, - у вас вся спина белая.
Этого можно было не говорить. Все вокруг было белое и ничего, кроме белого. Рассветное солнце, отраженное от меловой стены, насыщало воздух яростной белизной. Сэр Ричард не ответил и даже не обернулся. Профессор посмотрел в ту же сторону и чуть не вскрикнул...
- А ведь это наша знакомая, сэр Ричард, - сказал Профессор. Мистер Томпкинс ничего не понимал.
Профессор кашлянул, отряхнул зачем-то левый рукав и решительно направился к ложу загорелой красавицы, утопая в сыплющейся белой пудре. Навстречу ему Каролина повернула голову, и на лице ее расцвела самая радостная и веселая улыбка. Подняв красивую длинную руку, Каролина приветствовала троих путешественников. Они приблизились. Изящным жестом она предложила им занять места на белом песке вокруг низкого столика, на котором среди роскошных тропических фруктов лежала коробочка дорогих папирос.
- Прошу вас, господа, - сказала Каролина, - вы, должно быть, умираете от жажды?
От загара она казалась совсем юной.
- Красивые места, - сказал Профессор, - не правда ли, мадам?
- Занятные, - сказала Каролина.
Мистеру Томпкинсу все это казалось сном. Особенно пронзительно свежий, давно забытый вкус апельсинового сока. Он ощутил его на языке неожиданно для себя, потому что апельсин он очистил машинально и бессознательно, глядя на Профессора, спокойно беседующего с полунагой красавицей.
- Здесь есть любопытные памятники, - сказал Профессор, - там внизу средневековая гробница.
- Я знаю, - сказала Каролина, - это кенотаф.
Ее розовые волосы, тяжело стекавшие в белую пыль, были влажны. Тут мистер Томпкинс вспомнил, что он уже видел раз эти волосы, но они были тогда уложены в сложную прическу, и совсем растерялся.
- Вы заметили, - сказал Профессор, - на стене гробницы надпись мелом?
Каролина секунду колебалась.
- Это я написала, - сказала она, - я его... знала немного.
В ее прекрасных спокойных глазах блеснули слезы. Она легко отерла их тонкой, безупречно красивой рукой. Из уважения Профессор опустил голову. Мистер Томпкинс сделал то же. Молчание нарушил сэр Ричард. Он произнес хайку:
Молодая жизнь
У гробового входа
Красой сияет
- Благодарю за любезность и за стихи, - сказала Каролина, одаряя сэра Ричарда ослепительной улыбкой, - вы меня совершенно утешили.
- Прелестный друг, - сказал Профессор. Он встал. Мистер Томпкинс и сэр Ричард встали вслед за ним. - Могут ли трое преданных людей быть вам полезны?
- Спасибо, нет, не нужно, - сказала Каролина, - но спасибо, что вы это сказали. Я вас не удерживаю, вам предстоит сегодня долгий путь.
- Мы должны оставить вас здесь? - сказал Профессор. - Оставить одну?
Они дошли уже до подножия белого обрыва, когда мистер Томпкинс очнулся.
- Как же так, господин Профессор, - сказал мистер Томпкинс, - мы же здесь вчера все обошли? И не нашли воды? И вдруг такое... и эти фрукты... Здесь же кругом никого нет? И прямо как на курорте...
- Все это по закону, - сказал Профессор.
-Как по закону? - сказал мистер Томпкинс.
- По закону Вернадского, - сказал Профессор.
- Все равно не понимаю, - сказал мистер Томпкинс, - а вы, сэр Ричард?
- Нет, - сказал сэр Ричард.
- А разве не вы, сэр Ричард, - сказал Профессор, - сами произнесли ключевое слово - ЖИЗНЬ? В нем ответ. Жизнь создает вокруг себя условия, благоприятные для своего существования - вот формулировка закона Вернадского.
- Но ведь и мы живые, - сказал мистер Томпкинс, - почему же вокруг нас ничего такого не создается?
- А разве для вашего существования, мистер Томпкинс, - сказал Профессор, - благоприятно то же, что и для юной дамы?
- Ищите и обрящете, - сказал Профессор. - Непременно он должен был здесь оказаться. Пойдемте дальше.
- Кто это? - сказал мистер Томпкинс, оборачиваясь на ходу почему-то с жалостью к странному скелетику с заломленными ручками-крыльями и запрокинутым на спину черепом.
- Археоптерикс, конечно, - сказал Профессор.
Они продолжали карабкаться по белоснежному крутому склону, который в полдень этого жаркого дня оставался холодным, отражая почти полностью потоки солнечных лучей, и отраженные лучи с нерастраченной энергией били прямо в лицо трем путешественникам.
- Как ему, должно быть, было больно, - сказал вдруг мистер Томпкинс.
- О чем вы, мистер Томпкинс? - сказал Профессор.
- О той птичке, - сказал мистер Томпкинс. - Это ее, что же, так придавило?
Профессор не ответил.
- И все остальные тоже, - сказал мистер Томпкинс, - как подумаешь. Правда, господин Профессор? Помните, там был трилобит, там внизу? А это растение - вы сказали, что это не растение, оно, значит, тоже все чувствовало? И ему, значит...
- Боль есть способ существования белковых тел, - резко бросил Профессор.
Сэр Ричард, который шел впереди, не оборачиваясь произнес что-то тихо и нечленораздельно.
- Что вы сказали, сэр Ричард? - сказал мистер Томпкинс.
Сэр Ричард молчал, будто не слышал вопроса.
- Это что, хайку?
Но сэр Ричард снова не ответил.
Мистер Томпкинс немедленно остановился и зажмурил глаза.
Но спасения не было: за плотно сжатыми веками полыхало жгучее бледно-зеленое сияние. Затухая, оно подергивалось пронзительным темно-синим.
- Идите за мной, - услышал он незнакомый хриплый голос сэра Ричарда. - Вот сюда...
Мистер Томпкинс делал героические усилия, чтобы разлепить веки. Едва это ему удалось, сквозь узкие щелочки хлынули слезы и полились по обожженным щекам. Словно под веки насыпан перец. Запрокинув голову, чтобы не открывать глаза шире, мистер Томпкинс двинулся туда, где смутно виднелся темный расплывчатый силуэт сэра Ричарда.
И вдруг - тень и прохлада. Они обогнули каменную складку, и выступ заслонил их от солнца. Они стояли на узком карнизе.
Профессор с блаженным вздохом облегчения прислонился спиной к стене. Мистер Томпкинс сделал то же и снова закрыл глаза. Просто не верилось, что может быть так хорошо. Было бы совсем прекрасно, если бы не пересохший рот и забитое меловой пылью горло. Мистер Томпкинс слышал, как сэр Ричард, чиркнув спичкой, раскуривает трубку.
- Вы, должно быть, обратили внимание, - сказал Профессор после недолгого молчания, - какое любопытное восхождение у нас получается. Мы поднимаемся как бы по ступеням палеонтологической лестницы. Каждый уступ этой лестницы образован отложениями соответственного геологического периода с характерными останками организмов, которые нам, как помните, попадались. Сегодня мы в меловом и видели археоптерикса. Если в данном случае возможна экстраполяция, то на очереди венец творения, и завтра мы увидим скелет...
- Коня, - сказал сэр Ричард.
- Хм-м, - сказал Профессор, - я-то, собственно, имел в виду Homo Sapiens. А знаете, сэр Ричард, ваша мысль не лишена резона...
Он помолчал некоторое время - должно быть размышлял.
- Я готов признать коня и волка самыми совершенными животными, - сказал наконец Профессор. - Ну, да человек - не животное... Вообще мы входим в рассмотрение принципиального вопроса о совершенстве. Зачем оно? Следует ли к нему стремиться? Каков его смысл? Вопрос этот схоластический и неразрешимый, но эмпирически установлено, что пока совершенное совершенствуется, у него под боком всегда возникнет нечто совершенно несовершенное и вдруг преградит бедному совершенству все пути к дальнейшему совершенствованию. И вообще все пути. Помните, как это было с парусным флотом? Великолепные клипера плюс "Наставления для плавания" Мори - казалось, идеально функционирующая система, дальше некуда и незачем - а рядом уже пыхтели пароходы. Кто скажет, что здесь "лучше", что "хуже"? Хотя впрочем плохая лошадь все-таки приятнее плохого человека. Безопаснее... Что же касается хороших лошадей, то я недостаточно компетентен. Должно быть, сэр Ричард...
- О нет, - сказал сэр Ричард.
- Позвольте усомниться, сэр Ричард, - сказал Профессор, - вы по крови лошадник, вы должны любить лошадей.
- Я восхищаюсь ими, - сказал сэр Ричард, - но я плохой наездник и не вправе поэтому...
Он говорил медленно и как бы нехотя.
- Не понимаю, с какой целью вы нас дезинформируете, сэр Ричард, - сказал Профессор, - я сам был в Карнарвоне, когда вы выиграли большой стипльчез на скачках конных бригад.
- Я не падаю с седла, - все так же нехотя сказал сэр Ричард, - но мне случалось видеть настоящих наездников. Разумеется, это были не европейцы. Недалеко отсюда, кстати.
- Ну и что же? - продолжал настаивать Профессор.
- Ничего, - сказал сэр Ричард. - Просто я стараюсь не делать того, что умею делать не лучше всех.
- У вас, я вижу,- сказал Профессор, - своя точка зрения на проблему совершенства.
- Так кого же мы все-таки увидим? - сказал мистер Томпкинс.
- В самом деле, надо идти, - сказал Профессор.
- Вот это да... - сказал Профессор.
Его изумление относилось не только к неожиданному разрешению недавнего спора. Было в этой находке нечто гораздо более удивительное: во лбу каждого черепа торчком стояла пернатая стрела.
Выбеленные и прокаленные кости не сохранили и следа мягких тканей, но древки стрел блестели как новые, и даже перья не растрепал ветер.
- Что бы это могло значить? - сказал Профессор, торопливо приближаясь к скелетам и вынимая на ходу свой универсальный хронометр и свою миниатюрную экспресс-лабораторию. Он подключил их друг к другу и с этим прибором склонился над костями. В приборе что-то звонко защелкало. По мере того как Профессор производил замеры, его лицо становилось все серьезнее.
- Либо мой прибор врет, - сказал Профессор, выпрямляясь, - что маловероятно, либо эти два существа еще вчера двигались и дышали.
Его слова слышал только мистер Томпкинс. Сэр Ричард в стороне, метрах в двухстах, внимательно разглядывал землю вокруг большого валуна.
- Но это невозможно, - сказал мистер Томпкинс.
- Разумеется, - сказал Профессор.
Они увидели, что сэр Ричард уже закончил свои наблюдения и возвращается к ним, и пошли ему навстречу.
- Там что-нибудь?.. - сказал Профессор.
- С той стороны валуна следы маленьких босых ног с отставленным большим пальцем. У самого камня след ступни глубже, и рядом круглая вмятина, а лишайник на камне содран. Он стоял на одном колене и опирался луком о камень - это все ясно, как вода. Но чуть подальше, господин Профессор, следы, которые мы с вами видели однажды на краю ловчей ямы.
- Узкие бальные туфли? - сказал Профессор.
-Да, - сказал сэр Ричард. - Эти отпечатки ведут к следам автомобильных колес, а следы колес - в сторону города.
- Город? - сказал Профессор. - Где вы видите Город?
- Я его не вижу, я знаю, где он, - сказал сэр Ричард. - А у вас что?
- Черт знает что, - сказал Профессор.
- Господин Профессор, - сказал мистер Томпкинс, - а у вас есть какое-нибудь объяснение?
- Как не быть, - сказал Профессор, - объяснение найти не трудно, объяснить можно любые факты; трудно решить, как же надлежит действовать, раз эти факты имеют место? Ну вот вам, пожалуйста, объяснение: процесс эволюции ускоряется, растет крутизна экспоненты, значительные события громоздятся друг на друга в такой тесноте, что где-то близ острия пика плотность становится критической, и следствия могут опережать причины... знаете, как в атомном ядре. А вы не ложитесь спать, сэр Ричард? Вы думаете, здесь опасно?
- Да нет, - сказал сэр Ричард, - просто не спится.
Профессор не стал спорить. Это было бесполезно. Никому и никогда сэр Ричард не уступал ночного караула. Сначала Профессор подозревал в этом великодушие. Потом понял, что сэр Ричард просто никому не доверяет.
На следующую страницу» «В оглавление